Любое рождение оплачено смертью, всякое счастье — несчастьем.

       И вот теперь, обнимая свой живот, где толкается малыш, я не могу не думать о том же. Это надо — уродиться такой вот дурой! Пожалуй, нет людей, которым так же не везло бы во всём, как мне. Казалось бы, всё элементарно! Вернуть Тома, если не получится — покончить с собой. Но я была Меропой Мракс, поэтому, пока я зарабатывала копейки, помогая лавочнику в Косой аллее, торговалась за ингредиенты для зелья, пока варила его, пока оно настаивалось, и пока я решалась… Что же, прошло две с лишним недели и меня начало тошнить по утрам.        Не могу сказать, вовремя ли ребенок Тома дал о себе знать или нет… Это как посмотреть. Зато с тех пор какая-то сила удерживала меня от того, чтобы свести счёты с жизнью. Этот ребенок… Было в нём что-то совершенно особенное, не смотря на то, что никаких глобальных перспектив перед ним не было. Конечно, так считает любая мать, но я уверена, что плод моей несчастной любви не такой, как все. Хотя бы потому, что на последних месяцах беременности я отчетливо чувствую его стихийную магию, буквально ощущаю его желание жить, каким-то шестым чувством понимаю, что, в отличие от меня, этот малыш готов сражаться за свою жизнь. И было бы преступлением лишить его этого.        Дитя, зачатое во лжи и обмане. Сотканное из моего горя и моей боли, из ненависти и злобы его обманутого отца. Каким же он будет, наш ребенок? Разве не должен младенец рождаться в любви и счастье? Каким вообще может стать человек, который был зачат там, где не место обоюдной любви, семейному счастью и радости? Может быть, мой малыш будет всю жизнь страдать от того, что его отец был с его матерью против воли небес, только из-за дурманящего разум зелья? А может, я слишком глупа, и это вовсе ничего не значит. Может, моё дитя будет любить и будет любимым, чего так не хватало мне? Хотелось бы мне этого.        Уже стемнело. Люди разбрелись с улицы кто куда. Вернее, по своим теплым и уютным домикам. Что же я? Так и сижу, голодная, изнывающая от пронизывающего до костей холода. Я бы и осталась в этом углу, задремала бы от навалившейся усталости и замерзла… Но ребенок яростно пинается. И в какой-то момент округу оглашает мой страдальческий вопль — начинаются схватки. Конечно же, всё у меня не как у людей. И ведь надо же было ему решить появиться на свет, когда у всех праздник, все люди сидят у каминов в окружении семей, и никто наверняка не выйдет в этакую стужу на улицу, чтобы узнать — кто же так надрывно кричит.        Настолько сильная боль пронзает моё тело, что хочется прямо на месте лечь и помереть. Но ребенок пришел в такое неистовство, что мне приходится подняться и на дрожащих ногах поплестись вперед. Где-то тут был сиротский приют… Меня там пару раз кормили за то, что я драила полы… Они не смогут отказать роженице. А если что-то пойдёт не так, о малыше позаботятся. У них там наверняка есть и кормилицы и вообще всё необходимое.        Шаг. Ещё один. Не выдерживая острой боли во чреве, я сползаю по стене и оседаю на землю. Какое-то время прихожу в себя, опять делаю неровные и неуверенные шаги. Какая же метель поднялась! Снег клубится, ветер свищет, не видно решительно ничего на расстоянии двух-трех шагов. Холод буквально истязает своей неумолимостью, и это немного отрезвляет.       Не помня себя, я всё-таки добираюсь до крыльца приюта. По ступенькам я буквально ползу, сдирая кожу ладоней о заиндевевшие ступени. И хотя остается только постучать в дверь или дернуть шнурок звонка, мне кажется, что сил совсем не хватает. Боль ослепляет, перед глазами всё мутно, юбка платья уже заляпана кровью. Я практически теряю сознание, но стучу в двери.        Не отворяют… Не слышат. Даже здесь справляют праздник, все взрослые за праздничным столом, дети — в своих постелях. Стучу опять —, но кто услышит слабый стук в дверь, когда метель бушует за окном, а ветер воет так громко, что мои страдальческие крики тонут в его свисте?        Тяну руку к звонку. Последняя надежда. Звонок должны услышать. Но сил приподняться, чтобы достать его, нет. Мне уже кажется, что спасения нет, трясущаяся рука с пальцами, онемевшими от холода, никак не может достать до звонка… И тут магия словно прошивает моё тело насквозь, поток срывается с пальцев руки, которые я уже не чувствую, и шнурок звонка начинает биться в воздухе так, будто его дергает сумасшедший человек в каком-то припадке иступленного отчаяния. В смятении гляжу на это. Что произошло? Неужели из-за страха я способна на такое? Или всё дело в стихийной магии ребенка? Впрочем, какая разница? .. Я наконец-то могу расслабиться и начать проваливаться в спасительную темноту… — Ох, милая, что же с тобой? Миссис О`Брайн! Миссис О`Брайн! Тут, кажется, роженица! — кричит здоровенная женщина, лица которой мне никак не удаётся рассмотреть из-за метели и пелены боли перед глазами.        Она с легкостью поднимает меня на ноги. Сильная, рослая дама. А я костлявая и невысокая, ей не очень-то тяжело. Прибегает ещё одна женщина — пониже первой, но плотно сбитая. Вдвоём они берут меня под руки и куда-то ведут. Кажется, я лишаюсь чувств, потому что безвольно висну на их крепких руках. По крайней мере, сил кричать уже нет, перебирать ногами тоже не могу. — За лекарем послать? — в смятении спрашивает какая-то девчонка лет шестнадцати в дверях. — Какое там, тут уже головка показалась! — кричит рослая женщина, когда я уже без сил лежу на старой кушетке.        Наконец-то тепло… Кости ломит от жара камина, меня сотрясает крупная дрожь, понимаю, что тихое постукивание — от моих зубов. — Таз с горячей водой, чистые полотенца! Скорее, Люси! — маленькая толстая женщина отдает распоряжения девочке в дверях, и та исчезает. — Мадам, у вас есть муж или отец, которому можно послать записку о вас? — меня тормошит рослая женщина, которую называют миссис Патмор.        Я только отрицательно мотаю головой. Комната расплывается перед глазами, а шум метели за окном кажется оглушительным. Кончики пальцев колет от резкого перепада температуры вокруг меня, но может показаться, что всё дело в магии. Вот уж отродясь никогда подобного не ощущала. Чего только в горячке не померещится! — Батюшки мои, за окном-то что! — ахает низенькая женщина. — Надо подкинуть дров в камин…        Возвращается Люси с каким-то тряпьём и тазиком. Я на несколько минут теряю сознание, но из уютной темноты меня вырывают новые вспышки боли. — Бедра узкие, не родит, — обнадеживающе говорит миссис Патмор. — Слишком долго, ребеночек не выживет, — вторит ей низкая и пухленькая женщина, кажется, О`Брайн.        Меня же охватывает странное спокойствие. Этот выживет. Почему-то я точно знаю. Я кожей ощущаю его магию. Никогда её не чувствовала так отчетливо… Метель за окном свирепствует ещё сильнее, стека дрожат, словно сама природы пытается пробиться в маленькую комнатку. Пламя в каине ревет и рвётся через решетку, словно и им овладела магия. — Да нет, упорный, — слышу я голос кого-то из моих благодетельниц. — Может, и выживет…        И вот комнату пронзает протяжный детский крик. Одновременно с этим пламя в камине взметывается с такой силой, что пухленькая мадам отпрыгивает от него в испуге. Метель вышибает ставни. Звон разбитого стекла и снег в комнате. Я с той же непонятной уверенностью знаю — ребенок жив и будет жить. Он свирепо порвал меня, заставил истекать кровью, но он вырвался в этот мир. Дай Мерлин и Моргана ему всегда по жизни так же брать своё…        Становится холодно. Мутным взглядом я вижу младенца, которого подносит мне миссис Патмор. Кажется, она понимает, что я уже не жилец, потому что смотрит на меня с жалостью. — Здоровый, крепкий мальчик, мадам. Крупный, сильный.        Я смотрю на сверток — оттуда на меня уставляются большие темные глаза. Мальчик выглядит ещё немного припухшим после родов, он даже толком не может сфокусировать взгляд на ком-то. Но он хотя бы кажется здоровым и сильным, как и сказала миссис Патмор. — Какое имя ему дать, милая? — с заботой спрашивает низенькая женщина, убирая с моего лба взмокшие волосы. — Надеюсь, он будет таким же красивым, как его отец… — бормочу я себе под нос.        Надеюсь, что он же будет столь же успешным. Может быть, через своё имя он когда-нибудь найдёт моего Тома и тот поможет ребенку в этой жизни. Не сможет же он совсем наплевать на плоть от плоти, кровь от крови? — Том Марвало Реддл, — выдыхаю я.        Протягиваю руку, чтобы коснуться теплого и кричащего свертка. Чувствую волны магии вокруг младенца, словно всё то, что бушевало за окном, теперь клубится вокруг него, втекая в крошечного человечка. Или же я меня предсмертная горячка отняла последний мозг…       Я наконец-то крепко засыпаю. Я смертельно устала. Я заслужила отдых. Я сделала то, что должна была — выносила и родила дитя, которое будет страдать в этом жестоком мире. Теперь могу и умереть. Я уже сделала своё дело — родила жалкого мальчишку, который будет всю жизнь горбатиться за гроши, и умрет никому не нужный и неизвестный, где-нибудь в нищете, как и я… Если мне не показалось с магией, конечно, в чём я сомневалась, уже проваливаясь в небытие.        Я уже сделала в этой жизни всё, что могла. И получила даже больше, чем заслуживала. Расплатилась за толику счастья беспросветной мукой жизни без Тома. Заплатила за рождение сына смертью. Я заслужила свой покой, хотя мне и жаль мальчика, который останется совсем один. Будь сильным, Том Марвало Реддл, тебе это понадобится.