***
— Он что? — переспросила Рейнира, разворачиваясь лицом к мужу. — Появился на Санфайр и сразу же потерял сознание на нашем пляже, — насмешливо фыркнул Деймон. — Щенка Хайтауэра вывела из строя одна стрела. — Он усмехнулся. — Вывела из строя! Он мертв? — К сожалению, нет. Мейстер держит его в дополнительных покоях, пока мы разговариваем, его перевязывают. — Он сообщил о своей цели? — Он принес новости и сказал “Да здравствует королева”, — Деймон подходит к ней ближе, хватая за плечи, — Визерис мертв. У Рейниры от потрясения подгибаются ноги, и дядя поддерживает ее, когда она прижимается к нему. Что теперь? Очевидно, что Эйгон не будет коронован вместо нее, но будут ли Хайтауэры короновать вместо него второго сына, Эймонда? Она делает несколько глубоких вдохов, прежде чем выпрямиться. Сейчас не время для слабости. — Мы должны сплотиться с нашими союзниками, я пошлю воронов всем, кто еще может поддержать мое восхождение. — К черту воронов, у нас есть драконы. Мы можем взять крепость и короновать тебя до конца недели. Рейнира свирепо смотрит на него — Я не буду править пеплом, Деймон. У меня есть законные права, и у меня есть еще один настоящий претендент в плену, пришедший добровольно. Мы будем делать это без кровопролития до тех пор, пока у нас не останется другого выбора. Он наклоняет голову, уступая единственной, кому он может позволить указывать себе. — И что же с этим другим претендентом? — Когда он исцелится, то может сам прийти ко мне, чтобы преклонить колено или сгореть. Сейчас он не представляет угрозы, а у меня есть другие дела, которыми нужно заняться.***
Три дня Эйгон пролежал в постели, и с каждым днем он нервничал все больше. Никто не пришел навестить его, кроме мейстера и служанок, ни чтобы справиться о его здоровье (ожидаемо), ни чтобы допросить его (неожиданно). На четвертый день, когда он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы ходить, и взвинчен достаточно, чтобы не беспокоиться о последствиях, он выходит из своей комнаты, наткнувшись снаружи на стражника. “Сир Эррик?” Эйгон узнал рыцаря из королевской гвардии своего отца и удивился, увидев его сейчас на Драконьем камне. “Принц Эйгон.” — Кивнул он, и вернулся в стойку. Раздосадованный тем, что его игнорируют, Эйгон ткнул его в руку. — Ты не собираешься помешать мне уйти? — Это зависит от того, планируете ли вы сбежать или поговорить с ее светлостью? Сбежать? Куда именно, по мнению этого болвана, он мог бы сбежать? Драконий камень это и есть убежище. — Я хочу видеть Рейниру. — Тогда следуйте за мной, — сир Эррик направился в нужную сторону, — Она ждала вас. Они шли молча, пока не остановились перед залой с расписным столом. — Принц Эйгон здесь, моя королева, — объявил рыцарь, открыв двери. Рейнира подняла взгляд и посмотрела Эйгону прямо в глаза через всю залу, и он понял, что не видит никого, кроме нее, несмотря на множество людей вокруг. Его сестра всегда была восхитительна, но статус королевы заставил ее просто сиять. Сколько Эйгон себя помнил, он всегда хотел привлечь внимание Рейниры. Когда он был совсем маленьким, он помнил, как ходил за ней повсюду, дергая за юбки, пока она не звала няню, чтобы та вернула его в свои покои. Позже он научился не докучать ей, довольствуясь вместо этого наблюдением издалека, восхищаясь ее красотой и в равной степени сгорая от ревности, когда видел, как по-другому отец относится к ней. Она всегда была любимицей, золотым ребенком, отрадой Королевства, и, о, как же он хотел, чтобы ее свет озарил его. Он осторожно подошел к ней, остановившись в нескольких шагах, когда увидел, что мужчины вокруг нее схватились за клинки. “Эйгон”, — холодно произнесла Рейнира, признавая его присутствие и ничего более. Не в силах подобрать слов, он опустился на колени, не замечая, как твердый пол оставляет на них синяки. В ее глазах было удивление — первое чувство, кроме презрения или безразличия, которое он увидел от нее в своем отношении. Он обнаружил, что ему это нравится. “Я признаю королеву Рейниру Таргариен истинной и законной наследницей. Я клянусь своим мечом и своей верностью тебе.” Некоторое время она оценивающе смотрела на него, прежде чем отвести взгляд. “Все, кто не является моей родней, немедленно уходите”. Через несколько мгновений в комнате остались только Рейнира, Деймон и Эйгон. — Зачем ты пришел сюда? — Она стояла над ним, блистая в своей короне; само воплощение Богини, взирающей на букашку. — У меня нет ни желания править, ни таланта, ни стремления к этому. Моя мать отчаянно хотела короновать меня, а я хотел чего угодно, только не этого. Это единственное место, куда я мог прийти, — прошептал он, внезапно чувствуя неуверенность в плане, на который поставил свою жизнь. — Рейнис сказала мне, что Зеленые теперь короновали Эймонда. — выплюнула Рейнира, — Что же должно меня убедить в твоей непричастности к этому плану узурпации моего трона? — Я не причастен! Я клянусь, сестра, — его глаза в панике метнулись к ней, — я пришел один, с ранами от заклятых мечей моей собственной семьи. Я больше не представляю никакой ценности, и мне не доверяют ни заговоры, ни политику. — И что, по-твоему, я должна с тобой делать? Ты что, планировал слоняться по моему дому до конца своей жалкой жизни, осушая наши винные запасы? — Она смотрела на него так, словно он был грязью на ее туфле, заставляя его еще отчаяннее доказывать, что он достоин ее. — Я, ну, я думал, мы могли бы... — Эйгон покраснел, внезапно занервничав из-за того, что хотел высказать свою идею (желание) женщине, которая была намного выше его во всех отношениях. Рейнира наклонилась еще ближе, притягивая его лицо к себе легким захватом пальцев, таким обманчиво мягким, что только ее острые ногти напоминали ему об опасности, в которой он вполне мог оказаться. “Выкладывай, Эйгон”. — Возьми меня в мужья, — он едва сдержал стон, когда ее ногти впились ему в подбородок, — Укрепи свои притязания и обеспечь себе победу. Ты наследница, первый ребенок, а я — первый сын. Вместе никто не сможет подвергнуть сомнению твое правление. — Ты кем блядь себя возомнил?.. — внезапно начал Деймон, впервые заговорив, когда его ярость стала невыносимой. Он двинулся на Эйгона, но остановился как вкопанный, когда Рейнира прижалась ладонью к его груди, удерживая на месте. Исчезновение тепла ее руки на коже причинило Эйгону больше страданий, чем ему хотелось бы. — Я сама с этим разберусь, valzȳrys. — Ее внимание снова переключилось на Эйгона, и она пригвоздила его жестким взглядом. — Мои притязания не нуждаются в укреплении, и, кроме того, я уже замужем. Зачем ты мне нужен? — Мой тезка взял двух жен, не так ли? У тебя может быть два мужа! — Теперь он действительно заскулил, подползая к ней на коленях и хватаясь за ее ногу. — Наследница, брат короля и его первенец. Вместе. — Он смутно услышал насмешку Деймона, впрочем, его волновало лишь то, как Рейнира смотрела на это. — Я клянусь, мне не нужна от этого никакая власть, только ты. Служить тебе так, как ты сочтешь нужным, и быть свободным от бремени правления. — Ты хочешь служить мне? — Рейнира вскинула бровь, глядя на него. — Во всех отношениях? Его широко раскрытые глаза были покрасневшими, как это часто бывало, и что-то в этом жалком зрелище разожгло в ней огонь. Она захотела увидеть, как прольются эти слезы, увидеть, насколько сильно он сможет умолять, если действительно будет в отчаянии. — Да, — выдохнул Эйгон, возбуждение настолько сильно затуманило его разум, что он не смог подобрать больше слов. — Хорошо. — Что?! — прошипел Деймон, глядя на нее в замешательстве. — Он прав, у завоевателя было две жены, да и кем я буду, если отвергну такого старательного мужа, распростершегося ниц предо мной. — Она ухмыльнулась, на мгновение бросив взгляд на Эйгона, прежде чем продолжить говорить — Мне так нравится, как он мяукает, стоя на коленях. Рейнира подходит к Деймону и страстно целует его. — Подумай, — говорит она, отрываясь от его губ, — подумай о выражении лица Отто Хайтауэра, когда он увидит меня на троне, тебя, стоящего рядом со мной, и его несостоявшегося внука-узурпатора, стоящего на коленях у моих ног. Эйгон тихо стонет от этого мысленного образа, сдвигаясь, чтобы немного ослабить давление в штанах. Затем они оба смотрят на него в единении, кажется, приходя к одному и тому же выводу. — Полагаю, я могу понять привлекательность этого, jorrāelagon ābrazȳrys. — говорит ей Деймон, — Хотя сейчас он больше похож на шлюху, чем на мужа. Рейнира мрачно улыбается, отрываясь от него, чтобы вновь подойти к Эйгону. — Что ты на это скажешь? — Она присаживается на корточки, чтобы быть на одном уровне с ним, обхватывает своей греховной рукой его горло, чувствуя, как тяжело он сглатывает. — Ты хотел бы стать моей шлюхой, Эйгон? Ее слова лишают его всех мыслей, единственное, что приходит ему в голову — это попробовать ее губы на вкус. Так он и делает, ведь контроль над импульсами никогда не был его сильной стороной. Он дергается вперед, отчаянно прижимаясь губами к ее губам. Ее рука сжимается вокруг его горла, и она на несколько мгновений возвращает поцелуй, жестоко прикусывая его губу, прежде чем встать. Ее ногти впиваются в его волосы, когда она оценивает его: “Да, я верю, что ты хочешь”. Рейнира слегка прижимает носок своей туфли к его напрягшемуся члену, ровно настолько, чтобы заставить его задыхаться и извиваться, требуя большего: “Ты бы хорошо служил мне, правда? Делал бы все, что я скажу?” — дразняще спрашивает она, хотя и знает его ответ. — Я сделаю все, — он знает, что может быть хорошим для нее, может быть предан только ее удовольствию. Поклоняясь алтарю Отрады Королевства так, как его мать всегда хотела, чтобы он поклонялся Семерым. Он не верил в этих ложных богов ни тогда, ни сейчас. Религией Эйгона всегда была Рейнира, его вера проявлялась в редкие моменты признания с ее стороны и болезненной потребности быть принятым, поэтому он сосредоточился на своей старшей сестре, когда узнал, что никто из его другой семьи не даст ему этого. Хорошо, пусть будет так. Если все, чем он мог быть для своей матери — это разочарованием, то, возможно, теперь он наконец сможет быть хорошим в чем-то, достойным того, чтобы им гордились. Теперь ему ничего не осталось, кроме как быть лучшей шлюхой, которую Рейнира когда-либо знала. — Посмотри на него, Деймон, он такой жалкий, — Рейнира говорила так, будто его здесь не было вообще, ее слова были резкими, но в то же время ее тон был таким мягким, что они растекались по нему, как бальзам. Когда она снова заговаривает, то обращается к нему, и порочное возбуждение пляшет в ее глазах: “Я буду наслаждаться, ломая тебя, Эйгон”, — она оказывает более блаженное, мучительное давление на его покрытый член, “Но я обещаю, что тебе это понравится, и я обещаю всегда собирать тебя воедино”. Он роняет случайную слезу, и падает лбом к ее бедру, утыкаясь в него носом через платье, тщетно пытаясь потереться о ее туфлю: “Пожалуйста, сделай это”. Рейнира только смеется, полностью отстраняясь от него. “Терпение, taoba”. Когда он пытается последовать за ней, она отмахивается от него, жестом приказывая встать. Он поднимается на дрожащих ногах, только сейчас замечая, как его колени ноют от боли из-за длительного контакта с беспощадным полом. Это боль, которую он испытал бы еще тысячу раз ради удовольствия от ее прикосновения. — Сир Эррик ждет снаружи, чтобы проводить тебя в твои покои. Иди, отдохни, и мы сообщим, когда ты понадобишься. Мы поженимся в традициях Старой Валирии через несколько дней. Внезапный переход к официальности потряс его, и он несколько секунд тупо моргал, глядя на нее, прежде чем рассеянно кивнуть и, спотыкаясь, уйти. Когда он остался один в своей комнате, он сбросил одежду быстрее, чем когда-либо прежде, мягкая ткань ощущалась оковами на его горящей коже. Его раненое плечо немного побаливало, но это ощущение было едва заметно из-за его мучительной твердости. Едва забравшись на кровать, он начал трогать себя, размазывая по всей длине смазку, которая скопилась во время их разговора. Он вскрикнул от прикосновения, его глаза закрылись, когда он попытался представить, что это мягкая рука Рейниры заботится о нем, но все казалось ненастоящим, его рука была слишком большой, слишком грубой. Ничто никогда не сравнится с ее прикосновениями, хотя до сих пор единственная часть ее, которая была на его члене, это ее туфля. Однако он знал, он знал, что когда она, наконец, прикоснется к нему, то, как она сжала его челюсть и горло, это будет экстаз, не похожий ни на один из тех, что он когда-либо испытывал. Возвращение домой, которого у него никогда раньше не было. Мысль об этом — вот что довело его до предела, выплеснувшись ему в руку и на живот, пока он мастурбировал на кровати, извиваясь от бурлящего сдерживаемого возбуждения. Он заснул, даже не потрудившись смыть его, тревога последних нескольких дней (или, честно говоря, лет) наконец покинула его, сменившись трепетным волнением от того, что должно произойти.