Чернъ

Побрякушки: Соня

      Продеваю одну бусинку за другой, насаживаю дырявые безделушки на тонкую леску и связываю один конец с другим. Делаю узел в несколько оборотов, чтобы ожерелье уж точно не рассыпалось и все драгоценные бусинки не растерялись безвозвратно. Это было бы очень печально, ведь каждую из них я находил в самых неожиданных местах и каждая очень дорога мне. Звучит странно. На самом деле, если немного пораскинуть мозгами, то все, рано или поздно, начинает звучать странно. Так что я не беспокоюсь насчёт этой мысли, я беспокоюсь над тем, чтобы покрепче завязать узелок. Когда наконец-то заканчиваю с этим, беру готовое изделие в руки и любуюсь. Разноцветные шарики, кусочки и обломки неопознанного происхождения, бусы, ракушки, осколки, клыки, пуговицы и прочие мелкие безделушки создают безупречно безумную композицию хаоса и тем самым поднимают мне настроение своей многообразной цветовой гаммой, переливаясь на свету мигающей лампы как светлячки в моих руках. Я рассматривал свою работу дольше положенного, всё не мог смириться с тем, что такую красоту придется отдавать. Но я не был расстроен этим. Напротив, мне было приятно видеть на ком-то мои украшения, которые я самолично дарил. На самом деле, не важно на ком, но конечно же, кроме Мелека. На нём такие хрупкие вещи долго не держатся. То потеряет где-то, то порвет, сломает или ещё что хуже, а он этого даже не заметит. Так что нет смысла одаривать его бесполезными дарами, которые он даже не ценит. Но и помимо него существует огромное множество людей, которым я в жизни не подарю ничего сделанное своими руками. Не от их неряшливого отношения, нет. Просто я их не люблю. Я ведь эти браслеты и бусы делаю, вложив в каждое из них частичку себя. Так я ментально нахожу себя рядом с тем, кто будет носить это украшение в будущем.       Возможно, я просто извращенец.       Оставшиеся бусинки я вплетаю себе в волосы, когда делаю очередную косичку. Теперь они звенят, когда я двигаюсь и это тоже доставляет мне удовольствие.       Затем спрыгиваю с кровати и с хорошим настроением выхожу за пределы нашей комнаты. Когда шагаю по коридору я внимательно прислушиваюсь к каждой двери. Мне интересно, кто чем занимается в данный момент. Да и всё равно скучно, так как понаблюдать сегодня не за кем. Мелек провёл всю ночь в комнате после того, как вырезал Лью и побил Стинга. С телом нашего соседа он возился дольше обычного — постоянно бегал из ванной к прихожей, матерился вслух (это при том, что свойственная ему оперативность порой могла шокировать) и, что ещё более удивительно, спотыкался и бился об предметы, словно забыл, где, что находится. Это меня немного взволнованно, но я не стал ему об этом сообщать. Мало ли?       Ох, а почему я тогда разрыдался как девчонка? Не знаю. Наверное, это всё общее настроение. А хнычу я часто, знаю, что таким образом вызываю должную жалость, а когда тебя жалко тебя реже бьют и ругают. В любом случае Мелек потерял сноровку и был крайне рассеян в ту ночь. А как он избавился от улик я не помню, я тогда уже лёг спать. Что насчёт Джаза и Стинга? Ничего не могу предложить точно, но почему-то я уверен, что они ещё долго не вернутся. Я бы тоже не стал возвращаться на их месте, хоть Мелек меня вряд-ли стал бы пинать до смерти и тыкать ножиком. Хотя, всё возможно, времена меняются, это хорошо ощущается. Так что нет никакой гарантии в том, что я застрахован, а наш старый добрый Мелек не сошёл с ума окончательно.       В конце коридора находится дверь. Лампочки здесь не работают, а окна всегда зашторены и никогда не открываются. Местные свет не выносят. Я останавливаюсь у самого порога и долго топчусь на месте, не решаясь постучать, параллельно разглядываю разномастные надписи на стенах, граффити и рисунки, нарисованные местными художниками, помимо меня. Я не имею никакой власти в западной части корпуса, поэтому стараюсь держаться подальше от неё. Здесь граффити злые и кусачие, мне от них не по себе. Но скоро мне надоедает стоять на месте и гипнотизировать ручку двери, а также под гнётом недружелюбных острых надписей на стенах, я всё же стучусь. Раз-два. Тишина. Хочу постучать ещё раз, но меня прерывает приглушённый голос из-за двери.       — Кто?       Я молчу. Что вполне естественно. И, не дожидаясь разрешения, вхожу. Внутри комнаты ещё темнее, чем снаружи. Она гораздо меньше, чем наша, но за то у них прихожая отдельна от спальни. Внутри стоит странный запах каких-то индийских благовоний и немытого белья, а стоячий дым загораживает весь обзор. Я протискиваюсь и прохожу вглубь. У стены стоит одна двухъярусная кровать, а посреди комнаты находится плетеный ковёр, на котором, укутавшись в несколько слоёв пледов, сидел Салли и вальяжно курил кальян.       «Ну и надымил он тут. Как паровоз» — думается мне. Он не обращает на меня внимания и продолжает заниматься тем, чем раньше, даже когда я в наглую присаживаюсь перед ним. Пока он ловит кайф я рассматриваю их с Дюком комнату. Единственный источник света представлял собой настенный фонарь, излучающий красновато-розовый свет, из-за чего всё здесь окрашивалось в цвет спелой свеклы. Кругом обильно развешаны сушеные грибы и флажки, на стенах вязание и наклеены фотокарточки, разглядывать которые отсюда просто невозможно, а на полу разбросаны их общие вещи и прочий хлам. Шкафа у них не было, они его, вроде как, проиграли или пропили соседям. Не было у них и намёка на кухню, так что не ясно, чем эти двое питались. Но в целом, комната была уютной. Намного более человеческой, чем её представляли другие, когда рассказывали о её жителях. Дюк пользовался бо́льшим доверием, чем его сосед, хоть и был до ужаса резок и груб, но мог при желании расположить к себе. А вот насчёт Салли у каждого были свои легенды и небылицы. Нет смысла озвучивать всё, проще говоря, его просто опасались и боялись всём домом. Хоть в чем-то у нас была сплочённость.       Когда я уже по второму кругу начал рассматривать объекты в комнате, Салли наконец оживился.       — Как ты собираешься донести до меня чего ты хочешь? — протянул Салли, наклоняясь ко мне.       Множество заплетённых в косы прядей тоже придвинулись вперёд, падая на его пятнистое лицо. Тонкие косички напоминали длинных гадюк, живущих своей жизнью и казалось, что они вот-вот встанут и зашипят, как у Медузы Горгоны. У Салли даже взгляд был гипнотический, зловещий такой-то, словно не живой и одновременно чересчур проницательный. Он заметил мою заплетённую прядь и хитро улыбнулся, склонив голову на бок и змейки-косы сдвинулись вместе с ним. Я не стал нервировать Салли и решил показать свой подарок сразу. Выудил из кармана звенящее ожерелье и немного полюбовавшись в последний раз, потянулся вперёд и надел прямо Салли на шею. Он не противился.       — Ты сам сделал? — насмотревшись вдоволь спросил Салли, загадочно улыбаясь.       Я кивнул.       И показал, что у самого есть похожее. Я хотел ему объяснить больше, но знал, что он не силён в жестах. В его тёмных глазах я почувствовал одобрение и немного успокоился. Не думал, что ему понравится. Вернее, я боялся, что ему не понравится и он со мной что-то сделает. Но Салли убивать меня не стал, а лишь похлопал по макушке, в знак благодарности. И позабавился, когда я в страхе отшатнулся от его руки.       — Почему ты боишься? — тихо спросил он и откинулся на спинку кровати, расслабленно закурив.       Я пожал плечами. Наверняка он и сам знает ответ. Почему его боится большая часть дома. Почему его боюсь я. Но он лишь непринужденно разглядывал подаренные мной бусы. На нём они смотрелись хорошо, среди нескольких слоёв вязаных кофт и свисающих на них косичек. На подоконнике я заметил мешок с клубками пряжи, спицами, воткнутыми в них и какое-то незаконченное вязание. Салли, если его не знать, больше походил на старую афроамериканскую бабульку, вяжущую шарфики своим внукам, а Дюк как раз один из них. С красным ирокезом, кожаной жалетке и выбитым зубом посередине. Но мы то знаем, что они оба из себя представляют. Какие они, на самом деле, черти из преисподней.       Я попытался рассказать о том, что случилось прошлой ночью путём несложной жестикуляции, но тот, как мне показалось, понял всё и без этого.       — Людям… — протяжно начал он, — Не хватает разнообразия в жизни. А массовый психоз тому подтверждение. Если ты не заметил, один за другим начали оживать те, кого мы уже мысленно похоронили, так ведь дитя? — он сухо усмехнулся, обнажая ряд вставных металлических коронок, — Им нравится запугивать самих себя. Это придает им чувство собственной важности.       Я задумался. Насчёт того, что происходит вокруг нас на данный момент я мнения не имел. Ни в один из подобных вспышек массовой эпидемии хаоса я не был замешан и сомневаюсь, что этот будет исключением. Если меня, конечно, не припишут в ряды пострадавших, как беднягу Лью. Я так и не понял, чего он тогда разгулялся посреди ночи? Неужели сахара у добрых соседей попросить?       — Неторопливый Лью почил, — словно прочитав мои мысли выдохнул Салли, — Помянем его. И остальных падших. В том числе и юного чужеземца и его семью.       Я оживился после слова «чужеземец» и Салли это проследил. Но объясняться, почему-то, не торопился и лишь помрачнел, от чего мне стало не по себе. Он вновь нагнулся ко мне, угрожающе глядя исподлобья.       — Один из наших нарывается на войну, — прохрипел он.       Я сглотнул. Только войны нам не хватало. Кто нарывается? Где и с кем? Когда и зачем? Столько вопросов, но задавать их, конечно же, будет совсем не уместно. Взрослый уже, сам должен обо всём догадаться. Поэтому я принимаю осознанный вид и лишь слабо киваю. Салли облокачивается назад и больше ничего не говорит, только неспешно покуривает, создавая всё больше серого тумана вокруг себя, пока окончательно не скрывается за ним. Я решаю уйти, так как больше мне здесь делать нечего. Встаю, машу ему на прощание и выхожу из комнаты. Не так страшен чёрт, как его малюют.