Святой Томас

У меня было такое чувство, что поры моей кожи стали крошечными губками, вытянувшимися, чтобы целовать его. (с) Оскар Уайлд, "Телени" Высокие кроны смыкались над их головами, образуя над ними то ли купол, то ли шатёр. Томас поправлял на себе рясу, его движение казалось то ли неловким, то ли нервным. Наконец он посмотрел на прихожанина мельком, полубоком. — Я догадываюсь: в вашем сердце много печалей. — сказал он как-то очень быстро, и отвернулся. Впервые на своей службе он смущался — и смущался сам не зная чего. — Вы говорите это всем. Протокольно. Без соучастия. Дамиано смотрит на него словно сквозь щёлку: полуприкрытыми, сощуренными глазами. Он видит словно сквозь дымчатую паутинную пелену: его светлые волосы касаются изящных, непростительно изящных плеч. Ветер колеблет на нём рясу. Он приближает к нему своё лицо, которое попиксельно кажется ещё тоньше и светлей. — Мне надо исповедоваться. — уходя, бросил он. — В другой раз. Но, чёрт возьми, мне нужно подготовиться морально. — К исповеди не нужно готовиться. Исповедь должна литься сама по себе, как пение ручья. — Вы сейчас умничаете, наставничаете, но именно в ваших глазах я вижу невыплаканные слёзы. Вы многое заперли в себе на замок, и сочли, что это есть проявление вашей внутренней силы. Между тем, только по-настоящему сильный человек, по-настоящему щедрый к своим разным и пёстрым хотениям, — позволяет себе быть собой. — К чему этот порывистый монолог? Они кололи друг друга так, словно за что-то друг другу мстили, хотя на самом деле виделись впервые. — Вы пытаетесь решить проблемы других, но свои решить не в состоянии. Я... я вижу в вас то, что вы боитесь в себе признать! Вы — ханжа, хотя безусловно, безусловно в вас много святости. Томас ничего не ответил, и всё так же нервно, неровно поправлял на себе рясу, как в первые секунды их встречи. Прихожанин на него почти кричал. Когда Томас обернулся в его сторону, его поблизости уже не было. В следующий раз Дамиано встретил его на старой тенистой улице, когда он ехал на мотоцикле. Без рясы. В одних джинсах и просторной голубой майке. Увидев его, он сменил курс, и подъехал к нему. Деревья росли очень низко, и, казалось, обнимали их ветвями. — Хотите, я вас подвезу? Я вас запомнил, потому что вы были такой странный. — обратился к нему Томас, смотря на него пристально, убирая ветвь со своего плеча. — Ваша святость — ханжеская. — зачем-то уколол его Дамиано. — Если моя святость ханжеская, зачем вы шли исповедоваться именно ко мне? Зачем вы тянетесь ко мне, если мне не верите? — Какой же вы чёрствый. Дерево просто пытается вас обнять, но вы слишком холодны для любых проявлений чувственности. — сказал Дамиано, выпятил нижнюю губу, и стал выглядеть ещё более растерянным и странным. — Не кажется ли вам, что священнослужитель и чувственность — это несколько пограничные явления? Вы едете со мной или нет? Если не едете, я поеду дальше один. — Вы мне предлагаете вас обнять? — Не надо меня обнимать. Сядьте позади меня и просто держитесь за меня. Дамиано держался, скорее, за сиденье, чем за святого отца. Он слишком интимно видел его точёный, гибкий и непреклонный стан. Его ноги почти обхватывали сзади его бёдра. Улица плыла по обеим сторонам их глаз, утопая в цветении и зелени. — Остановите, чёрт возьми. Я не хочу вас видеть так близко. Я вас почти ненавижу. — Но обещайте, что вы явитесь на исповедь. Святой отец зачем-то проследил, в каком подъезде он скрылся. Крошечные итальянские балконы в старом квартале с покрытыми плесенью стенами были увиты плющом и усыпаны горшками с разноцветными петуниями. Дамиано, размахивая сигаретой, с голым торсом вышел на балкон, и вдруг внизу увидел его. Он выронил сигарету, чертыхнулся, и скрылся в арочном дверном проёме. Он явился на третьи сутки сам, похожий на встрёпанную Дездемону. — Где вы были все эти дни? Они сели на старую деревянную лавку в старом церковном приходе, словно были давними знакомыми. — Пил. — Но пьянство смертный грех. Вы молоды, возможно даже красивы. Вам не следует себя губить. Уверен, в ваших глазах ещё зажжётся счастье. Вы готовы уже к исповеди? — Я ещё не готов окончательно себя сгубить. — Тогда убирайтесь и не занимайте моё время. Томас всё так же нервничал, как в первый день встречи. И всё так же неровно поправлял на себе рясу. Его светлые волосы лежали на его чудесной ангельской голове гармоничными, лёгкими волнами. Дамиано, подбегая к нему с разных сторон, принялся его догонять. — А подвезите меня до моего дома. Вы всё равно уже почти всё обо мне знаете. Они оба были без шлема. Дамиано рассматривал его худую, слегка сутулую, спину, его невесомые волосы, его тонкую цыплячью шею, и незаметно смахнул слезу. Один раз, очень неловко, он всё-таки взял его за талию. Когда они приблизились к его дому, первым заговорил Томас. Он говорил очень быстро, словно боялся не успеть сказать всё: — Не пригласите меня к себе домой? Я вылью в унитаз весь ваш алкоголь, тихонечко удалюсь, и буду ждать вас на исповедь. — Проходите. — весьма удивлённо бросил Дамиано. Святой Томас сел в его кресло, опёрся спиной о его подушку, и молча посмотрел на него своими глубокими зелёными глазами, в которых единовременно таились и Свет, и скрытая печаль. — Как вас, такого привлекательного внешне, угораздило стать служителем храма? Как много святости в моей скромной обители. — ходил вокруг Дамиано, и присвистывал. На удивление, в его доме царил порядок. Комната была просторной и светлой. На длинных стеллажах цвета эбенового дерева стояли бесчисленные тома книг. — Похоже, вы интеллигент. — Вас это удивляет? — У меня есть пицца, сам готовил. Через пять минут я сварю ароматный кофе. Жду вас к столу. — Не могли бы вы набросить хотя бы майку? Есть с голым торсом в присутствии человека моего сана это сексуальная расточительность и фамильярность. И... вы очень хороши собой. Почему вы один? Через минуты Дамиано явился за ним в комнату. Майку он так и не надел. Томас периодически рассматривал причудливый калейдоскоп его татуировок на спине, на плечах и даже на животе. — Зачем вам столько украшений? — Я хочу быть ещё красивее. — Дамиано, вскинув голову, блеснул улыбкой, встрепенул слегка вьющимися волосами, которые изящно очерчивали его скулы. — Красивее? Разве татуировки делают мужчину более красивым? Вы очень странный прихожанин. — А вы очень странный святой отец, ездящий на мотоцикле. Дамиано смотрел на него с нестираемой улыбкой. Казалось, он к нему ещё ближе придвинулся, и внутренне замер. В эту секунду металлические звеньевые часы расстегнулись на руке Томаса, и со звоном упали на плиточный пол. Дамиано полез их подбирать, а когда он выныривал из-под стола, он опирался о колени Томаса, немного их раздвигая. — Прекратите меня трогать. Вы ненормальный. Хозяин дома ловко застегнул его часы, куда-то исчез, и появился с бутылкой алкоголя. — Что вам нужно, чтобы вы перестали пить? — Чтобы моя любовь ответила мне взаимностью. — ответил Дамиано, закуривая, и наливая себе в бокал красного вина. — Вы нисколько не урод, она должна ответить вам взаимностью. Дамиано поднялся, встал спиной к нему возле окна, и больше к нему не поворачивался. — Убирайся к чёртовой матери, ты мне надоел. Томас встал, медленно пошёл. Но с каждым шагом его движения были всё быстрее и будто бы горчили полынной травой. Дамиано не стал его догонять. Он сопроводил его взглядом с балкона, и помахал ему бокалом вина. — Прекратите пить. — Убирайся. Когда Томас заводил мотоцикл, он, кривляясь как клоун, плеснул на асфальт вином рядом с ним. Он был разгорячён и пьян. Его глаза блестели. Грудь его была всё также обнажена, она возбуждённо поднималась и опускалась. Он выглядел так, как будто готов был выкрикивать ругательства. На следующий день этот странный прихожанин прогуливался с приятной девушкой на территории церковного прихода. Они смеялись и держались за руки. Святой Томас едва не столкнулся с ними спиной. - Ах, это вы... Вы всегда как ураган. Для пьющего человека вы неимоверно свежи. Дамиано ему улыбнулся подчёркнуто вежливой и учтивой улыбкой. Он и девушка какое-то время всё ещё держались за руки, словно выполняли какой-то странный сценарий. Затем он оставил её руку, и прямо посмотрел в глаза Томаса. Почти нахально выдохнул ему в лицо запахом вина. — Вы чудовищно фамильярны. — А вы ханжа. Хотя безусловно вы тот человек, в котором я вижу самое большое количество святости в мире. — И при этом беспробудно пьёте. Хотя каждую секунду вы держите в своей голове мысли о святости. Томас, потирая виски, удалился от них нетвёрдым шагом. Он выглядел так, будто его внезапно затошнило. — Идёмте. — наконец, сказал Дамиано своей спутнице. — Представление окончено.