Цветок, плывущий в тёмной воде

      Поздним вечером, когда последние гости давно разошлись, господин и его наложник, искупавшиеся и переодетые в домашнее, пьют на террасе терпкий чай, утомлённые приёмом. В образе евнуха Сана прислуживаю им за столом. Мои карманы полны вишен, а за пазухой ждёт своего часа бутылка отличного абрикосового вина. Пока немая малышка Юйлань наблюдала для меня за приключениями Ши Цинсюаня, Сан не упустил случая поживиться с праздничного стола. Всё равно гости – что саранча. Бутылкой больше, бутылкой меньше… Кто считает.       Настроение у меня приподнятое благодаря удавшейся каверзе. А-Фэн не осознает серьёзности ситуации, и потому беззаботно-весел, а вот Лэ Ян снова делается задумчив и мрачен – явно ищет способы выкрутиться. — Как же я ненавижу приёмы, – вздыхает хозяин, расчёсывая пальцами распущенные волосы. — Если бы не Цин'эр, мне пришлось бы туго. Только твоими стараниями все гости ушли довольными. — Все, кроме одного, – со смехом уточняет Ши Цинсюань, отхлёбывая чай. – Сан, ты волшебник – идеальная заварка! — Спасибо, младший господин, – мне ли не знать, какой чай ты любишь, я тебе его миллион раз заваривал.       Бывший бог берёт кусочек лимона и начинает с видимым удовольствием его жевать. От этого зрелища у нас с Лэ Яном одновременно перекашиваются лица. Рад узнать, что не я один ненавижу, когда он так делает. У А-Фэна потрясающая толерантность к кислому, и он часто пользуется этим, чтобы бесить людей.       Однажды на небесах было какое-то празднество в честь Цзюнь У – уже не вспомню, по какому поводу. Все гости должны были по очереди произносить поздравительные тосты. Когда пришёл мой черёд, сидящий напротив Ши Цинсюань принялся демонстративно облизывать половинку проклятого цитруса. Мне в принципе непросто даются публичные речи, а тут ещё этот со своим лимоном. У меня от перенапряжения едва не сделался припадок, когда я пытался говорить поздравления и не кроить при этом рожи, обливаясь слезами. Никогда в жизни не было так тяжело держать лицо. Я уже готов был извиниться перед почтенной публикой, подойти к Ши Цинсюаню, затолкать поганый фрукт ему за шиворот, после чего вернуться на место и продолжить речь. Сдержался просто чудом. — У господина ведь не будет из-за меня неприятностей? – наконец-то решает уточнить Повелитель Ветров. — Забудь об этом, Цин'эр, – небрежный жест большой руки. – Думаю, мне пора укладываться. Посиди ещё, если хочешь, а я пойду.       Лёгкие нижние одежды хозяина струятся по его стройной фигуре, когда он поднимается с кушетки. — Я тоже спать! – вскакивает Ши Цинсюань, на ходу допивая чай. – Мне без господина будет скучно здесь сидеть.       Поздравляю. Весёлый Хер пожалован в клоуны. Можешь начинать новую карьеру на этом поприще, раз уж твоей прежней пришёл конец. — Доброй ночи, Сан! – желает Ветер прежде, чем отчалить. Лэ Ян же меня и взглядом не удостаивает – не очень-то и хотелось.       Где у нас там мои новые птички… Листвы сейчас много, окна нараспашку по случаю хорошей погоды – всё прекрасно просматривается. Не сдержусь, пожалуй, и полюбуюсь на сцену трепетного прощания. Интересно, Весёлый Хер так и не признается Ши Цинсюаню, что разрушил из-за него свою жизнь? Если я хоть что-то понимаю в людях, этот не скажет ни слова. Ах, какой восхитительный будет сюрприз!       Вороны видят пару на пороге комнаты А-Фэна, уже обставленной в соответствии с его вкусами: всё мягкое, гладкое, приятное на ощупь. У Ветра чрезвычайная тактильная чувствительность, и для него такие характеристики куда важнее внешнего вида. Впрочем, внешний вид тоже не подкачал. — Доброй ночи, Цин'эр, – Лэ Ян целомудренно целует наложника в лоб и собирается уходить, но небожитель ловит его за руку, тянет к себе, припадая к губам. — Цин'эр, ну, что ты делаешь? – в голосе главы поместья звучит мука, когда поцелуй прерывается. — Господин обещал, что этот наложник может целовать его, когда пожелает. Не собирается ли он взять своё слово обратно? – игриво шепчет Ши Цинсюань, глядя в глаза цвета чёрного бархата.       Блин, человек тут с жизнью прощается, а ты к нему лезешь! Повелитель Ветров совершенно неисправим. Хотя на месте нашего любезного хозяина я бы с ним сейчас покувыркался – ну, чтобы хоть что-то вкусное получить напоследок. А то ведь вообще ни за хрен собачий мужик пострадает. — Разве господин не останется? – продолжает Повелитель Ветров. – Я ведь вижу, как сильно вы хотите – и не говорите, что это не так.       Знаешь, если он даст волю своим желаниям, я вам двоим даже не буду мешать. Я усыплю всех двойников, оставив лишь птиц, воплощусь в Чёрных Водах и буду развлекаться зрелищем, попивая краденое вино. Никакого шторма и водоворотов. Совет да любовь.       Я причиню тебе ослепительную боль, Ши Цинсюань. Ты узнаешь, каково это, когда человек, которому ты подарил первую ночь в своей жизни, однажды просто не вернётся домой. И ты утрёшься, потому что ни хрена не сможешь с этим сделать – только смотреть, как твой дом превратится просто в коробку с четырьмя стенами, ведь дом – это там, где кого-то ждут. Раз не понимаешь, о чём моя музыка – значит, почувствуешь.       Лэ Ян отстраняется и секунду молчит, словно что-то обдумывает. А потом задаёт вопрос, который, кажется, стоит ему немалых усилий: — Цин'эр, тебя вообще влечёт ко мне?       Ветер лишь смотрит на него с укором, ни говоря ни слова. А потом медленно тянет ленту, что удерживает его причёску, и волнистые волосы рассыпаются водопадом. Так же медленно и безмолвно, не сводя с оторопевшего Лэ Яна откровенного взгляда, он распахивает нежный шёлк чжунъи, являя рельефные ключицы, восхитительно-гладкую кожу груди с небольшими бледными сосками, узкую талию, острые гребни подвздошных костей, на которых едва держатся штаны…       Завороженный, я забываю дышать. Что он делает с нами?       Ши Цинсюань берет руки хозяина и кладёт одну из них себе на грудь напротив сердца, а вторую – вниз, где бельё не может скрыть его возбуждения. — Ответьте себе сами на этот вопрос, господин, – как хрипло звучит голос, как расширены зрачки… — Ох, Цин'эр, – выдыхает Лэ Ян и падает перед ним на колени, как продолжают молиться верующие в его осиротевших храмах. — Я так боялся, я так… – лихорадочно шепчет глава поместья, осыпая поцелуями руки бога. – Я не хотел принуждать, я бы не посмел… Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя обязанным! И этот принц, я так испугался… Испугался, что ты согласишься… Уйдёшь с ним… – Кажется, в глазах, поднятых к Повелителю Ветров, блеснули слёзы.       Так странно видеть этого гордого несгибаемого человека таким уязвимым и покорным, склоняющимся перед А-Фэном, который смотрит на него с ласковой улыбкой милосердного божества и гладит по волосам, не отнимая второй руки. В эту минуту становится так очевидно, сколь короток век этого смертного по сравнению со столетиями, прожитыми обманчиво-юным Повелителем Ветров.       Момент кажется мне знакомым, но я не могу вспомнить, когда это было, и почему мне так больно смотреть. Помню мокрый пол под коленями, и что руки, за которые я цеплялся, были ужасно холодные… А взгляд вовсе не любящий, а пустой и безразличный, как у изваяния… Но чьи руки, чей взгляд? Что это за сцена? Откуда? Не помню, не могу. Больно даже думать об этом.       Однако наваждение рассеивается, когда А-Фэн поднимает с колен господина, касается тонких губ, скользит пальцами в иссиня-черные волосы, под ткань одежд… И Лэ Ян, наконец, срывается: целует так глубоко и жадно, будто терпел не недели, а несколько столетий. Ветер весь трепещет, тянется к нему, когда огромные руки впиваются в нежную кожу, рвут повисшие на локтях одежды, сжимают хрупкий стан с такой страстью, что кажется, вот-вот сломают, как юное деревце.       Пальцы тянут назад ореховые волосы, заставляя Ши Цинсюаня запрокидывать голову, чтобы губы могли добраться до шеи, цветущей знаками благосклонности, и оставить новые, ещё ярче и откровеннее. — Как ты умудрился остаться неопытным, если от одних поцелуев так разгораешься? – шепчет Лэ Ян, прикусывая кожу там, где шея переходит в надплечье. А-Фэн с тихим и таким сладким стоном выгибается, пытаясь быть ещё ближе. — Как-то… ох… Случая не представилось, – отвечает он, задыхаясь и прижимая голову хозяина к своей зацелованной коже. – Господину придётся меня научить.       Нет, это просто невыносимо слушать – звучит так невинно, развратно и многообещающе…       Опасаясь за самоконтроль, я воплощаюсь в Чёрных водах. Удобная кушетка, вино и вишня – отличное средство от печалей. Как всё-таки приятно иногда расслабиться и принять истинный облик.       Слова Ши Цинсюаня задевают не только меня – Лэ Ян с глухим стоном отталкивает его от себя, но лишь для того, чтобы буквально бросить на мягкое ложе, навалившись сверху. И снова я поражаюсь грации А-Фэна. Насколько органично каждое движение! Хозяин на него лёг, и Ветер сразу устроился, словно они так всю жизнь лежали вместе. — Говори мне, – требовательно шепчет господин на ухо наложнику, прижимая запястья к постели. – Говори мне, что ты чувствуешь и чего хочешь – тогда я буду учить тебя. — Да, – взволнованно выдыхает Ши Цинсюань, когда длинные пальцы скользят по его руке, ключице, груди, по животу и ниже, нырнув за пояс штанов и тут же вернувшись обратно, лишь слегка подразнив возбужденную плоть. — Даа, – дрожит его голос, когда той же дорогой следуют губы, остановившись, чтобы обхватить сосок.       Как восхитительно А-Фэн выгибается навстречу этой ласке… Я почти чувствую под пальцами этот изгиб, этот трепет, словно это я приподнимаю Ветра за талию, чтобы было удобнее целовать.       Интересно, какова на вкус его кожа?       Я беру в рот ягоду и перекатываю языком, как сделал бы с его сосками.       А Лэ Ян тем временем, не глядя, ловко развязывает тесёмки штанов наложника. Я замираю в предвкушении вместе с Повелителем Ветров.       Нет! Ну, куда ты! Стой! Да какого хрена…       В самый интересный момент предательский порыв ветра из раскрытого окна подбрасывает плохо закрепленный полог, и тот струящейся тканью скрывает от меня происходящее, оставляя лишь смутные силуэты.       А из-под полога тем временем выскальзывают штаны – последний бастион на пути головокружительной наготы, которую я теперь, блин, не вижу!       Мне остаётся лишь смотреть, как рука цвета вечных снегов накрывает ладонь цвета лепестков яблони, как сплетаются пальцы, как иссиня-черные волосы сливаются с ореховыми в одну плавную реку… — Ох, господин, я не… – сбивчиво шепчет Ши Цинсюань, голос звенит смущением. — Ты прекрасен, – выдыхает Лэ Ян, и я не могу с ним не согласиться, хотя мне и не видно всего. – Не нужно закрываться. — Господин, могу ли я тоже взглянуть на вас? – рука ускользает из-под тяжёлых пальцев хозяина и исчезает под пологом. – Вы позволите это снять?       Судя по всему, возражений не последовало, потому что одежды Лэ Яна тоже отправляются на пол под его участившееся дыхание. — Природа была к господину так щедра, – Ши Цинсюань звучит настолько смущённо и взволнованно, что становится очевидно – это не пустой комплимент. Правильно в народе говорят: большие руки — большой член. — Неужели я смогу принять столько… Разве не будет больно? — Боги милостивые, А-Фэн, горные льды растаяли бы от твоих слов. Я некстати вспоминаю, что ни с кем не спал уже целую вечность. — Я постараюсь не причинить тебе вреда, – я бы не стал верить подобным обещаниям, когда их произносят с таким огнём в голосе, да ещё, судя по звукам, перемежая поцелуями. Черт, я хочу знать, какое место он там целует, почему ни хрена не видно!? — Мы начнём пальцами, как в прошлый раз, – кажется, Лэ Яну доставляет удовольствие это проговаривать. – Я помогу тебе подготовиться.       Ответом становится лишь тихий стон – или это мой собственный? — Могу ли я прикоснуться… — Ох, Цин'эр, – голос хозяина переполняется жаром, и я понимаю, о каком прикосновении речь. – Что же ты со мной творишь… — Что имеет в виду господин? – игриво шепчет Ши Цинсюань. – Когда я делаю так? – слышится сорвавшееся дыхание. – Или так? – в ответ низкий стон, полный сладкой муки. — Неужели ты обманул меня, – задыхается Лэ Ян, – и у тебя всё же есть опыт? Ох, боги милостивые, да, вот здесь! — Я просто так чувствую, – скромно отзывается Ветер. — Значит, у тебя…. Ох, чёрт возьми… Талант к таким… вещам! – учащенное дыхание срывается в низкий рык, и мне делается немного завидно. Вот бы со мной кто-нибудь так…       Эх, Лэ Ян, Лэ Ян… Быстро же ты сдался! Найдёшь силы на второй раунд или тебя подменить? — М, интересный вкус, – задумчиво произносит А-Фэн, по всей видимости, облизнув пальцы. — Что ты делаешь, дай сюда, – голос хозяина звучит строго, но в нём слышны нотки смущения. В ответ Повелитель Ветров заливается радостным смехом: — Ну, уж нет! Теперь это принадлежит мне!       Силуэты падают за пологом в весёлой борьбе, нежная рука Ши Цинсюаня снова выскальзывает из-за занавесей – тонкие пальцы испачканы белым, и мне до тряски хочется припасть к ним губами. Лэ Ян ловит запястье, вминая в кровать и вытирая о простыни.       Смех бога ветра сменяется учащенным дыханием и звуками поцелуев. — Ой, господин, вы уже снова… — А ты думал, что так легко отделаешься? – в голосе Лэ Яна звучит веселье. — Я надеялся, что нет, – хрипло и очень серьёзно произносит Ши Цинсюань.       Я не могу больше, это невыносимо слушать. Ненавижу их обоих. Мне становится жарко, я распускаю волосы и пояс верхнего одеяния. — У тебя масло есть какое-нибудь? Я ни черта не взял, – с досадой шепчет хозяин. Из-за занавески выглядывает Ши Цинсюань, потянувшись к прикроватному столику за каким-то флаконом. Покрасневшие щеки, волосы липнут к разгоряченной коже, зацелованные губы и горящие глаза… Нестерпимое по своей притягательности зрелище.       Очевидно, Лэ Ян тоже так считает, потому что вслед появляются огромные руки, которые хватают Повелителя Ветров и нетерпеливо тянут обратно, навстречу ревнивым губам, что лишь угадываются за проклятой шёлковой преградой, чтоб ей в аду черти подтирались. — Зачем тебе на прикроватном столике масло? – удивляется глава поместья. — Господин, который каждый вечер целовал меня, а потом отправлял спать голодным, не должен задавать таких вопросов, – с наигранной обидой отзывается Ши Цинсюань.       Эх, ёлки-палки, почему же я не смотрел! Вечно всё самое интересное мимо проходит… И вот сейчас, несмотря на моё великодушие, я опять остался в пролёте из-за драной занавески, которую вообще не понятно, на кой чёрт здесь прицепили!       Может, пробудить слепого деда и забрать полог в стирку? Мол, напал на меня маразм, вздумалось постирать среди ночи, вы не отвлекайтесь, я всё равно ничего не вижу… — Мой бедный Цин'эр так страдал, – горячо шепчет Лэ Ян. – Я обязан компенсировать ему ущерб, который причинил. — Ой, господин, куда сразу два! – задыхаясь, бормочет наказанный А-Фэн. Тебе за такие слова и три пальца не грех вставить! – Убрать? – в голосе звучит угроза. — Ннет, – сбивчиво стонет Повелитель Ветров. – Лучше дайте вторую руку! В прошлый раз мне понравилось ощущать ваши пальцы во рту…       Несмотря на выпивку, я вновь начинаю волноваться. Вывести меня из душевного равновесия одними разговорами – так только Ши Цинсюань может. Нужно что-то сделать, чтобы не было бури… Черт, с каких пор в Чёрных Водах так жарко? Распахиваю нижние одежды, тяну завязки штанов, одновременно прихлебывая вино. Нужно что-то сделать, чтобы унять жар…       Стоны становятся глуше – наверное, Лэ Ян выполнил просьбу, и его длинные пальцы сейчас во рту бога ветра. Тот, скорее всего, берёт их губами, слегка прикусывает, ласкает языком… Как это, должно быть, приятно.       Дыхание Ши Цинсюаня становится прерывистым и взволнованным. — Потерпи немного, Цин'эр, – и без того низкий голос Лэ Яна отдаёт сбивчивой хрипотцой. – Разведи ноги пошире. Вот так… Расслабься. Может быть чуть-чуть больно.       Ох, он же в него сейчас…       А-Фэн судорожно всхлипывает. Я замираю вместе с ним. Как же хочется смотреть… — Нравится, Цин'эр? Что ты чувствуешь, когда я в тебе?       Боги, пожалуйста, пусть я умру до того, как услышу ответ на этот вопрос! — Мне немного больно. И горячо. И очень стыдно. И… очень сладко. И от этого стыдно ещё сильнее, – дрожит голос Повелителя Ветров. – И так тесно… Господин уже вошёл весь? — Ну, что ты. Это ещё только головка, – не представляю, каких усилий стоит эта осторожность. Лэ Ян уже еле дышит от возбуждения. Кажется, я тоже. — Ох, господин… Нужно, чтобы весь!       Да что ж ты делаешь, разве можно так откровенно!       Невыносимо возбуждающие слова Ши Цинсюаня сбиваются и тонут в ритмичных вскриках и скрипе ложа – очевидно, он доканал-таки Лэ Яна, и тот утратил остатки самообладания. Я не могу его винить, я вообще ничего не могу – только слушать, как сладко кричит А-Фэн и как соприкасаются их тела, понимая по звукам, что глубже уже невозможно… Смотреть, как дрожат пальцы Повелителя Ветров, с каким пылом сжимает господин его запястье, в каком бешеном ритме скользят по простыням эти руки – лишь отголосок неистовства, что происходит за занавеской… И хотеть, хотеть этих рук, этих губ, этой горячей влажной тесноты…       Представлять, что в самых бесстыдных местах меня сейчас касается не собственная рука, а нежные пальцы цвета яблоневых лепестков… — Господин! – умоляюще звучит Ши Цинсюань. – Слишком сильно… Глубоко… По… Пощадите меня!       Не вздумай пощадить! Лучше вставь ему как следует – он сам нарвался! — Слишком? Что имеет в виду Цин'эр? Когда я делаю так? – голос Лэ Яна звучит возбуждённо и с ноткой издевательства, очень точно копируя прежние интонации А-Фэна. — Дааа, – ответом становится долгий сладкий стон, видимую из-под полога руку пробирает ещё большей дрожью. — Или так? – белые пальцы Лэ Яна исчезают за занавеской, а ритм движений возобновляется. По тому, какими приглушенными становятся крики, я понимаю, где оказались эти пальцы.       Освободившаяся рука Повелителя Ветров в исступлении хватается за полог, и тот, плохо закрепленный, с шорохом сползает на пол.       Спасибо тебе, мой нежный бог. Спасибо, что позволил увидеть.       Как резкие линии белоснежного тела, будто росой покрытые каплями пота, сплетаются с плавными и гибкими; как стройные ноги грациозно обнимают бедра, словно выточенные из камня; как тонкие пальцы изо всех сил цепляются за безупречно-прямую спину, царапая, притягивая к себе, желая слиться сильнее; как затуманены полузакрытые светлые глаза; как цветёт румянцем лицо, а припухшие губы совершенно бесстыдно ласкают руку хозяина, выдыхая сладострастные стоны… Бог весь заходится от удовольствия, тянется к господину, несмотря на то, что достаточно экстремальный для первого раза ритм движений буквально впечатывает неопытное тело в постель. Зажатый между двумя плоскими животами, напряжённый и влажный член Ши Цинсюаня ясно даёт понять, как сильно ему нравится происходящее. Лэ Ян, обезумев от желания, губами и зубами впивается в шею любовника – оказывается, терять контроль над собой ему очень к лицу.       Я ловлю их ритм, я захлёбываюсь своей страстью, я хочу сам брать его так яростно – и даже ещё жёстче. Чтобы кричал для меня, чтобы…       Ши Цинсюань бьётся под господином, весь раскрываясь, впуская так глубоко, как только может, трётся о разгоряченную кожу и, наконец, изливается, дрожа всем телом и задыхаясь. Его экстаз так сладок, он длится так долго, течёт жемчужными каплями… Я тоже не могу вынести этих мук и позволяю себе утонуть в оргазме, пока жар не испепелил меня изнутри.       Когда темнота в глазах немного рассеивается, я вижу, как Лэ Ян делает несколько порывистых движений, а потом останавливается, с глухим стоном выгнувшись и отбросив назад волосы. По тому, как дрожат скульптурные бедра, как впиваются в кожу крупные руки, я понимаю, что он нас догнал, наполняя разомлевшего любовника семенем.       Они оба так прекрасны в этот момент, что на секунду мне хочется оставить их в покое.       Уйти, утонуть в чёрных водах, уснуть – а они пусть живут, пусть проводят жаркие ночи и томные дни… Пусть он трахает Ши Цинсюаня, пока тот начисто меня не забудет, пусть бережёт и не даёт приближаться к воде…       Но это лишь минутная слабость. Я не позволю, я не отдам своё. Я лишь уступил ему одну ночь, и он заплатит за неё жизнью — цена вполне справедливая. И за ещё одну ему платить нечем.