В Асгарде все спокойно

У Бога все готово ко столу: вот тяжкий крест принятия решений, на блюде — невозможность отмщенья, в бокалах — неизбежность всепрощенья. У Бога все готово ко столу. (с)

Бреду сквозь толпу зевак, упрямо вздернув подбородок. До дворца еще порядочное расстояние – тессеракт не перенес нас прямиком в тронный зал, к Всеотцу, и, кажется, я даже рад этому, ведь сейчас у меня есть время подумать. Но думать не хочется. Придумывать ворох лукавых фраз, который обелил бы меня в глазах окружающих… Мне это больше не нужно. Возможно, я просто устал, измотанный событиями последних месяцев, но какая разница, какие были причины? Вот оно следствие: я не хочу говорить. Но и наказание принимать не желаю тоже. Тор тянет меня за собой, удерживая за локоть. Вот для кого у меня еще остались слова, вот тот, на кого я хочу тратить последние силы в попытках показаться чище, чем есть. Но он не станет слушать: слишком много лишнего и ненужного успел я сказать ему ранее, ровно как и сделать. Мы вступаем под своды дворца, и перед нами возникает из ниоткуда сам Один. Решил поприветствовать сына? Или с порога отправить на дно какой-нибудь ямы, лишь бы не очернять ступени Чертога ногами недостойного? Один Всеотец. А ведь в уме я до сих пор по привычке называю его своим отцом. И он по-прежнему остается для меня тем, в чьих глазах я всегда пытался казаться взрослым и мудрым. Я пытался, уверенный, что однажды смогу. Но так и не сумел. И теперь он смотрит на меня, холодно и вскользь, как на очередное дело, с которым нужно поскорее разобраться, о чем-то тихо перешептывается с Тором, а затем кивает страже и уходит, не обернувшись ни разу. Как смеет он смотреть на меня, как на одну из своих забот, что можно просто решить и забыть о ней? Я сжимаю руки в кулаки, со злостью глядя на тяжелые наручники, сковывающие движения. Но мои ноги свободны, и я делаю шаг вслед за Одином. Тор мгновенно напрягается, вытягивая руку, преграждая мне путь. Стражники с опаской следят за моими действиями, но им не о чем волноваться: я не могу причинить ни малейшего вреда. - Отец! Один оборачивается, смерив Тора вопросительным взглядом, а затем переводит его на меня. И вот он, мой единственный шанс. Зрительный контакт длится секунды, которые тянутся вечность за вечностью. Я успеваю рассказать ему все. Без утайки и обиды, гнева и злости. Все, чего я хотел добиться, но так и не сумел. Обо всем, в чем я теперь раскаиваюсь и за что готов понести наказание. Но слов, которые я могу ему сказать вслух, во мне по-прежнему нет, и защищать себя на суде, когда он состоится, я не намерен. Все, о чем я могу поведать Одину, он может прочесть по моим глазам, впервые не лгущим ему в лицо. Но тяжелая рука Тора ложится на мое плечо, заставляя обернуться, разорвать зрительный контакт. Время идти. Надменно вскидываю подбородок, делая шаг, вступая под своды Чертога. Взгляд непроизвольно падает туда, где прежде стоял Один, но там никого. Что ж, Локи, ты сделал все, что мог. И главное - все, что хотел. Да и никто бы и не потребовал от предателя большего. Труднее всего видеть среди собравшихся Фригг, чьи плечи вздрагивают от едва сдерживаемых рыданий. Верная своему неродному сыну, честная в своей любви к нему, единственная, кто не заслужил ведать о том, что я натворил по своей ли, чужой ли воле. Железный намордник удачно скрывает сжавшиеся в тонкую полоску губы: видеть скорбь матери в разы страшнее, чем ожидать часа своего наказания. Я закрываю глаза, заслышав удар Гунгнира об пол – так Один призывает всех к молчанию. Быстр же Всеотец на расправу... «Напал… Убил… Уничтожил…» Слова обвинения разлетаются гулом по праздной толпе, отдаваясь искаженным шипением мне в уши. Не сумел… Слабый… Недостойный… Голос Всеотца, подобный грому, бьет по разуму жестокими словами. Да и на что я надеялся, кроме них, на какое снисхождение? Я стою, замерев под этим градом слов, сжимая кулаки от досады: каждый из присутствующих слышит о моем позоре. Никто из них никогда не слышал обо мне из уст Одина ни единого хвалебного слова - на какое сострадание могу я рассчитывать? «Принц… Брат…Сын…» Я распахиваю глаза, замирая в испуге, словно дикий зверь, недоверчивый к внезапной ласке. Взгляд единственного глаза отца влажен и светел, старческие пальцы побелели, сжимая копье, так тяжек этот крест принятия решения. Губы Фригг шевелятся, произнося безостановочно мое имя, и дрожат на ресницах жемчужины слез. Пусть неродной, пусть жестокий в своей обиде, ко мне для нежного объятия тянутся ее нежные руки. И неизбежно всепрощение материнского сердца. Улыбка на лице Тора сияет, словно солнечные лучи сквозь тучи в пасмурный день – так она светла и ласкова, и я не понимаю, когда и почему перестал говорить ему «брат» так, чтобы это звучало честно. Сердце сбивается с ритма. После всего, что я сделал, где их месть? После всего, что я сказал, где их ненависть? Брат склоняется надо мной, чтобы снять с меня железный кляп и наручники, и замирает в нерешительности, словно ожидая, что я наброшусь в попытке укусить, как змея, что жалит на последнем издыхании. Но я не шевелюсь: им нечего опасаться, я больше не причиню никому вреда. Какой толк кусать ласкающую тебя руку, что никогда не поднималась для удара? Слепец... Я делаю шаг в сторону возвышения, на котором стоит Один, и вижу, как по его губам скользит улыбка. Я робко улыбаюсь ему в ответ, так несмело, словно дитя, делающее свои первые шаги. Я бил ударом на удар и пугал потому, что меня боялись. Я зеркально отражал все чувства, что были направлены на меня и мстил в ответ за причиненную мне боль. Но могу ли я так просто ответить любовью на любовь и искренностью на искренность? Я, мстивший за боль, что причинял себе сам все это время, не умея разорвать порочный круг отражения своих обид. Сердце радостно замирает, когда отец обнимает меня за плечи. Неразумных детей всегда сначала учат и только после наказывают. Это мой урок - научиться смирению и любви, и так сладостна мне эта невозможность его не выучить. Я верю, что так и бывает, что так и должно быть, что кто-то придумал для каждого минуса - плюс, и теплые руки - для всех, кто трясется в ознобе...(с) 17 декабря 2012