Чернъ

Звезда: Ференц

      Безумие. Помешательство. Сумасшедшие.       До моего слуха доносится тихий треск. Я знаю, что так трескается оболочка моего сознания, хрупкая, тонкая, она рассыпается в мелкую крошку и я уже не питаю никакой надежды собрать всё, что было давно утеряно воедино. Мое слабое, еле слышимое, слегка подрагивающее дыхание разогревает и без того затхлый воздух. Я судорожно облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы и сглотнул, часто заморгав. По напряжённому лбу, между тонких полосок морщинок, словно по лабиринту вниз стекает одинокая капля холодного пота, оставляет после себя влажную дорожку и добирается век, скользя ниже, по редким ресницам, прямо до капиллярного мешочка в уголке глаза и внезапно падая, покидая поверхность моего лица уже в обличии слезы. Обречённый взгляд прикован в полу, где разбивается та потная слеза, пропитанная горечью, страхом и непостижимым обычному человеку удовлетворением. Расширенные зрачки расфокусированны и заполняют почти всё пространство мутных глаз, но при этом продолжают наблюдать уже битый час одну и ту же картину.       Перед взором предстало месиво. Никак иначе обозвать это произведение искусства язык не поворачивается. В темноте плохо различимы мелкие, но от того не менее важные детали, которые так и хочется рассмотреть поближе, распробовать их со всех ракурсов, но при этом не испортить композицию излишним вмешательством. Все оттенки красного, начиная от яркого и насыщенного сафлора, заканчивая благородным и неприметным бургунди. Все они создают идеальную гармонию цвета и вкуса, замечательный силуэт, граничащий с полным абсурдом и точечно проделанной работой. Бледная, грязная и местами облезлая кожа обнажила содержимое кровяного мешка, изуродованные внутренние органы вывалились крупной горкой из рваного продольного разреза в районе туловища в уже частично запекшуюся кровавую лужицу, в котором лежало тело, согнутое намеренно или случайно в позе эмбриона. Мяса и жира было немного, я бы даже сказал его было болезненно мало. Сквозь тонкую, уже начинающий слезать тонкой пленкой кожный покров были отчётливо видны ребра и тазобедренные кости, а некоторые из костей даже можно было разглядеть в ущельях глубоких резанных ран, так например на руках и на ногах наблюдалось несколько таких же рваных впадин, рассекающих кожаный, мышечный и жировой покров, доходя до сухожилий и костей. Испачканные в крови и грязи волосы, прилипшие к лицу скрывали большую его часть. Я не посмел, нет, мне не хватило наглости дотронуться и испортить безупречную картину своим вмешательством, так что я переборол нарастающее любопытство.       Я встал и на ватных ногах отпрёл на пару шагов назад. Центральная фигура столь завораживающего пейзажа безмятежно лежала в своем естественном положении. Не стесняющееся своей наготы, без тревог и не способное испытать боль оно являло собой образец блаженства от безмолвия. Ещё не утратившее человеческий силуэт, свежее, но уже холодное, бледное, но ещё имеющее живой оттенок, истощающее мертвецкий аромат смерти, но до сих пор не совсем привлекательное для падальщиков, не тронутое и не потревоженное оно лежало, манило и отталкивало, словно запретный плод.       Я отвернулся.       Не верю, не могу поверить что мои кривые обрубки способны на такое, на то, чтобы сотворить прекрасное и одновременно жуткое зрелище, невозможное, казалось бы, изобразить используя минимальные навыки и инструменты. Нет, не поверю. Слишком прекрасно.       Я обязан запечатлеть этот момент на холсте, передать все краски и чувства, ощущаемые мной в это мгновение. Я должен заставить это месиво остаться со мной навсегда, сделать так, чтобы оно всегда осталась таким безупречным, каким оно является сейчас. Я знаю, у меня не так много времени, совсем скоро сюда явятся другие, поглазеть на высшую форму искусства, и тогда, я уже никогда не смогу вновь лицезреть этот шедевр, поэтому я приступаю к работе немедля, вываливаю из сумки все необходимые материалы и полотно, на котором будет воссоздана точная копия этой композиции. Стараюсь вести себя тихо, молчу, боюсь испортить атмосферу, спугнуть настоявшуюся до идеала ауру смерти. Зажимаю меж уродливых обрубков от оставшихся пальцев кисть, обмакиваю её в алый пигмент и начинаю выводить штрихи, один за другим, смешиваю оттенки, меняю их структуру, придаю объем. Открываю дверь в мир, где время остановилось, где навсегда запечатлён один и тот же миг, так, чтобы к нему можно было вернуться и вновь очутиться в том самом дне, в том самом месте, рядом с тем самым. Пройдут годы, столетия, но ты навечно останешься здесь, свеж и красив, в этом подвале, один на один со своей смертью. Ты прекрасен, я уже говорил, но повторюсь и буду повторять это вновь и вновь глядя на тебя через шершавый холст и вспоминать этот день, когда вознёсся твой истерзанный дух, приобретя наконец свой истинный облик, тот, в котором ты будешь представлен на моём холсте.       Это безумие, я согласен. Но я не злюсь и даже ни разу не огорчён. Я восхищён, доволен тем, где нахожусь и большего мне не надо, на большее я не согласен. Ведьма, что пришла из моих грёз, безвозмездно одарила меня даром изображать то, что другие не смогли бы даже представить в своей пустой голове. Она сорвала мне алеющую звезду с черного, как смола, неба и подарила, не высказав ни слова против, наоборот, она была бы рада, окажи я ей услугу воссоздать атмосферу гнетущую даже едаков падаль. Единолично и беспрекословно, я выполню наше с ней общее желание, и ключом моим станет кровавая звезда.