я без ума от тебя, с тобой я необуздан, словно маленький ребёнок, ты вскружил мне голову, как ребёнку. lana del rey ― american
Отцовский «Хорьх» брыкнулся на подъезде к дому ― Билл, замерший в эркере, следил за ним. Следил за пассажиром, вслушиваясь в эхо Джорджиного герр грееей!, грохнувшее на весь дом. Спугнуло, верно, и лошадей в денниках недалече. Спугнуло Биллово сердце ― жеребёнком скакнувшее в груди. Не уймёшь ― больно бойкое. Отец вышел из машины, передав ключи прислуге и что-то ему бормотнув. Следом ― Грей, наконец вытянувшись в полный рост. Подымет руку ― дотянется до солнца. Опустит ― ограбит тайники земли. Всё-всё, оттуда выкраденное, кинет к Билловым ногам. Ему приснилось со среды на четверг. А в маминых номерах «Бригитт» пишут, такие сны ― вещие. Шэрон, ты читаешь одну шелуху. Если б Зак Денбро узнал, что Билл тайком почитывал «Остров», ― взбесился бы ретивым мерином. Во дворе кто-то загоготал ― Билл прильнул к окну ближе, ляпаясь к тюлю, словно паук. Джорджи наградили игрушкой ― о такой, Грей молвит, мечтает каждый второй мальчуган в Штатах. А в Ганновере? А в Ганновере ― каждый первый. «Хорьх» отогнали ― Грею ездить бы на таком за рулём. Солнце заглядывалось на его набриолиненные волосы на пробор, притрагивалось к плечам в костюме от «Оксфорд Клозес». Грей ботинками пнёт лежалый конский навоз ― и не сощурится. Ты славно кормишь лошадей, Зак. Гляди ― и не рассыпается. Отец говорит ― потому что он грёбаный янки, тёлок в кабаре угощающий «Даблминт». Пусти его в «Топпкеллер» ― облепят не хуже. Плотнее. Не отцепишь. Он передал что-то Шэрон, пригладившей завитые марцеллингом волосы. Кокетничать, хера с два, ей уже поздновато ― куда с таким мужем. Куда с таким шрамом от Пфанненштиля. Только обвиняющим взглядом она вгрызалась отчего-то не в Джорджи. Тяжело быть старшим. Дрочишь ― так и то, будь добр, умей сворачивать вокруг члена пальцы. Глубже ― ниже уильям что ты творишь не суйся. Отойдя от окна, Билл пересёк гостиную. Босиком вышел в просторный холл, где дыхнуло ревеневым пирогом, ― и прокрался к тенистому крыльцу. Бзыкнула пара пчёл у виноградной лозы, опутавшей колонны, ― не заводись, не гляди. На него ― в упор. ― Би-и-илли! ― улыбнулся Грей, раскинув руки, ― словно встречал сына после первого учебного дня. Обзаведись он маленькими копиями Джорджи ― завалит их игрушками и сладостями. Как Билла ― камнями во сне. Ему, верно, хотелось бы не драгоценными — впитал сказания прадеда про белых, заморенных в ямах алгонкинами. Они просто влезли на нашу территорию, дружок. Зачем ты лезешь на мою, Билли? Маленький белый, захватить тебя в плен? ― Как твои навыки верховой езды? Не растерял? ― подмигнул Грей. Билл мотнул головой приподыми ножку поглядел на скалящегося Джорджи ― в пальцах обрывки обёрточной бумаги. На матери ― подол платья позвенькивал стеклярусом, отца душил ворот рубахи под штреземаном. Один Билл словно нагой. Прикрой моё сердце ― не то застудится и на июльской жаре. ― А подарок Би-и-илли? ― протянул Джорджи. ― Уильям в том возрасте, когда с подарком не угадаешь, ― хохотнул Зак. ― Как вы добрались, герр Грей? ― спросила Шэрон. ― Неплохо, спасибо. Я хотел было остановиться в «Кемпински» и с Берлином, так сказать, повидаться. Да вот беда, ― цокнул Грей языком, ― все номера забитые. Июль! Чего, дескать, хошь. Мне бы не хотелось стеснять ваше доброе семейство… ― Пустяки! Вы всегда в нашем доме желанный гость. ― Благодарю, фрау Денбро. ― Улыбнувшись, он поцеловал матери руку ― крупные браслеты звякнули, как у африканской королевы. ― Дивные украшения. У вас очень тонкий вкус. Как сигаретка, Зак? Отец кашлянул дымом. Выпрямившись, Грей хлопнул его по спине и сунул руки в карманы. ― К-крепковатые, ― просипел Зак, глянув на него сырыми глазами. ― Привыкнешь. Made in USA. А в переводе ― «Мы и в куреве вас нагнём». Навестим наш подкованный капитал? ― прищурившись, макнул Грей языком уголок губ. Билл ― свой тайком. Перевёл его жест, словно карандашом через бумагу. Их провожало жалящее солнце — отец не снял пиджак, Грей закинул за плечо свой. Паршивый янки свободнее ― статуя девы напоила его своим молоком, а факелом осветила на прощание дорогу. Настарчила глядеть в глаза белым мальчишкам приподыми ножку с угрозой выкопать из их нутра сердце, как старатели ― самородок в рудниках. Залечим? Да вряд ли. Добьём. Как всех белых, вторгающихся на дикую территорию, в яме. Мать велела за ними не ходить ― дескать, у мужчин мужицкие дела. А ты ещё юноша. Кто знает, станешь ли торговать лошадьми. Знаешь, отец говорит ― для этого надобна сноровка да твёрдая рука. А твёрдый у тебя только член при взгляде приподыми ножку при вдохе как твои навыки верховой езды? при касании. не растерял? Уильям в том возрасте, когда с желаниями не угадаешь. Тебя болтает от «Клейст-Казино», где мальчики чернят глаза, словно египетские императрицы, до тесной Тауэнтцинштрассе, где мальчики облекают ноги в чулки. Шэрон не заметит пропажи одной пары ― отец стелет перед ней нейлоновые тропы. Билл прореживал пока одну. В путешествии у него соратников нет. И мать ему неродная, кажется. Как ни погляди ― вылитый сын Евы. На крыльце тарелками звенела прислуга и мама шуршала платьем, словно ворона ― крыльями. Полезешь к ней пожалей меня клюнет, как подброшенного в гнездо птенца. Встав со ступенек крыльца, Билл поплёлся к загону за домом, где лошади переругивались ржанием. У отца всякие ― последнего хадбана приволок за уздцы с родины самого Аллаха Грей. У него, отец говаривал, хваткая лапа и зоркий глаз. Как у койотов, о которых его предки с равнин слагали легенды. Может и укусить. Сильно? Завизжишь ― что жеребёнок с рваными сухожилиями. Сколько тебе говорить ― от табуна не отбивайся. Копыта колотили землю ― Билл вскинул голову. Грей ездил охлябью ― его прямо сейчас впору бы тащить в кино на последний ряд о свистящих ковбоях ― засученные рукава рубахи, блекловатый загар, дутые икры. Он свистнул Биллу издалека ― хохотнул, махнув ладонью. Подзывал? Билл знал запах конского пота от его рук с прошлой осени. Тогда в Ганновере было душновато ― лето разлеглось до октября, как турист на побережье. Тогда Грей выправил его в седле ― приговаривал, что голштины отходчивые. Не как бранденбуржец, с которого ты как-то шлёпнулся, жеребёнок. ― Этот хорош, ― возвестил Грей, когда Билл приблизился. Конь под ним заходил ушами и зыбким взглядом. ― Кому планируешь его сбыть, Зак? ― На примете пара жокеев. В «Золотом кнуте» участвуют, ― хлопнул по конской шее Зак. ― Пока приглядываюсь. ― Этого ахалтекинца надобно в дельные руки, ― усмехнулся Грей, спешившись и взяв коня под уздцы. ― Тогда будет звёзды, как говорится, с неба хватать. Седланёшь, Билли? Билл глянул на него. Кольнули мурашки ― смахнуть бы, что шипы со стеблей садовых роз. ― Я в неп-подходящей одежде, ― оттянул он низ шорт. ― Пожалуй, ― цыкнул Грей. Вымазал Билловы ноги взглядом ― пчёлы облепят, что сласть. ― Ладно. Я, ребята, знаете ли, жутко оголодал в дороге. Билл вдохнул, встретив его взор. Чем в легендах его предков умасливают койотов?* * *
За столом на веранде Грей казался вождём племени ― кому приносят скальпы белых, подохших в ямах-ловушках. У Билла вырежут сердце. Вроде крохотное ― а погляди, сколько вмещает. Пахло кессельфлайшем и капустой. Отец закусывал шнапс «Бисмарком» под строгим взглядом матери. К вечеру он провоняет сельдью. Она ― не лучше. И под подол её платья лучше не суйся. Биллу шептали ребята в школе ― те, что соседским девчонкам вкладывали ладонь в трусы, холодную, как медуза. Они не читают «Остров». Билл прятал номерок под подушкой. ― Передай герру Грею соус, Билл, ― впихнула ему соусницу в горсти мать. Выплыла лодочкой в Греевы лапищи. Коснёшься ― шерсть уколет пальцы. Через океан обитают дикари, вышедшие однажды из тумана лесов поутру. Веришь, Билли? Веришь, что и тебя захвачу? ― Что в Штатах, Роб? ― спросил отец, откинувшись на спинку стула, и языком прошёлся по губам с изнанки ― выгреб остатки капусты. ― Слыхал, жизнь совершенно бурлит. ― Закипает. ― Улыбнувшись, Грей облизнул соус с большого пальца. Прищурившись, указал на отца вилкой. ― Тебе стоит туда наведаться, Зак. Одни умелые ребята, Томпсоны кажись, вывели новую породу… как это у вас называют? ― Селекция? ― Во, верно! К вам приедешь ― насытишь словарный запас да пузо, ― ухмыльнулся он, отложив вилку и нож. ― Короче говоря, лошадка совершенно белая, ни одной чернявой шерстинки. ― Альбинос? ― Э-э, нет, ― покачал пальцем Грей, закинув ногу на ногу. ― Глаза воловьи, не рябые, не алые. — На арабскую смахивает… — почесал отец затылок. — Опять не туда. Слыхал про арабских? Бедуины сказывают, эти-то, пустынные, дескать, сам Аллах создал их из южного ветра. А томпсоновский, ну… — прищурился Грей, качнув ладонью. — Но стройняга. Я сам видал. Думаю, через пару лет можно к нему приглядеться. Не для скачек, конечно, ― больно рословатый, не жилистый, ― но… найдётся, полагаю, любитель. ― Герр Грей у нас большой ценитель красоты, ― покосился на Шэрон Зак. ― О, ещё какой. Он глянул на Билла, ковырнувшего гарнир. Под коленками пекло ― въелись остатки его взгляда. ― Но ведь красота, как мне кажется, это ещё не всё, ― заметила мать, отпив «Блю Нан». ― Возьмите Зорину ― глаз не отвести. Сами поэты ею очарованы. А говорят, она жуткая глупышка! ― Говорят бабы в десять раз страшнее, ― хмыкнул Зак, копаясь в кармане пиджака. ― Говорю и я. Билл глянул на Грея ― он в ответ. Словно они парочка подростков на семейном празднике, где виктрола вяжет музыкой. Нас не зашнурует. Сбежим, а? Джорджи отогнал ладонью пчелу от капусты. Отец закурил ― пчела пулей проредилась сквозь дым. ― Вы правы, фрау Денбро, ― наконец подал голос Грей, промакнув под нижней губой салфеткой. ― Красота ― это ещё не всё. Но она, как мы убеждаемся каждый раз, открывает множество дверей. Он вновь кинул взгляд на Билла, словно у него в кармане таился универсальный ключ. ― Думаю, вам, герр Грей, отпираются все, ― ответила Шэрон. Билл метнул на неё взор, посасывая краешки зубьев вилки. Нет, не вонзил бы прямо в грудь? в шов, который она прячет от себя самой в зеркале? она вроде как поглядывала на Грея, что престарелая кумушка на возмужавшего за год племянника. ― Они поддаются слову. Как Али-Бабе, ― шепнул он, состроив рожицу хохотнувшему Джорджи. ― Кстати об этом, ― хрипнул Зак, прокашлявшись в кулак от дыма. ― Как тебе удалось уломать Хэнлона, Роб? Ну того парня, что забрасывал цену на андалузца. Крутанув запястьем, Грей шепнул: ― Он просто суеверный ниггер. На запястье громыхнул бусинами, сложенными в орнамент, браслет. Грей кликал его вампум. Отец, обхохатываясь, ― безделушкой, а всё ж крестился. Джорджи хапал ртом воздух ― а можно можно на нём кого-то проклянуть. Если Грей и проводит древние ритуалы, то Билл ― их объект. ― Всё просто, как чарльстон. ― Подвинув тарелку, Грей опёрся на локти. ― Кое-кто здорово трухает с рассказов про прадеда, резавшего скальпы белых. Да и чёрных. Кто, чёрт возьми, туда только ни совался… ― Но это правда, герр Грей? ― спросила вполголоса Шэрон, отрезая кусочек свинины. ― Уверяю, фрау. Чем мой прадед и славился средь белых ― так это тем, что торговал отваром на лишайнике. Да изредка приторговывал с трапперами. Зак расхохотался ― глаза у него одурело блеснули: ― Ну и ну! Вот уж кто был бы горд наследником. Он плеснул в Билла взглядом, как помоями. Билл потёр локти, охватив себя руками. Вытереться бы ― а нечем даже. За столом притихли ― Шэрон покосилась на Зака, стряхнувшего пепел в опустевшую тарелку. Грей отламывал от мякоти булочки, к киршу более не притронувшись. Взрослые обсуждают молодёжь не только вслух. Ещё и взглядами ― а были ли мы такими тридцать лет назад? Думают, каждое поколение обязано нанюхаться по молодости дерьма ― и вот тогда-а-а уильям что ты творишь им и в голову не придёт наслаждаться жизнью. Биллова тропа будет выстлана цветами. Не гильзами от пуль ― как у них, Великую войну проклинающих. Билл, закинув ногу на ногу под столом, шевельнул стопой ― носком поискал Грееву, словно слепой. Лучше бы досаждал папане этим ― как ветеран войны, гребущий на ощупь мелочь по тротуару. Лучше бы никогда не видел Грея. Лучше бы не ждал их походов всей семьёй в «Капитоль» ― не складывал эти воспоминания после, будто блестящие цацки в шкатулку. Эти сверкают ярче всех ― впитавшие Греев шёпот по соседству. Тебе нравится, Билли? Кино. Касание. Поцелуй? ― Уильям, ― громыхнул отцовский голос, ― ты мне ботинки выпачкаешь. Щёки кольнуло, как от пощёчины. От отца прилетела бы? От Грея? От матери? уильям что ты творишь От всех них ― кто наглотался запаха гильз и затоптал все цветы на тропе. ― П-простите, ― спрятал Билл взгляд и поднялся из-за стола. На нём что-то грохнуло. Бойкий юноша ― вслед. Словно Биллу предстояло собирать гильзы, а не припадать носом к цветам. Спустившись с крыльца, он обернулся на веранду ― отец покромсал его взглядом. Заберёшься под рубашку ― нащупаешь затянувшиеся раны среди свежих. Сковырнули вдвоём с Заком корочку с воспоминания десятилетней давности, в котором Билл седлает подлокотник кресла. А пора бы уж ― лошадей. Вот этим мальчики точно занимаются. Зак Денбро наверняка пролистал предыдущие ― где одноклассники из груневальдской гимназии учат его правильно елозить ладонью в обхват по члену. ― Ты мяхше, мяхше давай, ― шамкали. Ты таким занимаешься, Билли? Или ещё не допетрил, как правильно? Зак называет Хиршфельда любителем пидрил помладше вроде тебя, Уильям, да? смягчись на каплю ― не преследовал бы его колючим взором десять лет. Он шепчет Шэрон в спальне ― но мальчики делают это не так. Она в ответ сипит ― ей бы вовсе хотелось девочку. Чтоб оправдать, словно дерьмовую ставку в «Сальто», уродливый шрам. ― Билли! ― взвизгнул Джорджи, скатившись с крыльца и схватив его за запястье сальной ладошкой. ― Запустим змейку? Запустим? Герр Грей грит, вот сейчас-сейчас самое оно! ― Он ещё и з-змея тебе привёз? ― покосился на веранду Билл. Грей ржёт, как все ― наверное? ― американцы ― запрокинув голову, хвастаясь ровными зубами. Что бы ещё согласился на них бросить? ― Ага. Я сейчас-сейчас! ― И Джорджи вновь затопал по крыльцу. С младшими легко ― их вроде как принято баловать, прощать им битые фигурки Вендт и Кюн ― что ж, она всё равно мне не нравилась, ― журить за шалости. Младшие редко подводят родителей ― любую их пакость спихивают на синдром «недоглядел». А с Биллом бы им какой поставили? Змей больше походил на гусеницу ― едва ветер подхватил его на ладонь, расправил крылья расцветки летних бабочек. С Джорджи они крутили катушку по очереди ― взмокшую от пота их ладоней. Что-то жгло спину-затылок-макушку ― солнце давило? Вглядывалось, зазевавшееся к сумеркам, ― не слишком ли шумит. Не перещеголяет ли в яркости эй, не смей в жаркости. Обернулся на веранду ― опалился о Греев взор. Он больше не пригубил кирша после первой стопки. Заедал маслинами второе ― с видом человека, их с олив собравшего. С видом человека, владеющего здесь всем ― от хлипенького заборчика, который ловко проскакивал на лошадях, до Билла. Грей почти годится ему в отцы. В хозяева. В любовники. Годится для него. ― Отдай! ― крикнул Джорджи, выхватив из Билловых рук катушку. ― Упустишь же! ― Мне тоже ох-хота поводить, ― мотнул головой Билл, потягивая катушку обратно. ― Ты уже дылда! Отдава-ай. ― Я в-вы-выровняю и… Джорджи кликнул под стать воину германских племён и толкнул в живот. Билл зажмурился ― клацнула челюсть, едва шмякнулся наземь задом. Трава царапнула ляжки. Спину зажгло сильнее ― хоть и солнце от него отвернулось, заигравшись, будто дитя в колыбели, со змеем. Джорджи запрокинул голову ― змей покачивал на прощание бумажным хвостом. ― Всё из-за тя! Он понёсся прочь, склонив голову, словно чтоб пырнуть ею кому-нибудь живот. Хорошо, что Билл ему на пути уже не попадётся. Оглянулся, поднявшись, ― веранду сдавила суета. Шэрон растворилась в прохладе дома, Зак ― следом за ней. Пообещают ему купить новёхонького змея, о котором мечтает не то что каждый мальчишка в Ганновере ― каждый во всей Германии. Отряхнув шорты, Билл потащился к веранде. Покалывало щиколотку ― будто ему двинули под партой в классе. Дай списать, Денбро. Хорошо, что сердца на полях листов Билл рисует только в дневнике. Он поднялся на веранду прихрамывая. Слегка ― чтоб не переиграть. Грей ― крупный знаток киношных уловок. Отцовы пророчества о военной карьере растворялись, словно пыльца в июльских ручьях. Не пей ни из одного ― прорастут цветы и внутри. Грея он не обогнул ― чуть навалился на локоть, охнув. ― Ой, я-остпился. ― Ну-у! Сильно навернулся, жеребёнок? ― Поднявшись, он усадил Билла на свой согретый стул. Икры кольнуло мурашками. ― Дай-ка гляну, чего там у тебя. ― Дж-джорджи, чтоб его… ― О, он капризный, ― подмигнул ему Грей, развернув стул за подлокотники к себе. ― Как вся детвора в его возрасте, которую закармливают обещаниями весь мир к ногам бросить. ― Я т-таким не был. ― Ты старший. А он уже всё прощупал, Билли. ― Вздохнув, Грей подтянул пумпы на коленях и присел перед ним на корточки. ― И даже родительское терпение. Наклонившись, он едва не коснулся зелёной мазни от травы на Билловой коленке носом. У Грея вздёрнутый ― зовёт взлететь. Тебе понравится. Он снял теннисную туфлю с Билловой стопы ― пятка погрузилась в горсть, словно в согретый солнцем ил речушки. Не утони, Билли. Знаешь, что в озере водится Эльбст? Грей ему как-то приснился ― вместо порослей волос в низине живота приторная на вкус? запах? тина. Покосившись на двери, Билл распахнул коленки шире ― ляжки стукнулись о подлокотники. Грей его ощупывал, что племенного жеребёнка. Чистокровный? Полукровка? Билл, наверное, сгодился бы только тягать дилижансы в упряжи или сразу на колбасу. ― Здесь болит? ― спросил он, сдавив щиколотку ― под резинку носка не забравшись. ― Н-нет. ― Здесь? Билл помотал головой ― Грей вскинул на него взгляд. У него глаза как болотистое дно ― утопнешь, едва ступив. Может, и тина всё-таки есть? Билл коснулся груди ладонью. Здесь. Тоже осмотрит? Не при всех ― вдруг пьяные пчёлы его пожурят. Парочка вилась у виноградной лозы. Стопу Билл не вынимал ― словно ютился в лодчонке среди шторма, а она не даст разбиться. Хоть и пятка носка потная от беготни. За Греем? Он сжал её ладонью, помассировав, что налитый соком плод, ― не выпустил. Опробуешь вырваться ― укусит за коленку и распробует там, где отворот шорт тянет его взор ― заглянуть и различить, что на нём за бельишко. И это, мол, у маменьки крадёшь?* * *
Ночи в июле душные ― вталкивались в спальню, словно надоедливые кумушки из Баварии, и щипали Билла за щёку ― ах, как ты вы-ырос! Уже не трёшься о подлокотник кресла? Отец его не выкинул ― чтоб расколдовывало в нём воспоминания да отвечало на вопрос ― за что? Сев в кровати, Билл свесил ноги, выглянув из-за балдахина, будто ундина из морской пены. В распахнутое окно циклопом таращилась луна. Выколоть бы ей глаз ― чтоб не сплетничала ранним рассветом с солнцем. Поднявшись, Билл оправил ночную рубаху ― подол щекотнул коленки. Погляделся в зеркало на туалетном столике ― самому себе показавшись привидением, ищущим кров. Выглянул в коридор, приоткрыв дверь. А вдруг его могут ещё дать? Грею стелили в спальне для гостей, где пяток лет назад умерла Биллова тётка от ночного приступа. Отец говаривал, он унаследовал и от неё всякой дряни ― словно заразился от чахоточной. Тётка была любительницей раскидывать ноги по обе стороны кровати, знавала Аниту Бербер, выкуривала по десятку сигарет в «Дориане Грее». В детстве наверно седлала подлокотник кресла. Билл крался по коридору ― пейзажи на полотнах звали его с собой. Окунуться во фьорды, надышаться запахом хвои в лесу, напиться из остывшей за ночь реки. Билла жажда мучила другая. Почёсывала изнутри, словно остриём ногтя по открытой ране. Остановившись подле двери Греевой спальни, Билл дёрнул ручку. Дёрнул ещё. Не пустила, предостережение, что ли, услышав от предательницы луны. Хоть и свет сюда не лился ― Билл стоял по маковку в синеватой тьме, как пришелец из Алголя. О нём напишут разгромную рецензию ― да-да, тяжкая судьба у паренька, да он и не пытается облегчить, знаете ли, ношу. Захочешь скинуть ― с собой утащит в пропасть. Наклонившись, Билл поглядел в замочную скважину, прижав губами кончик языка. Оттуда сочился мрак.