* * *
«Шайтерхауфен» после ужина подали в эркер ― на веранде повеяло первым за неделю дождём. Шэрон косилась на виктролу, в прошлом году заменившую с щедрых Греевых рук её фортепиано. Билл, усмехнувшись, подобрал под себя в кресле ноги. Пусть чувствует себя ненужной. Может, теперь почует ― ему каково? Может, все они почуют. Грей сидел в кресле напротив, руку возложив на знакомый Биллу его промежности подлокотник. Билл облизнул крошки с губ ― вот бы подлокотник заменить его рукой. ― Осецкий мне не нравится, ― продолжил их прерванную ещё за ужином беседу Зак, надломив кусок запеканки в тарелке. ― Пространные рассуждения. Вдобавок к чему он, вы не заметили ли, клонит? Уж не к тому ли часом, что Великая война была для немецкого народа делом, в сущности, бесплодным? ― В Штатах его славят, ― заметил Грей, подцепив кусочек десерта на вилку. ― Он, Зак, весьма-а точен в своих суждениях. ― Ну ещё бы. Что бы понимали эти янки, ― хмыкнул отец, мотнув головой. Джорджи тарахтел ртом где-то на пёстром ковре ― таскал бронемашинки за верёвочку. Вдалеке громыхнуло ― как призыв отправить его войска контратаковать. ― Ты не поймёшь, Зак, ― усмехнулся Грей, словно неразумному дитя втолковывал очевидные истины. ― Но на правах твоего гостя… Не воспринимай это как личное оскорбление. Скажем, тебе, видному герру, запачкали костюм. ― Думаешь, я бы это стерпел? Грей облизнул губы и, подавшись к кофейному столику, оставил початый десерт. ― Ты вправе отнести костюм в прачечную, не так ли? ― упёр он локти в расставленные колени и сцепил кончики пальцев. ― Знающие своё дело тамошние прачки за, ну, скажем… пятнадцать рейхсмарок… ― Пятнадцать?! Эти жидовки сдерут с тебя полсотни! ― …проведут все свои необходимые манипуляции, как по волшебству, и, ― щёлкнул пальцами Грей, ― вуаля, носи, как новенький! Но нет. Ты упорно ходишь в изгаженном костюме. Тычешь в пятно и кричишь ― эй, братцы, я зна-аю, кто его оставил! Билл посасывал зубья вилки ― локоть Грея вновь упёрся в подлокотник. Моргнул ― вязкая тишина, закупоренная пением Моноссона, как пробкой, не проходила. Шэрон, обмолвившись по поводу какого-то пустяка, скрылась в холле. Колёса бронемашинок не тарахтели. ― Очевидно, ― продолжил Грей, вглядевшись во двор за окном, ― в свежем костюме ходить куда как приятнее. В паршивом же тебя, чего доброго, и за сумасбродника с проповедями примут: «Жидовки, жидовки…» Но, как ни погляди, с одним из представителей вашей нации это не работает. Он покривился, будто в десерте вместо изюма ему попалась скорлупа. Билл глянул на отца ― тот пожёвывал губу изнутри до провалившейся под ней ямки. На брюках ни пятнышка. А приглядишься ― впрямь замаранный, словно у солдачья с гниющими ногами на улицах. Не подашь им пфенниг ― влепят тавро предателя нации. Я за тебя воевал, сынок. А что ты сделаешь для меня? ― Гитлер, если уж ты имеешь в виду его, Роб, потрясающий оратор, ― наконец ответил Зак, покопавшись в кармане брюк и вынув пачку сигарет. Не успел порыться в другом ― как Грей бросил ему спичечный коробок. ― Он, безусловно, человек экспрессивный, вспыльчивый. Но говорит дельные вещи. Послушал бы ты его намедни в Баварии. ― Я читал Эрнста Толлера, ― усмехнулся Грей. ― У него портрет выступлений любимца вашей братии типа «Орла и сокола» вышел куда-а богаче твоего, Зак. ― Толлер ― просто бестолковый писака не чище Осецкого. ― В самом деле? ― поднял он брови. ― А мне думается, параллель с истеричной парикмахершей весьма-а удачная. Билл прыснул себе под нос, звякнув вилкой по тарелке. Дорвётся до ножниц и всякого накромсает. Явит миру оболваненную страну. ― Ты знаком с его доводами о жидах? ― спросил Зак, чиркнув спичкой по коробку. ― Или до графства янки этакое не добирается? ― Я, Зак, человек занятой. То и дело чем-нибудь залюбуюсь и увлекусь. Лошадьми да жеребятами. Билла вновь кольнуло его взором ― мальчишески совсем, словно призывал к авантюре. Ну давай, давай сыграем. Поищем зарытые сокровища. Долго копать не придётся. Только руку запусти ― упрёшься в рукоять жезла. На щёки брызнуло тепло ― будто засиделся, зачитавшись, у пузатой керосинки. Не жги. Не жалко разве? ― Так вот, ― процедил сквозь фильтр сигареты Зак, ― мы бы выиграли войну, если б не жидовский нож в спину. И были бы нацией втрое сильнее, если б жиды среди нас не укоренились. Им тут что, вонючая синагога? И погляди, какие должности они занимают! Математики, торгаши, врачи, режиссёры… А годятся только подметать на кухне. Он кивнул в сторону Нирит, забравшей пустую тарелку у Джорджи. Билл шмыгнул носом, покосившись на Грея. Тот постукивал пальцами по подлокотнику ― будто знал, что его однажды приподыми ножку касалось. Билл повторил бы. Если б Зак не вцепился в новую тему для разговора, что соседский бульдог в брошенную кость. Зря Грей такими раскидывался. Псина будет только сатанеть. ― А их спиногрызы просиживают штаны рядом с нашими детьми в школах, ― продолжил Зак, прикусив фильтр сигареты, и кашлянул. ― Один приятель Уильяма к нам заглядывал… ― Пап… ― начал Билл, цокнув языком. ― …жидёнок чистой воды. Воняющий чесноком, как все они. И проверяй после него ― не прикарманил ли чего-нибудь. ― Пап, ― вновь позвал Билл. ― От Стэна воня-а-ает, ― пропел Джорджи, давясь слюной от смеха. Виктрола подвыла ему финалом пластинки ― игла едва скребнула по винилу. Заку не доказать, что от Стэна его поцелуев родом из пятого класса пахнет бейглами и сливочным маслом. Если Билл вгрызётся за него перед Заком, сам будет долго зализывать раны. Его перекормили костями ― как и пацанов в Билловом классе. Одну псину можно отогнать камнями, стаю не прогнать ничем. Сам отращивай клыки-когти ― авось и сладишь, хоть как-нито. Хоть не так позорно будет терпеть укусы. Билл поёрзал ― на него уставились. Грей ― меж раздвинутых ног, нащупывая взглядом скважинку меж шортами и ляжкой. Зак ― в переносицу, словно примеряясь. Куда стрелять, если загремит новая война. ― Сядь нормально, ― наконец гавкнул он, не успел Билл приподнять мысок ― открыть скважинку, где зиял мрак, пошире. Он свесил ноги с кресла. К коленкам липла духота, крадущаяся с улицы. ― Я понял, Зак, ― вздохнул Грей с лёгкой улыбкой. Только взор ей не вторил. ― История уже слыхала такое от колонизаторов. Только теперь эта разновидность зовётся красивым термином «чистота нации». Как думаешь, как её назовут лет через, ну, скажем… пятьдесят? ― Благородной целью. Достигнутой, разумеется. Грей помолчал, обхватив пятернёй подлокотник. Билл сомкнул ноги крепче. ― Я понял, ― повторил он и, кашлянув, хлопнул в ладоши: ― А мог бы я обнаглеть и выпросить ещё одну порцию кофе? Виктрола шикнула, подпевая в этот раз дождю.* * *
В журналах матери Биллу рассказывалось о всяком ― как скрывать стрелки на чулках и сурьмить глаза под стать египетской царице. Запоминай-повторяй. От керосинки тянуло тёплым запахом спирта ― Билл, склонившись над горлышком, глядел в зеркало. Чернёные глаза из отражения воззрились на него, будто готовые проклясть. Или завещать ему провести ночь с повелителем, как наложнику. Сколько их у Грея? Он, верно, не считает, будто актёр — поклонниц у крыльца своего дома. Когда если он умрёт, с ним выпустят карточки, как с Валентино. Билл оклеит ими всю спальню. Пару прилепит на внутренние стороны бедра ― где кожу жжёт. Не от поцелуев рано, рано вытер мамиными «Шалимар», рукой макнув под нижнее бельё. Он сойдёт за мальчишек, которые вскидывают ноги в «Эльдорадо»? В комнатах, куда никому, кроме их клиентов, нет хода ― словно членам масонской ложи. Ему ответила тишина. Спросишь вслух ― листва отцветшей сирени под балконом перешепчется. С ней ветер сплетничает о том, чего видал в Берлине и на что солнце смыкает глаза. Билл притянул ладонь к груди ― сердце колыхнулось первым весенним цветом на ветру. Не топчи только. Если уж полюбилось ― срывай. Вместе с полупрозрачной одёжей под стать балдахину. Билл вычитал ― распаляет вожделение. Стэн нашептал ― ему пойдёт. Стэн нашептал, что хотел бы увидеть его в неглиже приподыми ножку ты знаешь у тя ноги как у Ла Яны она точно те грю сидит на кокаине а на чём ты? Билл, приникая к Греевым рукам, вытирал под носом. Смахивал мурашки с ног, будто песчинки на пляже. Окунулся, как в залив. Он выкрался в коридор, облепленный тьмой, и свернул направо. Обернёшься ― наверняка завидишь тонкий шлейф, что у невест с полотен. На первую брачную ночь в ложе должны укладывать. Остановившись у двери спальни для гостей ― вздымалась стражником, стерегущим властелиновы покои, ― Билл сцепил зубы. Так легче поддавалась дрожь ― словно заковывал её в капкан рта. Окуни в него язык-пальцы-член ― и механизм, разомкнувшись, даст сбой. Лёгши ладонью на дверную ручку, Билл вдохнул поглубже ― лёгкие набухли в груди. Надавил ― петли прискрипнули, что ворчливая экономка. Нирит его не засечёт? Шмыгнув в спальню, Билл закрыл за собой дверь, щурясь от топившей комнату синевы. Лунный свет подмигивал на предметах открытого несессера на туалетном столике, растянулся кошкой в изножье кровати. Пока Билл не добрался взглядом до изголовья. ― Запри дверь, ― велел Грей. ― Ключ в замке. Билл нашарил рукой, едва не выкрутив запястье. Провернул, скрежетнув в скважине, дважды. И сорвался к расстеленной кровати, окунувшись ― в простынь-руки-поцелуи куда его чмокали? везде, кажется, ― как вымытое перед сном дитя. ― Пчему-ты-не-впстил… ― задохнулся Билл. Выдохнул ― лёгкие съёжились. ― Не вп-пустил в прошлую ночь? Зачем дразнишься? ― Что за фокусы с подвёрнутой ногой, Билли? Зачем дразнишься? ― покривился Грей. Дразнить его веселее ― словно постояльца кабаре дикими танцами. Билл каждую партию исполнял с нотой сердца, будто заточённый во флакон аромат. Грей вдохнёт в самом промежье доберётся до запаха пачули. На спину он не опрокидывал ― взглядом говорил рано. Придвинул вплотную на ляжки, из-под исподнего шкрябнувшие жестковатыми волосами. Распробует красноту ― вкусит до нового оттенка. ― Но тебе по-онравилось, ― улыбнулся Билл, замкнув запястья за его шеей. ― Я в-видел, как ты… ох, см-мотришь мне меж ног, Роб. Взглядом раскромсал до кровоточащих ран. Залечит слюной? Раздербанит до мяса? Нарежет новых? У Билла тоже есть шрамы ― со своей войны. За Роба он бьётся с фантазией-миром-работой ― арсенал у него куда меньше. Может, хоть желаннее? ― Как? ― потаскал он Билла под подбородком ― цепко, что соседская псина челюстями. ― Как, Билли? ― Как бу-удто… выжрать хочешь. Всё-всё. Из мен-ня… Распахнуть ему нутро до склизкой красноты. ― Что это на тебе? ― нахмурился Роб, окунув Биллово лицо в ладони. Повернул к свету из окна, вглядываясь. Полумрак вычертил ему брови да морщинки в уголках глаз, как углём ― наскальный рисунок. ― Тебе нра-нрав-в… ― Билл сглотнул, не договорив. В паху варилось кипучее месиво ― на медленном огне, разведённом касаниями. Если Роб опустит руку приподыми ножку опалится. Если окунёт палец ― заживо выварит мясо. Пока берёгся, приникнув лбом к Биллову. Жёг ему дыханием приоткрытый рот. ― Ты маленькая шваль, Билли. Да? Просто крохотная поблядушка, ― щипнул ему Роб подбородок. — Всегда это знал. С первой встре-ечи тебя раскусил. Ноготь вжав, оставил полумесяц. Билл в его глазах не глядись ― проклянёт на вампуме высчитывал звёзды. На теле из шрамов сложились созвездия. Если открывать другие вселенные, то заносить в атлас только такие. Билл вёл его с прошлой осени. Роб размыкал ему шире рот поцелуем ― выжигал на нёбе тавро как лошадям языком. Горбинкой своего Билл почует его, мерещилось, поутру ― словно взбухшую ссадину от леденца. ― Знаю, ― шепнул, мазнув к Робовой щеке. Втиснулся ― животом к налитому паху, куда ладонь погрузилась ― увязнешь в волосах, как в тине. ― На друг-гого ты бы не повёлся. Билл метил в хреновые актёры, которым гонорар отстёгивают за кругленький задок. Своим повернулся к Робу ― может, опрокинет? ― повозившись, растворился на его бёдрах вновь не пустит ну рооб живот пальцами ощупает. Билл глянул на него через плечо. Там пусто. Наполнишь? ― Ты перегнул с духами, малыш, ― шумно вдохнул он у Билловой шеи. ― Но мне, чёрт… мне нравится. Знаешь? Ты вспотеешь ― и будешь цвести у меня в руках. Как… ― П-пион. ― Да. Раскрою тебя. Здесь, ― разомкнул Грей ему ягодицы поверх белья. Не порвёт? Как однажды ― самую первую пару. Билл вобрал носом остатки его одеколона, витавшие в комнате, что пчела ― пыльцу. Другой не соблазнился бы. Биллу люб один сорт. Ему делалось мокро ― шея отекала поцелуями. Ухо ― мягким укусом, за ним ― тычком носом, словно пёсьим. Подначивающим ― давай-давай, становись поблядушка ты же видел в кино. Тебе же наболтали школьные козлы приятели. Они мацают своих девок за бёдра, что сырое мясо на прилавках. Ну а Билл для Грея ― самый нежный кусок. Роб примял его к себе, большими пальцами прочесав под штанинами белья ― к паховым складкам. ― Какой гладенький, ишь ты, ― усмехнулся Биллу в ухо, качнув разок-другой ― как разбушевавшееся дитя на руках. ― Я всё п-правильно сделал? ― Да. Как я и учил. Билл как-то не сладил со станком под мошонкой где у тебя болит жеребёнок? покажешь? исцелил чужой язык вот тут горячий ― как первобытный костёр. Помнишь, как ты от него прикрывался осенью? Думал ― спалит! спалит! Грей задирал на нём неглиже ― вот бы маменька тебя в этом застала вот бы папенька вот бы, ― вложил под резинку белья кончики пальцев. Корябнул ногтями до щипоты ― натягивая бритую кожу до член макнул головкой вперёд ― упёршись в изнанку пуговиц. ― Не играйся со мной больше, Билли. Так, ― прошептал, словно преклонив голову к алтарю. Билл внял молитве ― ко лбу губами приникнув. ― Раскроемся. Будешь плакать мно-о-ого-много. До-о-олго-долго. Билл читал Манна. Грей однажды тоже падёт замертво? Читал и сказки ― где воскрешают поцелуем. Роб говорит ему в перерывах между поклонами нынче времена такие, что в ходу лишь первый вариант. Но на всякий, эй, ― прибереги для меня воскрешающие поцелуи. Рот вязало, сглотнёшь ― узлы поцелуев ухнут в нутро под бронёй Греевых ладоней. Билл тёрся низом ― пока его член не провалился в разъём зада, затянутый хлопком. Сколько б Греевы ладони ни утешали, как болезное животное, ― ну-у, ну-у, не дёргайся. Исцелю. Поил пока поцелуями, как микстурой, вымазывая касаниями от паха до сосков ― покалывающими на коже, точно изнанка грубого свитера. Соски смяв, вдохнул у виска шепнул ― тыыы девочка словно смотри, как набухли. Билл вжал его ладони ― будто в тёплый ил, где они оставят отпечаток. Смотри, пап. Смотри, не отворачивайся. ― Чем тебя сегодня порадовать, Билли? ― спросил Грей, примкнув ртом под Билловой челюстью. Взгляд на него ввысь устремил, готовый исполнить его капризы. Принесть рапунцель и поцеловать лягушку, даже не поморщившись. Что, Роб, не обращается? Рук моих коснись вот ― холоднее лапок головастиков. ― П-по… лиж-жи мне, ― вышептал Билл, облизнув губы. ― Ну и ну, ― хохотнул Грей, вновь качнув его ― вперёд маленько, примерившись чреслами. ― Ты где такого нахватался? Послушал бы папашу ― убедился бы, что с Биллом всегда это было. Родился со скверной, как с родимым пятном, ― не свести, сколько ни три. Хохоча, Билл вслушивался в его давай ну давай сюда свою щёлочку, хлопки по ляжкам вторили подставляйся пальцы вжимались ― до морщин-складок сжёвывая Биллово бельё. Сдёрнет, как в прошлые разы? Не-ет, нет ― потягивал с косточек прочь, что кожуру с сочного плода. Вкусит ― сведёт рот, как от хурмы. Билл словно купался в теплеющей воде ― не дождавшись наступления сезона, мурашками обколотый от донца пяток до маковки. Комнату вычерчивало белизной лунного света ― простыня что морская пена. Окунувшись, Билл едва не захлебнулся, упёршись на колени-локти. Неглиже спало, что осенняя листва. Билл перед ним ― почти нагое деревце. Не ломай мне ветви ― не хватай щиколотки-запястья. Роб стащил с него бельё ― сползло, что вторая кожа с ящерки, к коленкам. Ягодицы обвёл ладонями ― пока не размыкал. Проверил, поспевший ли до приторного сока. ― Билли, ты… ― Грей вдохнул позади ― выдохнул, потоком дыхания упросив подстинуться дырку. Мигнуть ― отпирай. ― Я бы из тебя язык не вытаскивал. Билл лизнул кромку простыни ― вдруг Роб своими здоровыми ляжками зажимал ― от жары ― этот кусок. Покалывало ― остатки мыльной воды въелись. Покалывало ― от Робовой щетины меж ягодиц. От глотка воздуха ― совсем рядом с нутро дрогнуло под крадущимся языком. Не выхлёбывал жар ― напитывал своим. Поверху ― пока дырка не расцветёт будешь цвести у меня в руках сырыми ― от слюны-росы ― лепестками. Билл хрипнул, смыкаясь ― ртом-глазами-дыркой. ― Не закрывайся. ― Голос Грея езданул наждачкой по слуху. ― Сам же клянчил. ― Прсто-очнь-при… М-ха. Билл сомкнулся ртом на куске простыни ― слюнявил до загудевшего языка до обжёгшегося корня до не закрывайся заломленных бровей. Язык не проталкивался ― напирал выгнутой спинкой словно к Биллу пристала пиявка ― не стряхнуть вдавливался. Роб сам любитель разыгрывать с Биллом партии ― в них никогда не побеждаешь и исполняешь приподыми ножку любое желание. Грей селил в нём одним касанием ос ― в животе гудело, как в коридорах улья. Какая из них самая кусачая? Билл закусил простынь ― дал его языку себя ужалить. Вторгшись в нутро, запереть ― и сомкнуться с промежностью ртом. ― Роб… ― И Билл притих, сглатывая. Кусок простыни выпал сырым мякишем изо рта. А он не внял, придавившись ртом плотнее ― пока щетина не чесанула розоватую от бритья кожу. Коснёшься ― сличишь следы. Словно Билл и впрямь захваченный в плен ― потерянный от его ритуалов. В конце каждого Грей им насыщался досыта, будто неуёмный зверь из равнинных легенд. Прилепив ладони к ягодицам, Билл разомкнул шире ― открывшись. Нутром прихапнул прохлады. Следом ― испил кипятка слюны. ― Х-хва… я-сйчас… ― забормотал Билл, проредив носом до въевшегося в простыню землистого запаха мужских стоп. На родине Роб, верно, шествует босиком ― дань далёким предкам. ― Дай-а-тбе-отсосу, ― повернул к нему голову Билл. По ляжке защекотала от пригревшегося на нём члена капелька. ― В другой раз. В другой раз, малыш. Ладно? ― зашептал Грей ― тушей погрузившись на Билла, вдавливая ― вмазываясь сам ― в кровать. Попробуешь вдохнуть ― заломит рёбра. Чем умасливают койотов в его племени? Билл стиснул ляжки ― щипнув набалдашник его члена, провалившегося в разинутую ширинку белья. Ожгло ― словно каплей накалённого масла в керосинке. Закипит ― Билл не прикроется. Робу нравилось его валять на койке, что лапой ― остывающую тушу. Надкусывать там-тут ― выискивал сердцевину посочнее. Отыщет ― берегись. ― Ох, блядь, какой ты мокрый, ― зашептал глубоко в ухо ― ладонью прокопав под низом Биллова живота. Коснувшись сопливого навершия, крутанул препуций ― как пробку вокруг горлышка бутылки. Грей иногда из него тоже наглатывался ― пока не вспенится в глотке. ― Хчу-у… ― Повернись-ка. Повернись, малышка, ― упросил он ― не взмолившись в этот раз. Взмыл от него здоровым коршуном ― занявший будто всё пространство спальни. Дышать легче не стало. Повернувшись на спину, Билл сомкнул коленки ― что бесстыдница Нури. Грею нравился этот сеанс. Брал билет не единожды. Их синематограф ― в границах его нынешней спальни. Билл вглядывался в затанцевавшие, словно от ритуального костра, тени на стенах. Грей стянул ночную рубаху через голову, обнажив окоченевшие-заколдованные плечи. Коснувшись, снимешь проклятье, наложенное на него похотью. Единственная колдунья, которой сдавался Роб. Билл не спешил ― ногу простёрши, поддел стопой отяжелевшую мошну. Ощупывал ― пальцами ног ошпарившись о член. ― Блдь-кой-здорову-ущий, ― прошептал Билл. ― Что за словечки, Билли? Не стыдно? Прямо при взрослом. Хохотнув ― шш! шш, ну! ― Билл взвесил его мошну дужкой от пальцев до стопы: ― Бля-адь… ― Посмотри на себя. Ну как тут удержишься, ― вздохнул Грей. Биллово отражение ― в его потемневших, что потёртое зеркало, глазах. Моргнёт ― расколется. Коленки он раззявил силой ― втиснувшись, что ключ в скважину. Мала чересчур ― не пускала-теснилась. ― Не стыдно? У Роба густой голос шаманов диких прерий. Врёт ведь про трапперов. Про настои на лишайнике. А Биллу ― про свою похоть? Он помотал головой, разомкнув рот. Язык онемевший-варёный ― Роб расталкивал своим, проминая до провалившегося в глотку корня. Расталкивал снизу ― бельё так и не скинувший. Не скинувший ― задирающий, как шкуру, ― неглиже с Билла. Пальцами проберётся до костей, мерещилось, ― сковырнёт, отвердевшими, соски. Сгрызёт, как застывшую корку безе. Вобрал в рот, наклонившись, один ― и Билл словно подтаял. Снизу, как солнцем вытомленный лучами жгло ноги сомкнуть не мог ― меж ягодиц месила Робова ладонь. ― Я тебя затискаю, Билли, ― вшептал Грей ему в грудь. ― Будешь сопеть и кряхтеть, чтоб я тебе наконец запихнул побыстрее. А? Хочешь? Он сплюнул ― гуще, гуще ― на пальцы ― примкнув ими вновь под мошонку. Подавливал-поигрывал ― раскрывал ох, легонько совсем ― ни лепестка не повреждая, проткнув сердцевину. Билл запрокинул голову ― дозревший будто уже до плода. Причавкнуло ― словно Грей продирался сквозь сбрызнутую соком мякоть. Облизнув пальцы, Роб его испил ― одним глубоким глотком. ― Ты сахарный. Знаешь? ― пощипал губами под Билловым ухом. ― Как все потаскухи. ― Хн-н… Билл закапывался ― в волосах-коже-запахе, умирая будто где-то на глубине. Роб ― ещё нет, пару пальцев в дырку погрузивший. Удивлялся всё ― ха, с неохотой, а жуёт. ― Хчу-у твой г-горячий член а-а да… ― дрогнул коленками Билл. Нутро кольнуло ногтями ― или ужалили осы. ― Куда? ― В дырку. ― В дырочку? В эту? ― Роб помазывал преддверье слюной ― ободок мышц оттягивая до порожнего хлюпа. ― Разве там не слишком для меня тесно? Така-ая крошечная. Махонькая совсем. Жадная. ― Не издев-в-ва… Билл ни упрашивать, ни повелевать не умел ― весь ужаленный в изнанке паха. Яд просачивался глубже ― наливался под мошонкой уильям что ты творишь ручными осы сделались с детства. Повсхлипываешь ему в рот ― авось и пожалеет, что капризного мальчугана, или упрекнёт ― хорош клянчить, Билли. Уильям в том возрасте, когда с подарком угадывает только Грей. Он подавливал пальцами внутри ― словно мякоть сырого фрукта, который уже вкусил. Знакомый сорт ― будет брать. Сколько у него поблядушка любовников, способных сесть за одну с Биллом парту? Дырка проглатывала третий палец ― выталкивала, давясь. Не то, не то. Крепче надо. Крепче ― Грею ― чтоб вокруг него стиснулся мясным рукавом. Он вынул пальцы и, цокнув языком ― ну бииилли, ― крутанул его на бок роб роб ну рооб я ком слюны растаял на Билловом языке ― как таблетка. Спальня чудилась сужающимся пространством ― с пульсирующими стенами, как надроченная пальцами кишка. Грей слазил куда-то ― туалетный столик чуть не опрокинула его тень ― за тюбиком, отвинчивая крышку. Отвернувшись, Билл вжался носом в горячую простынь. Не глядел ― словно девчонка, впервые увидавшая мужское тело. Рука тянулась ощупать ― кольнуться о волоски, соски обступившие. Об острия зашитых десятилетних шрамов. Билл седлал подлокотник кресла ― пока Грей обрастал новой шкурой на войне. Он смазывал согретыми пальцами, пока гель не обратился талым желе. Вдыхал погромче позади ― будто призывал духов, которым молились под открытым небом его предки. Разделить с ним трапезу. Билла накрыло рукой ― он прижался задом к Грееву паху. Словно прятался в убежище от дождя. Словно Греева рука защитила бы его и от града пуль. ― Роб, ― всхлипнул Билл, повернув голову. Член вытирался о промежье ― внутрь, где для него согрето место, не торопился. ― Ну пожа… Хныкнул, когда дырка разомкнулась под давлением его елды пекло внутри снаружи словно Грей оставлял на нём в нём зияющую рану, вспарывая. Билл хлебнул воздух, вдохом ― пискнул, жмурясь, ― сгоняя слезинки. Пара скатилась к вискам. ― Тше-тише, Билли, шшш, не то услышат, услышат и… ― зашептал за его ухом Грей, прижав ладонь к Биллову подбородку. Ты сам клянчил. Ты сам умолял. Тыыы. Билл, сглотнув, раззявил рот ― под давлением мозолистого пальца с водянистым привкусом смазки? пота? слюны? Своей или Греевой, отравившей ему рот. Помог ему разомкнуть ноги ― отлипнуть правой от прикорнувшего на ляжке члена. ― Приподыми ножку, Билли, во-оттак. Чтоб проредить нутро целиком ― до подкатившейся к промежью мошны. ― Отвык… Отвык, да, немножко? ― Грей отёрся лицом о его затылок ― соскрёб носом их запахи. ― Блядь, ты прямо там весь вздрагиваешь. Весь, Билли. Билл дышал ртом ― внутри покалывало от разросшегося казалось во-оттак в кишках чужого калёного мяса. Он шкрябнул головкой, толкнувшись, ― Билл поймал вспышку. Хлопком ресниц, открытым ртом с крюком пальца в уголке, горстями ― сгрёбшими простыню. ― Так уже лучше. Да? Да, малыш? Я же чувствую, как ты… ка-а-ак ты меня жмёшь. Билл всхлипнул ― нутро чудилось подтаявшим вместе с втёртым гелем, обволокшим его член так уже лучше податливым, как промятая его пальцами-елдой глина. Лепи из меня поблядушка что хочешь. Глаза кольнуло ― Билл опробовал утереть оплывшую сурьму о простынь. Отереться задом ― саднясь взопревшими волосами, саднясь виском ― о Греев лоб, повернув к нему голову. ― Я-бжаю… ― сглотнул, ― обожаю твой чле-эхн… Награждал его поцелуем ― словно забытым трофеем с войны. Будет новая ― воскреси меня. Помнишь? Сухожилие, пришитое от паха до ляжки, пекло ― ногу Билл держал сам, теряясь в счёте бах-бах-баханья снизу взгляд опускал ― сырое красное мясо сжирал дыркой как как в тебя поблядушка влезало? За касаниями Грея не успевал ― пальцы втирали в промежье шовчик кожи от дырки до яиц. Туже ― авось и пропадёт. ― Ты-склишь, ― прошептал он, подвалившись ― ох! ― на Билла плечом. ― Ты скулишь у меня на елде, Билли. Билл не слышал ― его? себя? Вслушивался в постукивание сердца за спиной ― дубасящее, как череда выстрелов. У Грея воскрешающих поцелуев в арсенале нет. Десять лет назад он ловил фрицев ― парнишек вроде Билла, ― десять лет назад поблядушка Билл ловил в теле щекотку, будто солнечный зайчик ― прыг-прыг-прыг в теле но мне же было хорошо. Щекотка доросла до зуда, расчешешь ― будет источать мускус, что у диких зверей ― железы под хвостом. Может, у Билла есть такие? Может, Грей саднил такую членом, поелозивая ― свободнее, словно в слюнявом влагалище, ― в преддверии подавливая ― на живот-ниже-выше в поисках дрожи нарастающей ― судороги в ляжке. Билл запрокинул голову, тая в поте под Греевым ухом он на вкус как морская вода завтра у тебя отвалится язык щс кончу щс кончу щскнчу зажмурился ― скалился до сужающейся вместе с дыркой темноты. Кишка заглатывала глубже ― пока не отняли. Шёпот шёпот даа-да нап-полни меня я же-ткой-хроший-ма-альчик шёпот. Грею в ухо ― на губах запеклась соль. Билл опрокинулся под ним на живот ― словно добыча под тушей зверя. Давал скусить плечо разлиться ― на нём касаниями-телом-поцелуями забрызгать ― ох блядь билли бля-адь а-шш оплывшее нутро. Билл зажмурился ― мерещилось, низина тела разбухла, что от осиных укусов. Жало в нём ещё билось ядом.* * *
С наступающим рассветом спальня выцветала, как картинки из книжек Билла на солнце, до голубоватых и сизых тонов. Выкрашивал Грей дымом сигареты. Под пепельницу он приспособил битое блюдце. Билл приткнулся в его подмышечную впадину, лбом примыкая к плечу. Вдыхал прелый запах пота — остывший. — Подашь мне кое-что? — спросил Грей, глядя куда-то в окно. — М? Я хорошо п-пристроился. — Да ладно тебе. Там, в туалетном столике, — поводил он рукой с сигаретой по воздуху. — Выдвини ящик, ага? У меня волшебное слово в загашнике. Пажа-алуста. Билл вдохнул — в упрёк потянул губами прядку волос в его подмышке. Выполз — будто за борт крупной лодки. Единственной, способной отнесть его домой. Тело не слушалось — капризное, разнеженное от Греевых поцелуев. Мамочка, верно, глянет Биллу в глаза — как он отражению, наклонившись к ящичку, — и всё поймёт, словно растила всё-таки девочку, обязанную лечь под мужика. Шаркнув ящичком, Билл выдвинул его. На донце темнела коробка — похожую, кажется, Грей преподнёс Шэрон, едва явился в дом. Дивные у вас украшения. — Ага. Открой, — велел Грей — приглушённо, прищипнув губами, верно, сигарету. Открыв, Билл моргнул — на него уставились каменья тонкого браслета с бархатной подложки. Сердце откликнулось парой пропущенных стуков — дыши, дыши. От ночного приступа здесь умрёт только тётка. — Нравится? — спросил Грей. Пружины под ним покряхтели — Билл обернулся, застав его сидящим. На груди румянился ободок от донца блюдца — словно намёк для стрелка. — Это «Веллендорф». Я ж не приезжаю с пустыми руками. — Сп-пасибо, — вновь моргнул Билл, опустив глаза на браслет. — А как его?.. — Иди ко мне. Билл ступил ближе — без опаски, единственный, кто приручил зверя. Следом ведёт носом, при встрече виляет хвостом. Закусив фильтр сигареты, Грей надел ему на дрогнувшую руку браслет — будто окропил росинками поутру. Говорил же — п-пион. Раскрою тебя. Здесь. — Спасибо, — прошептал Билл, повернув запястье — так-эдак. На, любуйся. Полумрак лопал огоньки в Греевых глазах. — Поехали со мной в Штаты, — брякнул он. — К… когда? — Да глянем, Билли. Как закончу с тутошними делишками. Нечего тебе тут прозябать. Он вскинул на Билла взор, вынув изо рта сигарету. Билл вдохнул глубже, смешивая яды в нутре — дым осядет в лёгких, сперма — на изнанке ляжки. Он облизнул губы, вновь присмотревшись к браслету. Иногда Биллу снилось меньше читай всякой дряни что Грей разворачивает на нём цветастое кимоно, а под ним — ничего, как у опытных блудниц. Только сердце. — Ск-колько у тебя их? — скрестил руки на груди Билл. — Кого? — нахмурился Грей, затушив окурок в блюдце на кровати. — Любовников. — В каждой стране по пять, — отстегнул он, цыкнув языком. — Baise moi. Cógeme. Scopami. — Ч-чего? — «Выеби меня» говорят, — фыркнул он. Билл, зарычав, бросился — что-то в нём вскипело — первобытное, когда люди ещё не носили набедренных повязок. На них с Греем не наденешь и насильно. Он щипал-кусал-колотил — зубы ездили по коже, сбирая пот: — Ненвжу-тбя. Если б Грей не поддался — Билл стал бы жертвой его ритуала. Добычей, от которой он оставит побелевшие кости. Будет показывать их другим мальчикам, читающим Манна. Обзывать безделушками. Билл влез сверху — оседлал его крепкий живот. Придавливал — ну-у, смех! — растопыренными пальцами под рёбрами. — Ненав-вижу. — Как сильно, жеребёнок? — хохотнул Грей. — Очень. О-очень сильно. Вшептал ему в рот — пусть он выталкивает. Пусть не сомневается — у Билла воскрешающие поцелуи. К рассвету он провалится в сон — там, где Грей разоблачает его от пёстрого кимоно. А кроме сердца, обнаруживает цветы.