Тварь

      Каждый шаг, как маленький ядерный взрыв, поднимает с земли легкий свежевыпавший снег, который прилипает к подошве и сразу же отваливается от нее, меняя цвет с белого на грязно-желтый. Тяжелые ботинки оставляют четкие отпечатки, по которым легко можно было бы меня выследить, только вот некому выслеживать. Да и незачем. Я здесь один, никому не нужный, никем не упоминаемый всуе. Поэтому иду, ничуть не опасаясь, что, конечно, мало увеличивает мои шансы на выживание.       Из этого чертового города нет выхода. Это раздражает. Не может не раздражать, потому что я бы с радостью свалил отсюда, предпочтя этой срани спокойную обыденную жизнь, которая была "до". До чего? Не знаю, не помню как это все началось. И до этого не помню. Защитная реакция организма на стресс, не иначе. Знаю только, что раньше было по другому. Но это все не важно, главное то, что сейчас уже бесповоротно и навсегда "после", а это призрачное "до" не вернуть, как бы я ни старался. Потому что вокруг города возвышается незримая пси-стена, на которую натыкаешься, как слепой котенок, и сделать ничего не можешь. Как в игре – проход на другую локацию закрыт, только забора не стоит.       Но в этом городе меня уже мало что удивляет, в основном только злит до закушенных губ и царапин, оставленных своими ногтями на собственных же ладонях. Такая бессильная, отвратительно ноющая, тупая злость, потому что изменить что-то я не в силах, что бы я ни делал. Злят грузовики-призраки, которые проезжают сквозь дома и деревья, но насмерть сбивают живых существ; ходячие груды металлолома, о которых вообще мало что можно сказать, потому что непонятно какие цели они преследуют и чем можно их хотя бы усмирить, не говоря уже про убийство. Каноничные живые мертвецы тоже злят, но не потому что они есть, а потому что в последнее время их становится все меньше и меньше, будто кто-то специально устроил на них охоту, отстреливая пачками с каждым днем. Вымирающий вид, блин. Без них даже как-то неуютно на улицах стало, никогда не думал, что буду скучать по зомби.       Злит и просто невероятно бесит тот факт, что под землей опасней, чем на земле, несмотря на то, что вся ползающая, ходячая и летающая срань этого города собралась именно на поверхности, где постоянно приходится их отстреливать и иными способами уничтожать. По логике вещей, забиться бы под землю, в какой-нибудь подвал, бункер, или в конце концов метро, но там совсем неведомая фигня творится, которая даже меня поражает порой, несмотря на то, что давно уже перестал удивляться. Поэтому приходится прыгать с огнестрельным по окрестностям, как мартышка с бананом, выискивая теплую норку, где можно этим бананом не размахивать, а спокойно его съесть. Вот честно, не хватает только единорогов-людоедов и розовых злобных пони с клыкастой улыбкой, которые тоже будут меня злить.       Туго шнурованные гады шаркают по снегу, который пятнами перемежается с пересохшей серой землей. Вечерний полумрак сковывает движения, скрадывает. Оглядываюсь по сторонам. Старые облезлые дома, уже подвергшиеся коррозии и гниению детские площадки, промятая в середине железная лавочка, смятая одинокая урна и ошметки старого не гниющего мусора вокруг нее. Но, несмотря на все это, как маленькая неувязочка в сюрреалистичной картине мира, кое-где в окнах горит свет, будто бы насмехаясь надо мной и над всеми остальными, кто в этом долбаном городе застрял. И именно этого света нужно опасаться, а не темных углов и закоулков, где обитают разные твари, несмотря на весь абсурд данного положения.       Прикрываю рот в смешке под свои мысли. Попал бы сюда сегодня впервые, покрутил бы у виска тому, кто сказал бы мне, что свет – это опасность. Покрутил бы и пошел к ближайшей горящей лампе, возле которой, по моим скудным наблюдениям, ни одной твари не ошивается. Никогда и ни при каких условиях. Пошел и крупно ошибся бы, потому что там, где есть свет, действительно нет никаких тварей, но и людей там тоже нет. Там обитает лишь пустота, а в этой пустоте водится кое-что пострашнее всех тварей вместе взятых.       Что может быть страшнее нелепой кучи металлолома с интеллектом? Этого я, к сожалению, не знаю. Но я видел, что происходит с теми, кто попал в эти светлые комнаты. Они стираются, просто исчезают, будто ластиком по ним провели. Был человек – нет человека, растворился в этом свете, как будто сожрал он его. Поэтому электричество я обхожу стороной, как и все, кто все еще борется за выживание в этом городе.       А самое смешное то, что день здесь опаснее, чем ночь. Абсурд входит в топ 10 особенностей этого места. И если ситуацию с подземкой еще можно переварить, то со временем суток дела обстоят хуже. Сознание, напичканное стереотипами под завязку, не желает эти самые стереотипы отпускать, а жизненный опыт в противовес упорно кричит, что ночью можно встретить только тех, кто боится солнечного света, а раз они его боятся, значит, они в какой-то степени живы, и их можно убить. Днем же дела обстоят гораздо хуже. Вот бы выжечь этот чертов город каким-нибудь ядерным взрывом, чтобы вся эта дрянь исчезла с лица Земли, вместе со всеми выживальщиками, включая меня, полумутантов, Найта и все остальных. Найта...       Включаю музыку на телефоне, чтобы отогнать мысли о человеке, который однажды уже ставил мою жизнь под угрозу. Да что там однажды... Постоянно ставил, не спрашивая моего мнения, считая, что я априори согласен со всеми его решениями, насколько бы дебильными они ни были.       Мобильник мерцает голубым экраном, рандом будто бы в насмешку включает одну из старых песен, которая давит грузом прошлого, заваливая меня воспоминаниями. Телефон... Еще одна забавная особенность этого города – связи здесь нет уже давно, с самого начала этого безумия, но мобильник абсолютно не разряжается. Застыл на двадцать одном проценте, и, по идее, не должен работать, но исправно работает, не показывая только сеть и время. Бережно храню его ради музыки и фотографий, которые аккуратно разложены по папкам на честно спертой из магазина флешке на 128ГБ. Никогда не замечал у себя зачатков перфекционизма, но здесь... Наверное, защитная психологическая реакция на то, что творится вокруг. Наверное, именно поэтому все это храню, хоть из города не выбраться, а после моей смерти вряд ли кому-то здесь понадобится мой мобильник.       Слева сверху раздается громкий лязг металла. Уже нехорошо, привычно страшно, под ложечкой сосет, выброс адреналина в кровь обостряет реакции, доведенные до автоматизма. Поднимаю голову и отпрыгиваю к забору. Хочешь жить – развивай реакцию, главный принцип, которому меня научила жизнь в этом городе. Реакцию, слух, зрение, физическую силу...       Взгляд цепляет какую-то тварь, которая скачет по крыше трехэтажки, сминая огромным весом своего тела железные листы. Я ее заметил раньше, чем она меня, и теперь главное – слиться с интерьером, чтобы не ввязываться в конфликт. Медленно прислоняюсь к столбу, стараясь не шевелиться и даже не дышать по возможности, авось пронесет. Если же нет, придется в спешном порядке уносить ноги.       Тварь не обращает на меня внимания, перескакивая на другую крышу, и это хорошо. Потому что вряд ли я бы убежал от этого недоразумения, больше похожего на большую гориллу-мутанта. И вполне возможно, что это горилла-мутант и есть. Делаю музыку в наушнике тише и иду дальше, на всякий случай прекратив шаркать ногами и настороженно прислушиваясь к звукам.       Вокруг дома, который я выбрал для обустройства норки, как обычно пусто. Обычная панельная многоэтажка в самой середине жилого квартала, на которую не покусится никто из обитателей этого города. Потому что слишком серо, потому что никакой растительности, потому что слишком пусто. Даже долбаные недотрансформеры обходят этот квартал стороной, уж не знаю, какими принципами руководствуясь.       Привычно кинуть беглый взгляд на окна, вдруг, где-то еще появился свет. Нету, нету, и тут все по-старому. Пройти три подъезда, зачем-то отсчитывая коричневые железные двери с кодовыми замками, остановиться у четвертого, оглянуться и снова взглянуть на окна, в этот раз уже на свои. Просто удостовериться, что все в порядке, что свет не добрался до туда, и шторы не колышатся от чьего-то лишнего присутствия... Или же нет?       Что это в окне спальни маячит за темными шторами? Отблеск? Но что может блестеть, отражаясь в стекле?       Доходит, но медленно. Медленно, но доходит. По стеклу скользят легкие блики, как будто в коридоре или в комнате напротив горит ночник. Я никогда не закрываю двери, чтобы все комнаты безопасно просматривались...       Черт! Ну почему именно сегодня? Почему этот чертов свет появился именно сейчас, именно тогда, когда все стало хорошо. Не в те минуты, когда я был на грани одинокого отчаяния, от которого хотелось выть, а именно в тот момент, когда я почти почувствовал себя счастливым в своей уютной берлоге, из которой никуда не нужно было дергаться.       Когда я был вместе с Найтом, мы постоянно переезжали, не задерживаясь в одном месте дольше недели. Постоянно куда-то шли, что-то искали, взламывали двери, забирая только самое нужное и ничего более. Но когда я ушёл... Когда я ушел, я наконец-то смог вздохнуть полной грудью, смог жить спокойно. Именно жить, а не бежать куда-то сломя голову, стремясь к неведомой мне цели. Я выходил гулять, заглядывал в окрестные магазины в поисках жратвы и всяких разных приглянувшихся ништяков, которые можно притащить в свою нору. Однажды даже тумбочку из мебельного притащил. Развлекаясь, отстреливал по ночам мелких тварей из винтовки, которую буквально собрал по частям, благодаря редким вылазкам в отдаленные районы. Оптический привод, тепловизор, глушитель – отличная винтовка получилась, только с собой особо не потаскаешь из-за большого веса и хрупкости всех приблуд.       Закусываю рукав натовской формы, чтоб не закричать от бешеного бессилия. Потому что знаю, что даже если бы это произошло завтра, или вчера в моем окне загорелся бы свет, я ничего не смог бы сделать. Ни в момент отчаяния, ни в минуты счастья, да даже в секунды мимолетной злости у меня было бы всего два варианта. Шагнуть вперед к свету, чтобы он стер меня, как и всех тех, кто смело шел к свету до меня, или уйти от него подальше, спрятаться и жить дальше, продолжая избегать того, чего я всегда так страшился, того, от чего пытался меня уберечь брат.       Щеки горят нездоровым румянцем, голова кружится, как от недостатка кислорода, а в груди плещется отчаяние пополам с пустотой. Не может этого быть, просто не может. Я ошибся и это не в моем окне горит сейчас свет, а в соседнем. Только вот память упорно подсказывает, что темные шторы были только у меня, и что только я задвигаю их наполовину, чтобы в квартире всегда стоял полумрак.       Неожиданно в голову заползает мысль о том, что не из-за своей берлоги я психую сейчас и не из-за всех классных ништяков, до которых мне, собственно, нет дела. Я был готов потерять это все в один момент, так же, как и обрел. Нет. Я психую потому, что в сознании под грузом повседневности бьется в конвульсиях маленькое слово. Медальон. В этой долбаной квартире лежит медальон. Маленькое слово, выделенное красным шрифтом, и такая же маленькая вещица, из-за которой я сейчас стою ошарашенный посреди улицы, вместо того, чтобы идти искать какое-нибудь убежище на день, что грозит обернуться нешуточными проблемами.       Медальон, давно не открывавшийся, забытый за грузом повседневности, но настолько для меня важный, важнее, чем все, что угодно в этом мире. И осознание этого долбит по мозгам большим отбойным молотком, причиняя воистину адскую боль. Медальон, который ОН подарил мне перед тем, как уйти. Маленький отполированный до зеркального блеска кусочек черного мрамора, висящий на тонкой серебряной цепочке. Его хитрый механизм предусматривает защиту от случайных открытий, и если не знаешь как, ни за что не откроешь. Я очень долго ломал голову...       Внутри него, не очень аккуратно приклееная, но ровно замазаная толстым слоем жидкого стекла фотография. Наша с НИМ фотография из детства, которое я совершенно не помню, что делает ее для меня в сто крат дороже. Потрескавшаяся от времени и перенесенных невзгод, она все равно очень четко показывает двух счастливых мальчишек, как две капли воды похожих друг на друга. Они сидят на маленькой детской скамейке и радостно улыбаются. Чему? Я не помню. И ОН не говорил. Наверное сам уже забыл за грузом прожитых лет. Но это не так уж и важно. Важно то, что это ниточка, связующая меня с прошлым, фрагмент, благодаря которому я, возможно, смогу когда-нибудь вспомнить хоть что-то из своей прошлой жизни. И эта ниточка сегодня просто оборвалась из-за моей самонадеянности, забывчивости, самоуверенности. Не знаю, что руководствовало мной...       Нет, я помню каждую деталь этой фотографии, каждую трещинку на ее поверхности, каждую потертость типографской черно-белой краски, но...       Черт! Черт! Черт! Почему именно сегодня я не взял медальон с собой? Почему именно сегодня меня дернуло с раннего вечера уйти в далекий рейд, чтобы найти наконец очередной приятный ништячок для пополнения моей домашней коллекции? Может быть, потому что я что-то чувствовал? Но я не чувствовал ничего, что бы вызвало хоть каплю сомнения... Или может потому, что настал день, когда нужно увидеться с НИМ вновь? Ведь идти мне абсолютно некуда, а остаться на улице с тремя патронами я не могу. Коробки с боеприпасами остались в чертовой квартире, а новые не так-то просто добыть. И на новые территории с тремя патронами мне не сунуться. Черт! Какое кидалово. Лучше бы это свет застал меня врасплох, пока я спал, и стер бы вместе с медальоном, который я так неосмотрительно оставил там.       Срываюсь с места и просто бегу по дороге, пренебрегая всеми правилами безопасности, оглашая окрестности громким неприглушенным топотом. В наушнике, как назло, играет какая-то сопливо-драматичная хрень, названия которой я не помню, но слова знаю наизусть. Вырываю тонкий провод из уха, со злостью запихивая его в карман прямо на бегу. Замерзший, он упорно не желает сворачиваться, только гнется и ломается где-то ближе к штекеру. Да и хер с ним...       Уставшие за ночь ноги не выдерживают кросс по пересеченной местности, начинают замедляться сами по себе, становятся тяжелее с каждым метром, будто гирьки на них навесили. Останавливаюсь у трансформаторной будки, прислоняясь спиной, скатываюсь по ней на асфальт, пытаясь отдышаться. Легкие горят огнем, не сделать вдох без боли. Сколько я пробежал в своей безмолвной истерике? Оглядываюсь, закусив губу. Почти четыре квартала, вышел на обитаемую территорию, хорошо хоть не в лесополосу. Иначе бы разорвали. Удивительно что и здесь по пути никого не встретил. Или же не заметил просто? В любом случае мне везет. В таком состоянии я мог просто оттолкнуть от себя какого-нибудь зомби, попавшегося на пути, как некий раздражающий извне фактор. Мешающий забыться в собственной боли, которая затапливает волнами с новыми силами каждый раз, когда какая-нибудь мысль переворачивается с боку на бок. Да вы, батенька, мазохист.       Ну и что теперь делать? Идти искать ЕГО, просить впустить меня и пожалеть? Как бы не так... Или именно так?       Слегка отдышавшись, поднимаюсь на ноги и просто бреду вперед. Где ЕГО искать? Глупый вопрос, я знаю, где ОН обитает, даже несмотря на все ЕГО перемещения и переезды, я знаю, где ОН находится в данную минуту, и это отчасти не может не радовать. ОН в единственном безопасном месте, где горит свет, но не искусственный, не электрический, а живой, от свечей, которые он таскает с собой в невероятных количествах и маленьких настольных лампадок, у которых тоже есть небольшой фитиль, как и у свечей. В этом месте никогда не было электричества, поэтому искусственный свет там не загорится никогда.       Бреду мимо домов, игнорируя темные безликие фигуры, которые иногда появляются в чёрных провалах окон. Привычно. Эти фигуры, пожалуй самое базопасное, что может предложить этот город из всего своего арсенала. Тени, выведенные пером сумасшедшего художника, чья картина не удалась, но он сжалился и все равно подарил ей жизнь. Но подходить все же не стоит. Могут высосать жизнь, чтобы потом превратить в такую же тень, которая будет подкарауливать неосторожных обитателей города. Клянусь своей утраченной винтовкой, видел как-то краем глаза тень недотрансформера. Был знатно удивлен тогда, потому как не думал, что эту железную махину можно чем-то пробрать.       И пару кварталов так, по смутно знакомому маршруту, практически бездумно, вслед за ускользающей мыслью тащусь, чувствуя как тяжелеют ботинки с каждым шагом и как давят на плечи лямки нетяжелого вроде бы рюкзака. Даже какая-то решимость просыпается. Я дойду, обязательно дойду, хотя бы чтобы просто увидеть ЕГО ненавистную, но такую родную рожу, от которой я так старался убежать, что переплюнул сам себя на этом поприще, убежав так далеко, как только можно было. Спрятался, залез в самую тёмную дырку, из которой меня вытурили недостаточно быстро для того, чтобы успеть соскучиться по обществу одного придурка, но достаточно быстро для того, чтобы не успеть забыть о том, от чего я, собственно, убегал. И все, что остается сейчас, это шагать назад, опустив голову, как нашкодивший щенок, который переждал гнев хозяина, а теперь ластится к нему, с опаской получить пинок под ребра. Какое сравнение стремное... Брр.       Останавливаюсь на пару секунд, восстанавливая дыхание, и снова иду, ускоряя шаг, потому что вышел на финишную прямую, где останавливаться чистое самоубийство, к которому я, собственно, не готов. И момент, в который не поздно повернуть назад, чтобы остаться один на один со своими проблемами и болью, безнадежно тает с каждой секундой, с каждым шагом, пока звучно не лопается прямо у меня под ухом, когда я перешагиваю невидимую черту. Перешагиваю и чувствую, как мурашки бегут по коже, а мое тело будто норовит вывернуться наизнанку. Отвратительное ощущение. Но я прекрасно помню его, потому что я уже был здесь однажды. Когда убегал от НЕГО.       Тогда я прошел проклятую полосу на волне практически физической злости, после чего просто упал на землю и долго не мог прийти в себя, валяясь в свежей грязи и заблевывая зеленую весеннюю травку. Тогда я почти лишился рассудка, не понимал ничего из того, что происходит вокруг, и от смерти меня спасла лишь непосредственная близость к этой самой чертовой полосе, к которой ни одна здравомыслящая тварь не сунется, как и к свету.       Внутренний голос не просто кричит, он орет дурниной, надрываясь над ухом. Ну что, выпендрился? Отгородился от НЕГО опасной территорией, на которую даже ОН никогда не заходил, а теперь ползешь обратно? Зачем ползешь? Неужели, чтобы доказать какой ты успешный и сильный? А кому доказать? Ты ведь всегда пытался доказать это лишь себе, потому что ЕМУ это было не надо. ОН и без твоих жалких потуг знал, кто ты есть на самом деле. Никчемный неудачник, который всегда держался ЕГО, потому что ОН ЛУЧШЕ. И сейчас ты ползешь не чтобы доказать, а потому что не сможешь больше без ЕГО опеки, не сможешь снова сделать все сам, как в первый раз начать сначала. Потому что в первый раз тобой двигала злость, а сейчас тобой движет жалость к себе. Унизительное чувство, не правда ли?       Да и не только ОН, даже ночные твари боятся соваться в проклятую полосу, которая широкой линией простирается через весь город. Что-то вроде пси-стены, только в тысячу раз более слабое, потому что через это можно пробиться, хоть и с огромным трудом. Скорее всего энергетический канал, соединяющий и подкрепляющий пси-стену.       В этом месте в доли секунды можно лишиться разума, а я сунулся сюда дважды абсолютно без экипировки, надеясь лишь на авось и свои эмоции...       Отгоняю мысли от себя взмахом ладони, который дается с огромным трудом, и медленно иду дальше, стараясь заткнуть внутренний голос, который буквально разрывает мне барабанные перепонки от которых и так мало что осталось. Тело отказывается повиноваться, почти что не вижу ничего перед собой, кроме плывущего потрескавшегося асфальта.       Это ничего, прорвемся. В любом случае, если не дойду до него, меня ожидает смерть, которая вдруг кажется уже не таким плохим вариантом. Черной тенью она выглядывает из-за каждого угла, размалеванными рожами моего подсознания, подкрадывается сзади, почти касается плеча, но прячется, когда я с трудом поворачиваю голову. Играет со мной, кружит вокруг черную метель, заваивает пургу, в которой двигаться труднее, чем в самом густом киселе. И действительно хочется, чтобы она уже коснулась меня, забрала с собой, чтобы не видеть всего этого дерьма.       Слишком медленно. Едва ли двадцать метров от края преодолел. И если не ускорюсь, останусь здесь навсегда, потому что нет сил больше сдерживать давление этой страшной силы, которая желает растоптать сознание, раздавить, как букашку. Так вот откуда появлялись зомби...       Вслух считаю каждый шаг, еле шевеля пересохшими губами. Это позволяет не сбиться с какого-никакого ритма, не сойти с ума раньше времени. Даже, кажется, быстрее иду. Интересно, кто-нибудь до меня проходил сквозь проклятую полосу, вот так вот запросто, не потому что вопрос жизни и смерти, а потому что захотелось поиграть в беглеца? Не слышал ни об одном.       Вот уже двести метров отделяют меня от границы сумасшествия, сто... Мысли, словно каменные, застывают в голове, не желая двигаться. Абсолютно не чувствую тела, не понимаю, как оно все еще движется само по себе, не вижу ничего перед собой из-за пелены слез, которые выступают сами собой. Захлебываюсь, задыхаюсь воздухом, давлюсь собственными словами, как будто и не я продолжаю отсчитывать шаги, как будто кто-то другой управляет мной. И вдруг все прекращается. Разом. Отпускает резко, так, что координацию теряю, запинаясь и чуть не падая. Последний успешный рывок, и я на свободе. Ноги сковывает, дрожь разливается по телу, судорогой сводит челюсть, и я не могу даже пискнуть. На тело наваливается слабость, тошнит, а сознание режет по глазам, как и все вокруг. Обошлось? Даже легче, чем в прошлый раз? Ничего подобного.       Падаю на колени, больно ударившись об асфальт, затем на четвереньки и долго смачно блюю, пока желудок не опустошается полностью. Пока саднящие колени не перестают трястись, чтобы хотя бы стоять мог.       Поднимаюсь, пошатываясь и бреду вперёд зная, что скоро все будет кончено. И варианта всего два. Или я буду лежать в теплой кровати, укрытый пушистым пледом, пока ОН делает чай и расспрашивает меня о ТОЙ стороне города, или я буду послан прямо с порога, только вот что дальше будет в этом случае, я даже думать не хочу. Так же, как не хочу думать о том, что второй вариант более вероятен, учитывая ноту, на которой мы с НИМ расстались.       Холод пробирается под форму, уверенно заставляя тело дрожать. Спотыкаюсь и падаю без сил, ударяясь челюстью о поребрик. Кажется, даже хрустит что-то. Сломал? Не чувствую. Ничего не чувствую, и подняться не смогу, потому что снова накрывает то ощущение, когда тело становится чужим. Отходняки? Могу только лежать, смотреть вперед и стараться не задохнуться, потому что даже вдохи даются с трудом.       Над городом занимается рассвет, солнце не торопится показываться из-за горизонта, но предрассветные сумерки уже полностью сковали застывший холодный воздух. С превым лучом солнца полезут из щелей дневные твари, а это значит ничто иное, как смерть для меня, неподвижно прикованного к асфальту. Обидно. Вот так вот, буквально за два шага до своей дурацкой цели.       А что там впереди? Где я вообще? Что-то знакомое, да? Я был здесь раньше. Мне видно желтый высокий дом и краешек ржавого шлагбаума. Дальше он переходит в коричневый облезлый забор, я знаю. Серый раздолбанный асфальт, местами полностью спрятанный под ржавым мусором и...       Начищенные до блеска берцы. Я знаю чьи они, и знаю что из них растут стройные ноги, обтянутые кожаными черными штанами, сзади фигуру прикрывает легкий кожаный плащ длиной до колен, а под ним тонкая черная водолазка. Неизменный наряд на протяжении всего всего времени, что мы здесь. Потому что не рвется, потому что стирать не надо, достаточно мокрой рукой провести и чисто. А сколько мы уже здесь? Год? Два?       Силюсь слегка пошевелить головой, чтобы убедиться в своей правоте. И получается! Шея двигается как будто на несмазанных шарнирах, поворачивая голову так, чтобы я смог увидеть ЕГО лицо. Копия моего, только отрешенное и холодное. Так было всегда, и сколько я ни старался примерить на себя его маски, выходили лишь жалкие подобия, словно зеркальное отражение. Копирует, но ничего из себя не представляет.       В НЕМ же ничего не поменялось. Ни его плащ, ни штаны, ни водолазка не защищают от зимнего пробирающего холода, а ему будто плевать. Он стоит и смотрит на меня сверху вниз. На жалкого, раздавленного меня.       — Ты помнишь, о чем я просил тебя? — цедит он сквозь зубы, а в его голосе скользят извечные нотки раздражения.       Помню, не помню, какая разница. Прикрываю глаза, что может означать и да, и нет. Конечно же помню, черт возьми. Ты просил меня не лезть в проклятую полосу, не рисковать своей шкурой, как обычно я делаю это на эмоциях. Но я, как и всегда, не вслушивался в твои слова и ничего тебе не обещал, потому что знал, что все равно сделаю по-своему.       — Зачем ты пришел? Я же сказал, что если мне что-то понадобится, я найду тебя сам, — спустя пару минут снова выдавливает сквозь сжатые зубы, ему необходим диалог, чтобы утвердиться, а я молчу, и это нарушает его планы.       И как обычно эти чертовы "Я", "МНЕ". Долбаный эгоист, все ТЕБЕ. А обо мне ты подумал хоть раз? Конечно же нет. Ведь все, что ты делаешь, ты делаешь для себя. И твоя гиперопекающая забота обо мне для тебя, просто чтобы ты не волновался, что я попал в очередную переделку. И бесишь ты меня сейчас для себя, просто потому, что тебе так нравится. И даже мой нервный взбрык и побег сыграли тебе на руку, потому что я вновь здесь, тешу твое самолюбие.       Иногда я жалею, что нас связывают родственные узы, потому что очень хочется прирезать во сне этого ублюдка, который всегда был лучше. Иногда хочется разбить его самодовольную рожу, чтобы хоть раз он почувствовал себя на моем месте, но я не могу, потому что он априори сильнее. Иногда мне кажется даже, что мы с ним одно целое, разделенное родителями на неравные половины, несправедливо разделенное. Ему досталось почти все лучшее – стойкость, сила, бесстрастность, излишня в нем, пожалуй, только жестокость, но без нее он не был бы собой. А мне перепало то, что осталось – излишняя эмоциональность, вечная жалость к себе и судьба быть вечно в его тени у него на подпевках.       Все ближе и ближе к рассвету. Кажется будто невидимые часы над головой отсчитывают секунды до того, как ОН развернется и уйдет, оставив меня здесь на верную смерть. Тик-так, тик-так... Стоит недвижимый, глядя мне прямо в глаза. Чего он ждет? Ах да, конечно, он же ненавидит мою слабость. И в эти секунды великий и милосердный, непобедимый мистер Найт дает мне шанс показать, что я не совсем еще размазался по асфальту, что можно меня еще соскрести, вытереть тряпочкой от налипшей грязи и слепить назад в некое подобие человеческой фигуры.       С трудом приподнимаюсь на руках, пытаясь сесть. Казанки и костяшки пальцев разбиты в кровь. Не помню как, наверное когда я был под пси-воздействием, или об асфальт ободрал, когда падал.       Найт стоит, абсолютно без движений, наверное даже не моргнул ни разу за все это время. И что ему сказать? Что он хочет от меня услышать? Его бледные пальцы сжимают истлевшую почти до конца сигарету. Легкий ветер срывает с нее пепел и роняет на серый асфальт, сливая в единое целое с сухой пылью. В его половине города снег еще почему-то не выпал.       — Поднимайся, — холодно произносит, делая шаг назад. Он что, решил поиграть в благородие? Не верю, что искренне. Снова преследует какие-то свои, понятные только ему цели. Ну и плевать. Помирать как-то резко не хочется, по крайней мере не здесь и не так. Стремная смерть – быть разорванным тупыми тварями.       Встаю, пытаясь сделать вид, что бодр, как никогда, и просто в шутку прилег отдохнуть. Он криво ухмыляется, всем своим видом показывая, что я плохой актер. Чеканя шаг подходит к подъезду, широко открывает дверь, пропуская меня внутрь, вместе с порывом сухого ветра. Ног не чувствую, буквально по сантиметру ползу в его сторону на полусогнутых. Смешно наверное выглядит, у него на лице написано, что смешно. Только мне не до смеха, чувствую, что сейчас снова позорно рухну на асфальт и все таки доломаю челюсть, если уже не сломал.       Эй, что ты лыбишься? Все ок, я иду, видишь. Я жив и здоров. Отвернись уже!       Не отворачивается, не верит моим мысленным посылам, глядя на меня с долей презрения. И правильно делает. Потому что мне так хочется сползти по стенке и остаться лежать на полу, но я упорно заползаю в подъезд, и вверх по выщербленным ступенькам на последний этаж, держась за стену, под его презрительный взгляд сзади. Не обгоняет, надеется поймать, если вдруг буду падать? Доказать мне же еще раз, что я слабый и никчемный. Хрен тебе, не дождешься!       И только после того, как он закрывает за мной дверь, съезжаю по стене на линолеум абсолютно без сил.       — Совсем плохо? — как бы сочувственно наклоняется ко мне, скидывая на ходу плащ. Никогда не видел от него участия или сочувствия, только жалость в его глазах, а теперь кажется, что в их глубине эти чувства вдруг вспыхнули с огромной силой, отражаясь в зрачках и медленно стекая в радужку. Черт, что с тобой творится, Найт?       Он поднимает меня на ноги, придерживая за плечи, стягивает лямки рюкзака, который с грохотом падает на пол, следом снимает куртку, ловко, тонкими пальцами расстегнув запутанную сеть крючков и застежек. Затем перехватывает меня чуть ниже ребер, поднимает, закидывает на плечо, словно мешок с картошкой. Несет на кровать. Не верю в это, не хочу верить. А он просто осторожно опускает мое тело на мягкую, теплую поверхность, придерживая рукой. Закутывает в одеяло прямо поверх одежды и уходит, не сказав ни слова.       И что это было? Где обычный пафос и уверенность в собственном превосходстве, которую он показывает при любом удобном случае? Где насмешки и ехидные подколки, с которыми давно уже прочно ассоциируется у меня его голос?       Глаза застилает белая пелена, и я больше не могу думать об этом всем, не то что говорить и что-то у него спрашивать. Только каким-то шестым чувством ощущаю его присутствие в комнате. Замер на пороге спиной ко мне. Пытаюсь кивнуть ему, но не выходит, да и не увидит все равно. И уже на самой грани реальности и забытья доносится его мягкий полушепот:       — Спи, — и я проваливаюсь в сон.