“У меня бессонница от того, кто со мной в кровати.
Я нежусь, как в облачке, когда рядом ты,
Режусь как в стекловате я.
Дьявол спит — как красиво дьявол спит…”
Мегуми открыл глаза, повинуясь странному желанию, и увидел, что Сукуна тоже на него смотрит. Поцелуй длился бесконечно долго, а они так и продолжали стоять, едва друг друга касаясь. От предвкушения не было сил думать о чем-то другом — мысли уносило цунами. Поворачивая голову в другую сторону, он ждал и пытался понять, что будет через секунду, двигая губами машинально, по привычке, оставляя языки не у дел. Краски факелов сгустились, будто свет — это жидкость. Медовые отблески пламени скакали и трепетали, и сердце Мегуми трепетало вместе с ними. Их тени переплелись подобно змеям, обвивая друг друга. Мегуми запустил пальцы под кимоно, широко оглаживая чужие острые лопатки, кожа под пальцами была грубой, высеченной из резного мрамора. Твердая, как камень. Раскаленная, как живой, необузданный, первозданный огонь. Данко подарил его людям, чтобы однажды Мегуми смог вобрать частичку в себя, растворившись в нем горкой золы. Сукуна отпрянул. Осмотрел его с головы до ног, подцепляя пальцем край поношенной футболки, потянул тот вверх, не упуская возможности якобы случайно коснуться ладонью тела юноши. Всякое столкновение двух миров обливало Мегуми током, в котором тот на мгновение захлебывался. Их поцелуй снова оказался прерван — Двуликий стянул футболку через голову, прежде чем бросить вещь им под ноги, как тряпку. Мегуми дышал, поднимая плечи после очередного глубокого вдоха. Холодно не было, но отчего-то мурашки облепили плечи и торс юноши. Приподнимая подбородок в гордом вызове, он качнулся телом чуть назад, расправляя спину. Презентуя себя будто витринный товар — до этого момента недосягаемый, а сейчас доступный. И Сукуна с удовольствием позволял Мегуми преподносить себя. Не хватало только терпкого красного вина, фруктов и стола с подносами, куда бы маг по собственному желанию согласился сесть. Может, Мегуми и не имел обширной мускулатуры или мягких черт лица, зато он знал, как его кожа переливается серебром от падающего на нее света. Знал, как узкая талия приятно ощущается под уверенными мужскими руками, когда-то опробовавшими ее. Как волосы оттенка вороньего пера лоснятся между пальцами, стоит только коснуться головы. Его тело побывало во владении всего одного существа, которое показало ему, чего маг не замечал столь долгое время. Очарование и красоту. Утонченность длинных рук с косточкой на запястье, выпирающих ключиц и позвонков, изученных губами однажды в кошмарах. Сукуна смотрел на Мегуми, вспоминая все случаи их физического столкновения, предвкушая апогей. Вот он — стоит, приподняв подбородок. «Ну же», — звучит как вызов. Или зов? Мягко опускаются и поднимаются темные ресницы. Ладонь Сукуны ложится на лицо Мегуми, на скулу, ведя вниз, чуть надавливая на кожу, прощупывая кости черепа. Спускаясь к кадыку, задевая его, слегка царапая ногтями. Дыхание сбивалось. С каждым новым пройденным участком Мегуми думал: «Вот сейчас я потеряю сознание», но он оставался в себе, одновременно покидая тело. Их взгляды ныряли в глубины друг друга. Пока рука двигалась к груди, останавливаясь возле сердца, они набрасывались, поедая части друг друга. Синее и красное. Красное и синие. Огонь испарит воду или вода потушит огонь? Мегуми дрожал. Ладонь проклятия замерла. Слушала, как бьется запертое между ребер сердце. Постукивая в груди, оно сжималось всякий раз, когда Сукуна целовал его. Теперь же оно колотилось, словно бешеное, сорвавшись с цепи. — Как занятно. Ты так переживаешь, что оно сейчас разорвется. Это было самым удачным определением. Мегуми действительно разорвется на части, если они продолжат медлить. — Ну, я собираюсь лечь под тысячелетнее проклятие. Пожалуй, это достаточно весомый повод переживать. Сукуна ухмыльнулся, вновь подходя вплотную и обхватывая Мегуми двумя руками за пояс. Места, в которых они соприкасаюсь, покрывались ожогами. — Таково твое желание. — Я и не отрицал. Мегуми собирался вновь поцеловать Двуликого, но тот дернул его за руку, а сам, разворачиваясь, пошел вглубь Святилища. Пока юноша плелся, едва не спотыкаясь, его вели сквозь толщу преграждающих стен, фусумы и коридоров. Подчинившись чужой воле, он лишь крепко держал в своей руке руку Сукуны, сжимая пальцы, страшась отпустить. Он потеряется во всем этом пространстве неизвестности, и «если уж вцепился — то не отпускай». Он почти бежал. Запыхавшись, переводил дыхание в секунды раздумий Двуликого. Пока тот наконец не вывел его в одни из покоев, которые Мегуми не видел, когда без спросу гулял по Святилищу. Обратив внимание на главный атрибут этой комнаты, сердце гулко всколыхнулось внутри. Это была спальня. Раскрашенная красными полотнами тюля, льна и шелка, она выглядела до того интимно, укромно и — что необычно — уютно, что Мегуми растерялся, замирая у порога. Так же, как и в прошлом, вместо дверей с потолочного карниза свисал красный шелк, прозрачной преградой отделяя убранство спальни. На деревянном постаменте по центру возвышалась кровать — широкая, в ворохе шелковых подушек, одеял и аксессуаров. Низкие раскосые ножки твердо удерживали мебель в равновесии, и маг подавился слюной, когда подумал о их пользе в одном конкретном для них случае. Лампады окрашивали волосы Сукуны в живое золото, сглаживая суровые черты лица. Высокие напольные подсвечники стояли на подходе к кровати. Воск с них капал, как и смола с деревьев, — кровавыми слезами, омывая металл скорбью. До того прекрасно это выглядело, что, глядя на огоньки, плачущие в темноте, маг ощутил родство с ними. Как свеча сгорала во благо света против тьмы, так и Мегуми сегодня сгорит во благо. Вот только чего? Ритуальная жертва эгоизма. Стены звучали тюлем из розового бисера. Крохотные колокольчики — они перезванивались, перестукивались друг об друга, создавая неповторимую, чуть уловимую мелодию дождя ранним утром. Но было и то, что оттолкнуло Мегуми, стоило ему заметить. Три из четырех стен, разделенных фусумой, как и другие такие же комнаты, имели силуэты, пляшущие по ту сторону спальни. В немом шуме, тени скакали, то приближаясь, то отдаляясь. Люди, звери, существа, чью принадлежность невозможно было определить. Словно комната находилась в самом разгаре бала. — Ты же не против? — ехидно спросил Сукуна, проследя за мечущимися глазами Мегуми. — Они настоящие? Мне не мерещится? — связки охрипли от паники. — Они… кто они? — Королю полагаются слуги, — мужчина ласково гладил юношу по бедрам, обходя замершее тело по кругу. Рука скользила как по расплавленному маслу. — И Королю полагается иногда развлекать своих слуг. И тут же, как по велению, тени замерли. Бросились, припадая к фусумам с той стороны, прогибая стены своими силуэтами. Вот-вот и ткань порвется, не выдержав напора. Мегуми осознал, что не может больше ни о чем просить — он явно исчерпал лимит на это. Он мог только стоять, глотая ком за комом, представляя, как будет растерзан проклятием на глазах у целой толпы. Жалость к себе придавила легкие, а глухие капли слез выкатились из глаз. Собирая их пальцами, Сукуна не позволил ни одной из них упасть на пол. — Негоже плакать. Твое взросление — праздник. И мы все на нем гости. — Пожалуйста… не надо… Его сладко поцеловали в губы, обхватив лицо ладонями. Перемешавшись с солью, поцелуй обрел оттенок боли и страданий. Тени исчезли. За фусумой стен маячил мягкий желтоватый свет. Скрыл ли Двуликий их от Мегуми, или они действительно пропали — магу было наплевать. Груз облегчения упал с его сердца. До кровати вела дорожка из бордовых кленовых листьев, местами растоптанных, но сохранивших свой запах. Подводя Мегуми к перине, Сукуна надавил на его спину, толкая вперед. Не сопротивляясь, Мегуми рухнул. И хлопок простыней укутал голые плечи, обнял ноги. Было мягко, тепло, приятно на ощупь. Вся вышивка переливалась от свечей, каждую подушку украшала золоченая бахрома кисточек на углах. Не удержавшись, Мегуми провел ладонью по одной из них, та ласково царапала узором кожу. Сукуна остановился возле основания, глядя на тело в своих покоях. Рукава кимоно, спущенного с плеч, почти прятали кисти рук. Мегуми развернулся, укладываясь на спину, опираясь на выставленные руки позади себя. И, не отводя прямого взгляда, немного развел ноги в стороны. Еще не высохшие после слез глаза тут же охладели, концентрируя внимание и выражая почти боевую готовность. Звучащую между строк как наглость, несмотря на то, что юноша явно смотрел снизу вверх, не имея никаких прав на иное положение вещей. — Может, мне вернуть их? — Сукуна поставил одно колено на перину. — Так ты научишься держать своевольность в узде, напуганный до усрачки. — Что я — лошадь цирковая, чтобы на меня абы кому смотреть? Ноги, по мере приближения мужчины к нему, расходились все дальше. Пока на обоих коленях не оказалось по ладони, насильно удерживая их в разведенном состоянии. Мегуми хлопнул склеенными от прошедшего плача ресницами. Он невинно поерзал по одеялу, медленно опуская себя на подушки. Волосы рассыпались мазутом по ткани, растеклись волнами. Сукуна нагнулся к нему, выставив руки по обе стороны от лица. — У тебя длинные ресницы. Ты вечно задеваешь меня ими. — Я знаю, — ответил Мегуми, не понимая: упрек это или комплимент. Красный вокруг вместо успокоения дарил ощущение тревоги. Как воспылавшая звезда предвещает о беде, так и комната, наполняясь звуками стучащего набатом сердца, буквально кричала об опасности. Шум вен в ушах, как удары ритуальных барабанов Мани, — глухой, одиночный. Сукуна приблизился к его лицу, а его рука крепко сжала задницу юноши. Выставляя ладонь между их губами, Мегуми жестом остановил мужчину. — Не хочу делать это, глядя лучшему другу в лицо. Я хочу сделать это с тобой — тобой настоящим. Последняя просьба. Последняя. Мегуми поклялся сам себе, что больше ни о чем в эту ночь не попросит. «Последнюю. Исполни последнюю мою просьбу». Двуликий выпрямился, его согнутые в коленях ноги упирались в разведенные бедра Мегуми. Кимоно скрывало все, что могло бы говорить о нетерпимости Короля Проклятий. — А ты выдержишь? — насмешливым тоном спросил он, хмуря брови. На донышках карминовых глаз плескалась не столько жадность, сколько сомнение. — Если это будут не два члена, оправдывающие твое имя, и не девять метров роста — думаю, с остальным я справлюсь. Бросить кость тигру. Зачем ему жалкая кость, если перед ним целый кусок мяса? — Твоя внешность и твой возраст меня не пугают. — Как будто мне было не насрать, — высокомерно прокомментировал Сукуна. Мысли затмили чужой разум на долгую минуту, пока не последовал вердикт. — Твоя воля. Он прикрыл глаза, выпрямив спину. И в секунду стал собой. Кимоно порвалось в плечах, волосы непривычно удлинились, темнея в свете лампад. Черты лица огрубели, сильно возмужали, а маска оголилась светлым деревом и двумя вертикальными глазами на ней. Такой сильный контраст между юным Итадори и Сукуной, какой он есть, впечатлил Мегуми. Теперь мысль казалась еще более безумной. Он собирается заняться сексом с тысячелетним Королем проклятий. Это и возбуждало, и пугало одновременно, создавая непередаваемый коктейль внутри. Тем временем взрослый мужчина с готовностью сбросил с себя обрывки кимоно, оставаясь одетым по пояс. Самовольно положив руку на его маску, гладя большим пальцем рубцы и трещины, он выражал молчаливое согласие видеть это. Принимать это. У Сукуны губы пухлее, чем у Юдзи. Шире рот. Будто другие движения. Более… родные. Уверенные. — Самому так лучше? — Мегуми не рассчитывал на честный ответ, прерывая поцелуй. Его улыбка сама вырвалась наружу, не оставшись незамеченной. Два вертикальных глаза хлопнули поочередно. Четыре руки обхватили мага целиком — кто за какие части тела, приподнимая над кроватью. От изгиба в грудном отделе рот юноши чуть приоткрылся; стараясь держать голову, Мегуми с придыханием ожидал. — Ты всего лишь потешил мое самолюбие. Тебе же хуже. Обхватывая чужую шею, пробуя эти ранее не изученные волосы на ощупь, Мегуми позволил себе прильнуть первым. Его руки упирались в грудь перед собой, каждой подушечкой прощупывая сантиметры кожи. Нечеловеческая сила. Это чувствовалось. Сукуна спускался губами все ниже, не прерывая зрительного контакта. Облизывая ключицу, он оставил на ней ярко-розовое пятно и пошел дальше. Мегуми едва мог это видеть — всякий раз глаза норовили закатиться от переизбытка ощущений, но он держал себя, готовый пропасть в нужный момент. Который еще не наступил. Придерживая юношу под поясницу, мужчина припал к одному из сосков, некоторое время посвящая себя целиком ему. Кажется, из Мегуми вырвалось что-то позорно похожее на скулеж. Он откинул назад голову, а влажная от взмокшего лба челка навязчиво лезла в глаза. Возможно, маг даже что-то говорил, но слова до того нечленораздельные, что разобраться в веренице его бреда не предполагалось возможным. Уложив Мегуми обратно на кровать, Сукуна неспешно начал стягивать с него спортивные штаны параллельно с нижним бельем. В отличие от проклятия, юноша уже был полностью голым. И, вопреки каким-либо ожиданиям, не бросился закрывать себя или отводить взгляд. Казалось, будто это наоборот придало ему определенный стимул. Стопа Мегуми сначала провела по чужим напряженным бедрам, затем поднялась к животу и остановилась возле шеи Двуликого, будучи перехваченной. Ладонь сдавила косточки, а маг оскалился. — Чего ты медлишь? — спросил он. Сукуна поднес его стопу ко рту и длинным языком начал облизывать пальцы, покусывая. Мегуми вспомнил, где его ноги успели побывать, удивляясь такой непосредственности. — Наслаждаюсь. Другой рукой он прошелся по животу юноши, задевая возбужденный член. Ладонь спустилась по разведенным ногам к ягодицам. — Бедный малыш, Мегуми. Ты даже не представляешь, как низко падешь. Какие раны наносишь сам себе моими руками. — За совесть мою беспокоишься? — Мегуми бы продолжил, но пальцы Сукуны, до этого опущенные во что-то тягучее, уперлись в его проход. И он вынужденно замолчал, сглатывая. — Ты же о ней не заботишься. Первое проникновение ощущалось максимально странно. Первое желание — оттолкнуть Сукуну, надеть штаны обратно и сбежать. — Зря. Раньше надо было… ах! — он взревел, когда Двуликий, по ощущениям не убирая острых ногтей, начал двигать рукой. — Это не более чем способ удовлетворить наши потребности. Если представиться возможность, я без раздумий воткну тебе нож в спину, забывая обо всем, что происходило между нами. — Жестоко. — Мои принципы и твой хер никак не связаны. Перекладывая его стопу поверх ткани хакамы, мужчина двигал ею по длине своего члена. Мегуми не идиот. По крайней мере он погуглил, изучая механизм физической близости между мужчинами. Но двигающаяся внутри него рука не шла ни в одно из его представлений. Не то чтобы Мегуми пробовал делать это сам, однако ему представлялось… — В каких ёбаных облаках ты витаешь, пацан? — и Сукуна грубо протолкнул два пальца по самые костяшки. — Не смей думать о чем-то другом. Будь вежливым. — До чего Двуликий был двуличным. Мегуми уже без его помощи дрочил тому через одежду, стопами сминая достоинство. Не спрашивая почему, тот просто делал это, пока Сукуна растягивал его. — Ты часто спал с мужчинами? — спросил Мегуми. — Сомневаешься в моей компетенции? — ядовито ухмыльнувшись, мужчина зачесал пятерней волосы, спавшие на лицо и частично закрывающие маску. — С женщинами сподручнее, не надо их готовить. Захотел — вставил… — Какой ты мерзкий. — … а с мужиками церемониться надо. — Чем ты там все вымазал? — Мегуми чувствовал, как по ягодицам что-то стекает. — Оливковое масло. Юноша попытался смириться с этой информацией, даже несмотря на всю сомнительность выбора. — В следующий раз просто попроси взять смазку, кулинарный извращенец. Сейчас не десятый век, и люди придумали более подходящие вещи для этого. — В следующий раз? — Сукуна гортанно расхохотался, отвлекаясь от занятия. Он приподнялся, снимая с себя хакаму. Мегуми очень старался не любопытствовать и не смотреть туда, куда очень хотелось посмотреть. — Кто сказал, что он будет? Это был обычный на вид член. Один — что уже важно, просто длиннее и толще стандартного. Ладно, мысленно додумал юноша, прилично длиннее и толще. С обрезанной розовой головкой, вздымающейся вверх от возбуждения. Испещренный венами по стволу. Сукуна склонился над Мегуми, оставляя свои пальцы внутри него и продолжая двигать ими до тех пор, пока все три не входили и не выходили вполне свободно. Стоило Двуликому протолкнуть четвертый, как маг сжался против воли, за что получил шлепок по бедру. — Будешь сжиматься, я буду тебя бить. Посмотрим, останется ли что-то живое к концу ночи. — Я же, блять, не виноват, что у тебя такие пальцы здоровые! — выругался Мегуми, откинув назад голову и дыша через раз. Вдохи сбивались после каждого нового толчка. — И это еще даже не я. Влажный поцелуй перевел их немой диалог в некое иное русло. Пока Мегуми кусался, задыхаясь, пока старался расслабить мышцы по максимуму, Сукуна вылизывал ему рот, вцепившись ладонью в вороньи волосы и оттягивая назад. Обнажая шею. Подставляя для удобства уши и скулы мага. Двигая бедрами, потираясь членом о член Мегуми, но не вынимая пальцев. — Вставь уже, ну! — Терпение, ты не готов, — томно воспротивился Сукуна, выдыхая горячий воздух юноше в ухо, ловя мурашки губами, приложенными к нежной коже. — Не понимаю, почему ты вообще со мной так обходителен? Разве не хочется растоптать человека, возомнившего себя достойным твоего внимания? — Мегуми прервал их поцелуй, перехватывая чужое лицо ладонями. Сукуна смотрел прямо, Мегуми — нахмуренно, отвечал также уверенно. Затем Двуликий выпрямился, во всей красе расправляя плечи и спину — позвоночник изогнулся, гордо поддерживая осанку мужчины. Ладонь провела по щеке юноши: так надменно и так снисходительно, словно Сукуна сделал ему великое одолжение. Которое, в сути, таковым и являлось. Большой палец — уже без острого ногтя — спускаясь со скулы, прошелся по нижней губе, тонкому кусочку плоти, искусанному и побагровевшему от прилившей крови. — Нет, малыш, — вальяжно отвечал Сукуна. — Хочешь сделать из меня монстра? Оправдать образ в своей дурной голове? Так не пойдет. — Разведя чужие ноги, он третьей рукой придержал член у ягодиц Мегуми, собирая на головку растекшееся масло. — Сегодня, в эту ночь, я буду беречь каждую твою ресничку, Мегуми Фусигуро. И он начал вставлять, перенеся ногу мага к себе на шею. Неспешно. Медленно. До невозможного аккуратно, по сантиметру проталкивая член внутрь. Все это время Мегуми лежал, распластанный, изогнув спину и сминая руками простынь. Глухой вопль вырвался из него, не находя повода стать громче. Открытые губы пересохли, а глаза округлились, чтобы с силой зажмуриться, когда Сукуна полностью оказался в нем, останавливаясь. Он почти любовно прикоснулся ладонью к горячему лбу Мегуми. — Чтобы потом с удовольствием смотреть, как вместо ненависти к другому ты возрождаешь ненависть к себе. Я не пойду у тебя на поводу, и буду тем, кого ты никогда не узнаешь. — Пожа…та… — он и в самом деле молил. — Пожалуйста. О чем он просил? Сукуна сделал первые толчки, и нужда в просьбах отпала. Картинка растворялась и уплывала, прямо как огонек в лампаде возле кровати. Трепещет, качается. Мегуми смотрит и думает: это его крыша едет или Гробница покачнулась сама по себе? Вцепившись в чужие запястья рук, обхватившие за талию для удобства, он не понимал — пытается ли он их оттолкнуть или наоборот притянуть еще ближе. Сотканный из противоречий юноша с метающимся взглядом искал опору, за которую можно ухватиться. Какая-то мысль. Навязчивая идея, что позволит пережить ночь. Страховочный трос. Но ничего не шло в голову. Звенящая пустота и звук удара кожи о кожу — пошлые шлепки и хлюпанье в районе ягодиц. Чужой член входил ладно и размеренно. Дыхание Мегуми за ним не поспевало, беспорядочно прерываясь и обрываясь с каждым новым толчком. Так забавно. Он представлял себе свой первый раз совершенно иначе. С человеком, которого, возможно, любил бы. Девушка, покорившая своим умом, отвагой, сообразительностью и теплотой. Наверняка она была бы с широкой душой и непоколебимой силой воли. Пожалуй, Мегуми постарался бы потерять от этой любви голову. И какова жизнь — ироничная сука. Скалится четырьмя глазами, поддакивая, мол: «Ну как тебе? Нравится? Подумал бы ты когда-нибудь об этом? Вряд ли, но реальность такова». Реальность такова, что его трахает тысячелетий мужчина. И не мужчина вовсе. Демон. Проклятие. И ему нравится. Сукуна ладонью ведет по его плечу, затем предплечью, встречая своей ладонью ладонь Мегуми. Опускается, опираясь на выставленные две руки, чтобы не придавить юношу. Грубо сжимая, он переплетает их пальцы, втапливая ладонь в кровать. Наседая телом, опуская лицо к покрасневшим ушам и шее, опоясывая Мегуми за голову так, чтобы обнять, спрятать лицо в сгибе своего плеча. Двуликий входит резче и глубже, Мегуми подскакивает от каждого такого раза, вместо стонов переходя на крики после очередного толчка. Он хватается за стальную спину, борозды ногтей добавляют и без того неровной коже царапины. Искры разлетаются вокруг глаз, а тяжелый редкий вздох пугает Мегуми. Сукуна вообще дышит? Как котенок, стиснув плечи, маг жмется к обнимающему телу, безжалостно входящему в него. Собственный член трется между животами. Толчок. Они с ребятами выходят из кино. Итадори жалуется, что фильм вышел не таким, каким его ожидали фанаты. Толчок. Колесо обозрения. Мир на ладони крошечный, доступный глазу. Толчок. Фотоаппарат в руке ощущается маленьким скоплением умерших воспоминаний. Когда-то чужих, а теперь и их тоже. Толчок. Зрение подводит. Комната мигает. Они на остановке, ловят вечерних кузнечиков по дороге к Техникуму. Толчок. Непонятные слова шепчут ему на ухо. Кристальное озеро, а отражение мага в нем подергивается рябью мелкой волны. Толчок. Голова кружится. Перед глазами темнеет. Статуя, внемлющая его желанию. Толчок. Толчок. Толчок. Мегуми сидит на татами и не может оторвать глаз от вспышки огня. Толчок. Вспышка настолько мощная, что когда Мегуми кончает, то уверен, что отключается на пару секунду, пропадая с радаров сознания. Вновь открывая глаза, перед ним нечитаемое лицо Сукуны. Из чужого живота появляется рот — толстый шероховатый язык слизывает все, что оказалось излитым на их тела, задевая и чувствительную после оргазма головку члена мага. У того нет сил удивляться огромной пасти в районе пупка. Вместо этого его тянут на себя за руки. Садят на колени. И продолжают входить, только уже сидя. В таком положении член будто доходит до трахеи — ощущается запредельно глубоко, восполняя все пустоты в теле Мегуми. Недостающая деталь — универсальный пазл, что подойдет даже это. — А-ах… — тянет он, полулениво. Во рту все высохло, шея едва держит голову, откинутую назад. — А-ах… — Чувствуешь? — многозначительно спрашивает Двуликий, не уточняя. Мегуми хочется сказать, что да, он чувствует. Все на свете чувствует. Будто обретя вместо шести все десять органов чувств. Будто становясь центром бытия. Точкой отсчета и конца. Он чувствует. Но вместо слов слабые стоны, похожие на всхлипы. Роняя голову на голову Сукуны, они встречаются лбами. Мегуми держит мужчину за плечи. Сукуна его — за задницу и спину. Мегуми молча смотрит в его глаза, не пытаясь сосредоточиться, томно выдыхает горячий воздух в лицо. Сукуна поднимает и опускает его тело, насаживая на свой член, не испытывая никакого дискомфорта от чужого веса или невольности. Мегуми бы и рад что-то сделать, вот только едва может пошевелить пальцами. От нехватки кислорода ладони охладели, покрылись иголками, онемели. В висках звенит похлеще колоколов. Он не понимает, как все эти девушки из порно так ловко справляются с такой нагрузкой, двигаются сами, что-то говорят, подмахивают. Мегуми похож на безвольную тушу, не способную собрать из слов цельное предложение, не говоря о силе воли. Вместо мозга по стенкам черепной коробки растекается каша. — Что-то ты совсем отъезжаешь. Ну-ка. Говорит Сукуна и кладет юношу обратно на постель. Заставив Мегуми открыть рот, он прилагает усилие, чтобы его губы вновь не сомкнулись — кусает и целует, широко разинув пасть. Под давлением те размыкаются, шевелятся, не попадая в такт другого. Просто двигаются, наугад, пока их хозяин в прострации. Мегуми что-то проглатывает. Когда он понимает, что в его рту что-то оказалось, то становится поздно — язык Сукуны проталкивает неизвестной субстанции шарик ему в горло, и, поперхнувшись, юноша делает два глотка, приходя в сознание от одного только секундного удушающего ступора. Горькое послевкусие незнакомого предмета пугает. Однако в тело возвращается покинувшая его сила, розоватый румянец окрашивает щеки. Мегуми словно ожил. — Что за… — Потом, малец, — одним легким махом Мегуми оказывается на животе, глубоко зарытым в подушку лицом. Крупные ладони поудобнее перехватили бедра, приподнимая их. — Я еще не закончил. Правила игры, заданные кем-то ранее — размеренные, томительно-пленительные — сменяются привычными в общем плане желаниями, действиями, словами. Теперь Мегуми точно может сказать, что его ебут. Что он не занимается сексом, а уж тем более любовью, нет. Его трахают. Быстро. Жестко. И долго. В таком положении было значительно проще: не приходилось напрягать спину, да и голову в любой момент можно скрыть руками, зажав ту между подушкой и простыней. Появилась энергия и на стоны, и юноша ни в чем себе не отказывал, подавая голос на любое взаимодействие со своим телом. Грязный звук шлепков перемешивался с криками мага, его попытками держать ноги ровно, покуда те не разъехались в разные стороны, и редкими вздохами Двуликого. Через чужой член Мегуми не мог не заметить, насколько раскалена кожа проклятия. Словно огонь, которым тот повелевал, струился по венам внутри статного, массивного тела, заполняя каждую клеточку. И этот жар передавался и ему тоже. — Спину, — приказали откуда-то сверху. — Ты же хвастался, что гибкий. Мегуми выгнулся в пояснице, насколько мог под давлением тяжелой ладони. Удары о его задницу не прекращались. Наоборот, Сукуна, вцепившись в ягодицы, казалось, еще сильнее пытался раскрыть Мегуми, что потерял восприимчивость к боли. Их тени плясали на тканях фусумы. Одной ладонью Двуликий касался его груди, практически целиком охватывая ее, и Мегуми испытывал некое подобие поддержки в извращенной ее форме. Два пальца насильно протолкнули ему в рот, не давая кричать вволю и облизывать губы в сотый раз. Двигая ими чуть медленнее, чем членом, Сукуна давил пальцами на основание языка, мешая сглатывать, отчего спустя пару минут по подбородку начала стекать позорная струйка слюны. Капая на подушку, она испачкала запястье мужчины, который, судя по всему, этого и добивался. Сукуна придерживал Мегуми остальной частью ладони за подбородок, запрокидывая тот чуть вверх. Начав хватать заполненным ртом воздух, он захрипел, давясь пальцами, не покидающими рот, закатывая глаза от переизбытка чувств и недостатка свободы в движениях. В итоге Мегуми все-таки обронил голову обратно на кровать, повернув ту набок, продолжая справляться с наплывами слюноотделения без возможности от них избавиться. Двуликий что-то сказал. Мегуми не разобрал ни слова, если сказанное вообще было на японском. Подушка приятно холодила щеку, но недолго, пропитавшись теплом от соприкосновения. Он кое-как шевелился, хлопал ресницами, чтобы смаргивать выступающие из глаз слезы. В расплывающейся ленте калейдоскопа вспыхивали и гасли огни неизвестного происхождения. Чем быстрее двигался в нем Сукуна, уже почти не покидающий его целиком, тем быстрее сменялись картинки — как слайды в ускоренной презентации. Вместо кровати — матрас из сваленных потрохов. Скальп человека служит им одеялом. Огромная туша медведя в изголовье костяной грудной клетки. И они во всем этом — два беснующихся черта, чьи тела наполовину скрывает кровь, что залила здесь все. «Какие-то приходы словил…», — решает маг. Мегуми хватается за живот, давит на место чуть ниже пупка, прощупывая основание головки каждый раз, когда Сукуны входит в него. Пока под ладонью натягивается кожа, он молча смотрит на вспышки сменяющихся декораций. От теплого света бумажных фонарей с лампадами до пламени факелов, освещающих останки пира хищника. Он кричит сквозь мешающие во рту пальцы. Кричит, потому что собственный оргазм повторно выбивает пробки из ушей. Его хватают за волосы, сжимая до напряжения в корнях. А потом внутри становится тепло. Не жарко — тепло. Сукуна прижимается к нему бедрами все то время, пока обильно кончает внутрь, заполняя кишечник своей спермой. Мегуми думает, что с точки зрения анатомии — это полный пиздец. А с точки зрения его ощущений — очень даже неплохо. Когда член Двуликого покидает тело, вслед за ним тянется белесая ниточка семени. Большая часть вытекает тут же, оставляя Мегуми с ощущением пустоты внутри. Он склоняет голову, рассматривая через разведенные ноги, как сперма пачкает бедра, охлаждаясь на открытом воздухе. Калейдоскоп закончился. Вместо запаха плоти и крови — запах пота двух тел. Кажется, он успевает только открыть рот, после чего, обессилев, падает на бок. И выключается. Мегуми разворачивается на подушках на спину, открывает глаза и долго, пронзительно смотрит в потолок. Огромные своды так и приманивают. От остатков факелов отблески огня пляшут между колонн, высотой и монументальностью продолжая впечатлять юношу. Сколько бы тот на них не смотрел, а не мог уложить в голове столь обширное пространство. Бесконечный потолок чернел вдали, а крыша давила на опоры в ограниченном пространстве спальни сильнее обычного. Мегуми ощущал что-то каждый раз, стоило начать обращать на подобные вещи внимание. Повернув голову чуть в сторону, он представлял, как снаружи одна из закругленных граней крыши рассекала ту самую белую полоску по горизонту. И свет рекой бы расходился по ней на двое. Сукуна рядом тоже лежал на спине, не раскрыв веки. Мегуми отказывался думать, что тот спит, учитывая, что он ни разу не видел его спящим и вообще не понимал, нужен ли сон проклятиям. Распластавшись по постели, мужчина раскинул все свои четыре руки в стороны, расслабленно и обманчиво беззащитно приподнимая грудь для вздоха. На одной из рук как раз лежал Мегуми, используя ту вместо подушки. Повернувшись обратно к потолку, маг вытянул вверх свою ладонь и не прилагая усилий потянулся за чем-то, сжимая и разжимая пальцы в хватке. Что он пытался поймать? Он до безумия хотел снова увидеть те цветы. Они виделись ему наваждением, и юноша почти убедил себя в том, что падающие на их головы лепестки были всего лишь помутнением рассудка, нежели правдой. Неторопливо присаживаясь, Мегуми ощутил на своей спине и ягодицах последствия прошедшего. Он с силой прокусил губу — достаточно, чтобы из трещины появилась крохотная капля крови. Собирая ту пальцем, провел подушечкой короткую кровавую линию по татами рядом с местом, где лежал, не совсем понимая, что делает. Но когда след без остатка впитался в пол, то реальность уже опережала догадки. Мегуми думал только об одном: «Хочу увидеть те цветы», но спустя короткое время возле него распустилось небольшое растение с синими мелкими бутонами. Похожее на глицинию, но растущее явно на земле и имеющее другую форму соцветий. Одиноко покачиваясь на толстом стебле, бутон утопал в зелени листьев возле корня, а маг не мог перестать им любоваться, как завороженный. — Магия… — кратко заключил Мегуми. Они часто забывали, что в их мире помимо проклятий и постоянных изгнаний демонов есть и другая сторона. Кажется, он улыбнулся, глядя на это чудо. Чудо, что расцвело не от почвы и удобрений, а от крови. Чьи корни питаются останками трупов под настилом татами, чьи соцветия омывает озеро боли, и чей Хозяин в состоянии сравнять мир с землей. Мегуми так увлекся созерцанием, что не заметил нависшего над его плечом Короля проклятий. — Это «Цветок дождей». Гиацинт, — сказал Сукуна. — Греки считали, что он способен освежать и просветлять утомленный разум. Мегуми, не поворачивая головы, кивнул. Видимо, крови было слишком мало, потому как, прожив всего пару жалких минут, растение завяло. — Смотрю, ты догадался, как тут все устроено. — Пришлось. От тебя хрен чего добьешься, — юноша фыркнул и все-таки повернулся к собеседнику. Сукуна снова прилег, но уже на живот, половиной головы утопая в подушках, моргал изредка, лениво. Разглядывая его, Мегуми медленно подбирался к мужчине, остановившись в паре сантиметров от чужого острого взгляда. Он был уверен, что собственное дыхание кусает Сукуну за щеки и губы. Подушка прятала любой намек на маску, и так он выглядел еще более человекоподобным. Обычное мужское лицо, просто слегка уставшее и по привычке настороженное. Мегуми поерзал всем телом — как кошка лапами прощупывает «почву» — куда можно поставить ладонь, а куда — нельзя, чтобы не дали пиздюлей. Оказавшись сверху, маг в нерешительном раздумье замер совсем близко. Прикрыл глаза, размышляя: «Не хочу знать, как он будет смотреть на меня. Тем более, если решит ударить». И приложился губами в легком касании, подобном взмаху крыла бабочки, к щеке почти у носа. Никакого сопротивления не последовало. Тогда Мегуми продолжил, медленно опуская губы почти у самого уха. Подбираясь, неудобно вытянулся на руках, начавших дрожать от напряжения в мышцах, и дотронулся до морщин на лбу от вечно сведенных в недовольстве бровей. Открыл глаза. Взглядом нашел чужие губы, не внимая озадаченному выражению лица, целуя, не раскрывая и не двигая губами. Лишь упоминание поцелуя, его намек, искрящий целомудрием, страхом и трепетом. Он его окрестил. Тело под юношей зашевелилось. Удерживая равновесие, маг сумел не свалиться, пока Сукуна укладывался снова на спину, продолжая молчать. Мегуми лежал на его груди, подложив ладони под подбородок, и смотрел на то, как проклятие выразительно сдерживает пышущее в нем негодование. — Ну и что это было? — наконец, спросил Сукуна. — Не знаю, — честно ответил маг, едва открывая рот. — Просто захотелось. Двуликий подобрал раскиданные руки с кровати, опуская их на спину и ноги Мегуми. Поглаживая, проходясь шероховатыми ладонями по остывшей без одеял и его тепла коже. Юноша не сопротивлялся, не двинувшись с места и не опуская взгляда, даже когда две из четырех рук весьма однозначно остановились на ягодицах. То сжимая их, то отпуская, Сукуна по-животному мял их, предусмотрительно не выпуская ногти. — Не играйся, — выказывая замечание, Мегуми мог бы добавить к словам действия, но дыхание уже успело отяжелеть, а тело привыкнуть к подобным манипуляциями. Ему нагло хмыкнули в лицо, надменно приподнимая подборок. — А то что? Что ты мне сделаешь, человек? — специально акцентируя внимание на слабости Мегуми, Сукуна самодовольно продолжил заниматься прощупыванием находящегося в его распоряжении тела, увеличивая силу и наращивая темп движений. — Просто слезь с меня, если тебе что-то не нравится. Ха. Мегуми усмехнулся. — Не хочу, — прямо воспротивился юноша. — Тогда не выебывайся. Вопреки грубым словам, Король проклятий все еще сдерживался, не причиняя магу боли или увечий. Когда на попе не осталось мест, где бы не успели вновь побывать его руки, он остановился, пальцами прощупывая, оглаживая колечко мышц. Которое пусть уже слабо, но все еще побаливало. И из которого продолжала вытекать сперма, частично смазанная Мегуми о простыни и одеяло. Юноша напрягся, стоило одному из пальцев приблизиться ко входу. — Ты все еще такой растянутый, — заметил Сукуна и все же толкнул палец внутрь. Тот входил свободно и без сопротивления. Мегуми не был в состоянии сократить мышцы настолько, чтобы перекрыть доступ полностью. Силы не хватало. — Такой раскрытый. Податливый. — За… Зах… — Мегуми очень старался не опускать голову, но не выдержал, истошно выдыхая сорванным стоном, когда Сукуна добавил разом еще два пальца. — Захлопнись. — Из тебя все еще течет. Ты в курсе? Мужской голос оседал на ушах патокой. Шоколадной пастой, до невозможного сладкой. Приторной. Густой звук проникал в него так же, как пальцы Двуликого проникали сейчас в его тело — пока лениво, размеренно. — Нечего было кончать в меня, — Мегуми попытался сосредоточиться на глазах напротив, шипя и стиснув зубы, выдерживая новую порцию электрической волны в мышцах. — В следующий раз кончу тебе на лицо. — В следующий раз? — юноша состроил максимально похожее выражение лица, какое было у собеседника. — А кто сказал, что он вообще будет? Ему понравилось, как дерзко и уверенно это прозвучало. Как Двуликий цокнул, признавая поражение. Как, облизнув губы, притянул юношу еще ближе к себе, и теперь Мегуми упирался глазами в подушку за плечом Сукуны. Само проклятие терлось щекой возле ушей мага, полизывая и покусывая мочку и кожу за ним. Одно только тяжелое дыхание будоражило внутри абсолютно все. Мегуми бесповоротно осознал, что снова накален и возбужден до искр в глазах. И что, несмотря на недавний первый секс, они явно продолжают в том же духе. — Ты хочешь войти в меня? — прямо спросил он. Ему нужно увидеть чужие глаза, но Двуликий держал мага в таком положении слишком крепко. Может, и к лучшему. Стыдливый, покрасневший нос и щеки выдали бы Мегуми с потрохами. К трем пальцам добавился четвертый. Мегуми взвыл, искривляя лицо в гримасе боли, а потом растекся по каменной груди, как подтаявшее мороженое. Зажмуренные веки заболели от напряжения в висках. — А ты хочешь? «Хватит отвечать вопросом на вопрос!» — взревел маг в голове. Вслух он только стонал, вцепившись ручками в подставленные для опоры плечи. Приподнял голову, касаясь губами шеи Двуликого. Оттягивающий мочку уха тоннель задевал юношу за макушку. На выдохе он произнес, прижимаясь щекой к подбородку мужчины: — Да. Пальцы исчезли. В непродолжительной передышке Мегуми успел на мгновение прийти в себя, заставляя мозг работать ясно и четко. Но когда в него толкнулись разом на всю длину, все тут же отключилось. Вместо масла Сукуна в этот раз рассчитывал обойтись собственной спермой, постепенно высыхающей. Мегуми не представлял, через сколько ему станет по-настоящему больно из-за трения. Пока он просто скулил, не двигаясь, вбирая в себя член Сукуны, слушая, как скользит кожа о кожу, с каким прошлым причмокиванием бедра проклятия касаются ягодиц мага. Не врезаются — нерасторопно и мягко задевают. Будто Сукуне лень этим заниматься. Мегуми мог только изнывать и надламывать брови, кусать и без того поврежденные губы. Его фантазия рисовала развратные картинки того, насколько легко было войти в него, насколько широко Двуликий раскрыл Мегуми, и как сильно юноша ощущал себя шлюхой, что уплывает, стоит сказать ей что-нибудь около соблазняющее. Потому что Сукуна не скупился и продолжал, вопреки просьбам прекратить шептать всякую ересь, глядя уже ему в глаза. Он приподнял лицо Мегуми над собой, прошелся мокрым языком по сомкнутым в нетерпении губам, облизывая шею и подбородок. Стоило юноше раскрыть рот, не выдерживая плавности столь чувственных движений, как Сукуна потянул его на себя. Посасывая высунутый язык, проклятие держало глаза открытыми. Мегуми пытался дышать через нос, сбиваясь каждый раз от наплыва эмоций, по итогу деля воздух с Двуликим на двоих. — П… пликх… Мегуми не мог говорить, потому что часть рта находилась во владениях другого. Силой дернув голову, он не дал Сукуне продолжить. От чего был наказан весьма суровым взглядом. — Ну что? — Прикоснись ко мне, — стоило магу сказать, как выражение лица Сукуны смягчалось, приобретая подловато-хитрые черты. — Я не могу больше. — Конечно не можешь. Никто к нему не прикасался, хотя с головки так обильно подтекало, что хватило бы пары движений. Мегуми потянулся к себе рукой. — А ну убрал, — которую перехватили и вернули на шею. Трение постепенно сменяло удовольствие на приближающуюся боль. — Там, — Мегуми хаочтично мотнул головой назад. — Больно. Его речь превратилась в набор из пары слов, едва связанных между собой. — Тогда открой рот. Он подчинился. Сукуна затолкал сразу три пальца, грубо задевая полость изнутри и язык, отчего рвотный рефлекс повлиял на повышенное слюноотделение. Когда все было изгваздано слюнями, он вынул ладонь вместе с членом. Обмазал ствол и головку и вставил обратно. — Этого хватит? — в сомнении уточнил Мегуми. — Хватит, — заверил Сукуна. — Я тоже на пределе. Продолжая двигаться, Король проклятий не наращивал темп. Ловил несдержанные вдохи и выдохи юноши, хватал их своими губами, тянулся к взмокшему от пота лицу, так и не пересекая черту поцелуя. Лишь задевая друг друга. Мегуми не сдержался первым. Чуть сильнее наклонился, чтобы полностью упереться лобком в чужие бедра, и кончил, потеревшись между телами. Настолько глубоким и желанным было это действие, что в мгновение Мегуми показалось, что он совершил самый важный подвиг в своей жизни. Что если он сейчас умрет, ему даже не станет жаль. Но нега проходила, с каждой секундой по капле опуская Фусигуро с небес на землю. Сукуна сделал последнее движение, такое же, как и остальные — в очередной раз войдя, но задерживаясь, чтобы выпустить в юношу все до последней капли. Оставаясь в нем, Двуликий продолжал держать мягкие округлые ягодицы в своих руках. — В следующий раз, — снова начал он. — точно на лицо. Хочу видеть, как слипаются твои черные ресницы от моей спермы. Она будет стекать и затекать тебе в глаза и рот. Прекрасное зрелище. У Мегуми не было сил спорить, отрицать, что этого больше не повторится. Если быть откровенным — ему было откровенно наплевать. Маг получил, что хотел, и теперь его волновало другое. Оставаясь на этот раз в разуме, Мегуми уточнил, ладонью прощупывая задницу, все еще находящийся в ней чужой мягкий член и сперму, вытекающую сквозь щели. — Если мое тело там, в реальности, а я здесь, то, получается, по факту ничего этого не было? Я проснусь прежним? И ничего не почувствую? Голосовые связки, высохшие из-за стонов, мешали говорить громко и уверенно. Хотя даже сам Мегуми понимал, что звучит жалко. — Ага, размечтался, — рассмеялся Двуликий. — Когда проснешься, то все последствия твое тело заберет с собой. Это была и хорошая, и плохая новость одновременно. Хорошая — в настоящем мире он тоже «повзрослел», а плохая… — Да блять, серьезно? — Мегуми сразу выпрямился, упираясь руками в крупную грудь. Повертел тазом, чтобы член Сукуны вышел из него, и едва не завыл, увидев количество спермы, оставшейся внутри. — И что мне с этим делать? — Взрослый теперь. Разберешься. Он грубо спихнул юношу с себя. Сгребая ноги с кровати, сел, повернувшись спиной к Мегуми. Из ниоткуда поднял собственное кимоно и накинул его на плечи, скрывая разлет плеч верхних двух рук. — Салфетка и пальцы тебе в помощь. — Убирай. Сам накосячил, сам и ебись с этим. Мегуми тоже слез с постели, встал перед Двуликим, выпячивал ягодицы прямо перед его лицом с намеком: «Давай-давай, я долго ждать буду?» — Спасибо, уже поебался. Твоим желанием было, чтобы я тебя трахнул. Последствия — не моя забота. Поднимаясь на ноги, мужчина запахнул полы кимоно, ловко пряча в объемные карманы лишнюю пару рук. Он поправил волосы и перед тем как выйти из спальни, оглянувшись той стороной, что была без маски, сказал: — Ты называешь меня бессердечным, что, признаю, не является ложью. Но глянь на себя. Как можно так чего-то хотеть, так сладко стонать, так крепко кого-то вбирать в себя — без остатка, без условностей, — он замолк, разворачиваясь целиком. Мегуми стоял перед ним, гордо внимая речам: все еще грязный от пота и спермы, все еще голый. — И остаться при этом абсолютно холодным, равнодушным и даже циничным. Мегуми, не без труда, но держался на ногах, не понимая смысла выказанных слов. — Ты сумел задеть мою гордость, надо же. Я поражен. — Это обвинение? Будь добр выражаться яснее. — Нет, Фусигуро, это не обвинение. Это доказательство. Что не только у проклятий нет сердца. Постепенно до Мегуми доходило. Или он думал, что доходило. В какой-то момент, расхохотавшись до каплей слез в уголках глаз, маг вплотную подошел к проклятию. — Не смог дотронуться до моей души, да, Двуликий? Как я сразу не догадался. Сукуна молчал. — Нанами научил нас покрывать сердце и душу проклятой энергией, однако я доработал этот момент, — Мегуми коснулся ладонью груди в области солнечного сплетения. — И не просто покрыл тело магией, а погрузил свое сердце в Тень. Целиком. Без моего ведома никто его не достанет и не коснется. Король проклятий некоторое время рассматривал самодовольную букашку под ногами, едва достающую в росте ему до груди. — Твоя сила растет. — Наш уговор, — поспешил напомнить юноша, вздернув подбородок. — Разве это не логично? Но на лице Двуликого гуляла тысяча и одна эмоция, не считываемая Мегуми. Спектр чувств разнился от бешенства до банальной обиды, чем проклятия грешат не меньше людей. — В любом случае, — смягчился маг. — У тебя не получилось, а я, так уж и быть, закрою на эту подлость глаза. Если ты скажешь, что тогда заставил меня проглотить? — Сгусток обратной проклятой техники. Он уже растворился, и Белобрысый не учует чужого, если ты переживаешь. — Я не просил. — Ты бы откинул кони, ясно?! — Сукуна навис над ним, свирепея на глазах. — Моя истинная форма тебе не по зубам, наглец. — Второй же раз получилось без приколов. — Потому что я сдерживался. Нахуй трахаться, если нельзя разойтись во всю силу, — этими словами мужчина почти плюнул в собеседника. По крайней мере Мегуми ощутил невидимую пощечину на своей щеке. Он опустил глаза под ноги. Они вернулись к тому, с чего начали. Человек и Король проклятий. Слабый и очень сильный. Ничтожный и могущественный. Секс — всего-то желание Мегуми, исполненное по чужой прихоти, а не из добрых побуждений. Он должен помнить, с кем имеет дело. И он помнит. — Тогда тренируй меня лучше, чтобы побыстрее отделаться от контракта. Швырнув фразу, как последний уцелевший предмет в комнате, и разбив ее об другого, юноша, не сказав больше ни слова, подхватил спортивные штаны и наугад пошел сквозь коридоры Святилища, огибая неподвижного Сукуну у выхода из спальни. В момент очередного путаного коридора, он просто провалился. И пришел в себя уже в своей комнате за ровную минуту до будильника. Прошлый день кончился. Сумасшедшие сутки, наполненные воспоминаниями, растворились. Мегуми запустил руку под белье, чертыхнувшись. Из него по капле вытекала сперма. Двуликий оказался прав. Спина болела не меньше задницы, и Фусигуро однозначно решил, что заслужил наглости попроситься к Сатору в ванну. Когда он умывался, то пытался разглядеть в зеркале перемены, которые, по его личному мнению, просто обязаны были появиться. Невозможно пережить такое и остаться прежним. Но лицо молчало — уже привычные синяки от недосыпа и бледность ввиду отсутствия как отдыха, так и внимания к себе и прогулок на свежем воздухе, как у обычных подростков на каникулах. На самой коже ни пятен, ни укусов, ни царапин. Только бедра в засохших белесых разводах, каплями застрявших между темных волос. Мегуми силой потянул себя за волосы, сжимая зубы. Хотелось крикнуть на весь мир о том, что он сделал. С кем он это сделал. И что ему было так хорошо, как не было никогда в жизни. И что ему не стыдно. «Несправедливо», — подумал маг сгоряча. Несправедливо лишать Мегуми меток, Сукуна своей тупой обидой лишил его будущий день смысла. Он хотел их прятать, волноваться, нервно закусывать губу всякий раз, когда кто-то спросит, почему тот в водолазке с горлом в жару. Реальность таяла. Смысл ее терялся, покуда терялась связь с местом, в котором Мегуми ощущал себя настоящим. Но не счастливым. Ему нужен был баланс для идеальной жизни. Только жаль, что в реальности суровая правда обстоятельств диктует свои правила. Он моргнул. Блеск возбуждения глубоко осел в синих радужках. Пусть будет так. Раз он не в силах что-либо изменить, он просто этим воспользуется. Разрывая себя на пополам. Для этой жизни и для той. Взросление — это и правда лишение чего-то. Лишение девственности. Лишение радости от прежних занятий. Лишение веры в людей. Лишение части воспоминаний, которых кичился не забывать. Лишение смысла. Глухо билось сердце на дне черного озера. Плескаясь в раскатах мазутных волн, оно омывалось плотными слоями дегтя, что защищали. Не подпускали. Никого. Никогда. Двуликий в глубокой и беспросветной задумчивости восседал на костяном троне, полистывая моногатари. На них человек без лица стоит перед огромным существом с крыльями вместо глаз. Крученый диск над головой как символ непобедимой мощи.***
1. Синий. Я примчусь к тебе по полю, Преодолев вереницу острых скал. Я приплыву к тебе сквозь великое море, Пока корабль во льдах не застрял. Любая тропа моя неумолимо приведет к тебе. Ты — верная Смерть, но на это наплевать Мне. 2. Красный. На любом уголке планеты, В каком бы из миров я не сгинул, На какой бы далекой не оказался комете, Считая крутые времен перегибы, Космос — далекий, бескрайний — мне снится, И звезды — песчинки на радужке глаз под твоими Ресницами.***
“Ты так очаровательно спишь, разговариваешь во сне,
Не разговаривай о вчерашнем дне — никогда о вчерашнем дне.
Охраняю твою сон, чтобы никто не проник: снаружи справляюсь сама,
Внутри мой двойник”