***
Когда она проснулась, ее внутренности все еще вздрагивали, как будто органы были сдвинуты с места и никак не могли встать на свои места. Она оделась с тщательной аккуратностью, чтобы было чем занять руки, и потратила добрых пятнадцать минут на то, чтобы заплести волосы в косу, спадающую на спину. Это было непросто, так как она не могла смотреть на собственное отражение. Она боялась покраснеть или захихикать, если будет смотреть на себя. — Задерживаешься, Гермиона? — О... да, извини, Парвати. Я все же немного поищу информацию о чарах. Может быть, мы попробуем еще раз в выходные? — Да, не беспокойся! Если Падма свободна, мы могли бы сделать это вместе в библиотеке... Вообще-то я сейчас с ней поговорю. — И Парвати устремилась в гостиную, предположительно в Большой зал, чтобы найти свою сестру. Сглотнув, Гермиона последовала за ней. Рука, лежащая в кармане, не переставала сжимать ткань мантии, а другая рука сжимала ремешок сумки. Когда она добралась до Большого зала, то подпрыгнула от испуга при виде трёх портретов блондинок и одного, к сожалению, бледного второкурсника; она шла на завтрак с ужасом и волнением, перемешанными так сильно, что не могла определить, какого же из них больше. Но если он и был там, то она его не заметила: Она снова сидела спиной к столу Слизерина и ни разу не обернулась. С Чарами все было иначе. Он сидел на несколько рядов позади нее, и поэтому, поскольку она постаралась прийти раньше большинства Слизеринцев, она его не видела. Но, Мерлин, разве это не хуже? Он мог смотреть на нее. Следить за каждым ее движением. Пробежаться взглядом по волосам, плечам, спине – может быть, он видит, как она прикусывает губу, переписывая заклинания? Она почувствовала, как потеплели щеки, и постаралась не шевелиться, чтобы не привлечь его внимания, потому что, возможно, он делал все наоборот – избегал ее любой ценой, как и она его – возможно, он вообще не хотел думать о ней, потому что передумал и испытывал отвращение к тому, что произошло... Все происходило в медленном, мучительном темпе, и в то же время мчалось вперед, приближая неизбежную встречу с такой жестокостью, что ее подташнивало. Не успела она оглянуться, как наступил обед, и её настороженность усилилась настолько, что Гарри и Рон заметили это. — Знаете, — сказала она им, настойчиво перекладывая бутерброд на свою тарелку, — если бы вы обратили внимание на то, как близко экзамены, вы бы тоже были в стрессе. Она не смотрела им в глаза, быстро съедая свою скудную порцию. Друзья не оспаривали ее защиту, но и не выглядели полностью удовлетворенными. Так не пойдет! А если они решат, что что-то не так, и попытаются провести расследование – о Боже, может ли Карта определить, целуются ли люди? Смогут ли они увидеть... — Правда, Гарри. Почему тогда ты не можешь всегда планировать тренировки? Слизнорт не сможет возразить, ведь ты капитан... — Да, я знаю, но... — Это было бы великолепно, избежать необходимости туда ходить. Только не говори мне, что тебе нравится, когда ты каждый раз хвалишь его изысканную сервировку стола. Рон фыркнул. — Честное слово, я ненавижу это так же, как и ты, Джинни, но Дамблдор сказал, — Гермиона навострила уши, — что будет... полезно, если я буду ходить на такие мероприятия. Вроде того. Гермиона моргнула. — Он так сказал, Гарри? — Ну, типа того – ты же знаешь, что он такой... — Гарри беспомощно посмотрел на Гермиону, Рона и Джинни, которые уставились в ответ. Нет, мы не знаем, какой он. — Почему Дамблдор думает, что посещение маленьких вечеринок Слизнорта поможет? — задался вопросом Рон. — Не знаю – он не очень ясно выразился, но... мне кажется, он хочет, чтобы я как-то сблизился со Слизнортом...? Мозг Гермионы, бешено крутившийся всё утро, приостановился. Это было интересно. Это было как раз то, чего они ждали. Гарри, однако, казалось, не обращал внимания на детали, поэтому она осторожно поинтересовалась: — Что именно, по мнению Дамблдора, можно получить от профессора Слизнорта? Или, по крайней мере, от более близких отношений с ним? — В конце концов, если не считать его странного пристрастия к обращению с учениками как с карточками от шоколадных лягушек, он был похож на обычного учителя. Как и любой другой волшебник. — Может быть, — заговорщически предположил Рон, — есть какое-то зелье – что-то, что поможет победить Сами-Знаете-Кого, – и если ты достаточно сблизишься со Слизнортом, чтобы он рассказал тебе о нём, или дал его тебе, или ещё что-нибудь... Гарри слабо улыбнулся. — Да, возможно. Но как бы там ни было, я постараюсь посещать как можно больше таких ужинов. — Значит, вечерней тренировки по квиддичу не будет? — жалобно спросила Джинни. — Нет, извини. — О, не унывай, — усмехнулся Рон. — Пока Гарри выуживает секретный рецепт из старых слизеринцев, ты можешь подсыпать немного яда в суп МакЛаггена! Гарри поперхнулся тыквенным соком, а Джинни рядом с ним мрачно усмехнулась. Гермиона невербально убирала беспорядок, который Гарри устроил на столе, запутавшись в сложной паутине мыслей, которые, казалось, вдруг сами собой связались, хотя и смутно. — Я не знаю... Я не думаю, что это зелье... может быть... Она остановилась, нахмурившись. Гарри, оправившийся от своего всплеска, с интересом посмотрел на неё. — Может быть...? — Ну, я не уверена на сто процентов, конечно, но... Ну, подумайте сами: Профессор Слизнорт уникален тем, что он здесь уже очень давно. У него мог бы быть Волдеморт, — она обвела взглядом их забывчивых соседей по столу, — как студент. — Но так же поступали и многие другие учителя, — возразил Рон. — Да, — согласился Гарри, — Дамблдор ведь тоже был профессором Реддла. Трансфигурация, верно? Если мне суждено узнать что-то о его пребывании в Хогвартсе, Дамблдор мог бы мне рассказать. — Вот только Дамблдор не знал бы Тома, не совсем. — Гермиона покачала головой, теперь уже совершенно уверенная в своей гипотезе. — Не то что профессор Слизнорт. Он ведь тогда был старостой Слизерина, и, похоже, Том Реддл никогда не ладил с профессором Дамблдором. Да и вообще ни с кем из учителей, насколько я знаю... Подумайте вот о чём: Если через пятьдесят лет кто-то захочет узнать, каким был Гарри Поттер в школе, как вы думаете, что ему лучше – поговорить с профессором МакГонагалл или профессором Снейпом? Гарри сделал кислое лицо, и Гермиона позволила себе небольшую улыбку самодовольной победы. — Хорошо, я понял. Но как я смогу узнать то, что мне нужно, если я даже не знаю, что мне искать? Рон пожал плечами, а Джинни выглядела обеспокоенной. — Может быть, заставить его говорить? Гарри посмотрел на Гермиону, которая лишь пожала плечами. — Ты должен быть осторожен в своих действиях. Сомневаюсь, что профессор Слизнорт будет в восторге. — Да уж, — фыркнул Рон, — если бы я был учителем, а один из моих учеников оказался бы самым злобным ублюдком из всех, кого мы когда-либо знали, я бы тоже не хотел об этом говорить. Гермиона с ним согласилась.***
Вторая половина дня прошла в такой же тошнотворной череде вялой монотонности и возбужденного бешенства. Гермиона была благодарна профессору МакГонагалл за то, что после лекции она провела сложный практикум по трансфигурации детальной росписи на тонком фарфоре; он требовал такой точности и сосредоточенности, что в течение блаженных тридцати пяти минут она не думала ни о Драко Малфое, ни о Томе Реддле, ни о чём либо другом, кроме того, сколько лепестков должно быть на фиалке. Но урок закончился слишком быстро, а потом закончилась и История магии, и она с тошнотой уставилась на свою тарелку. Неужели только вчера вечером он... они...? Она столько раз прокручивала в голове это воспоминание, что уже не могла вспомнить, какие моменты были реальными, а какие – бредовыми иллюзиями. Он действительно спросил ее – и она ответила "да" – и он смотрел на нее так – и потом он – и потом пришел призрак, из всех возможных... При воспоминании о том, как он прижал ее к своей груди, якобы для того, чтобы спрятать от прохожих, она почувствовала недоуменное сочетание холода и тепла. При мысли о том, что ее могли увидеть, желудок попытался вылезти из горла – но нет, вокруг никого не было... А если бы Почти Безголовый Ник не помешал? Что бы тогда произошло? То, как они разошлись, и так было невыносимо неловко. А что было бы, если бы им пришлось расходиться самим...? — Эй, Гермиона! Прошло мгновение, прежде чем она поняла, что это Рон смотрит на нее. — Ой, извини – что? — Ты ведь сегодня готовишь зелье, не так ли? Она сглотнула. — Да. — Может, он вообще не придёт... Может, мы будем работать в полной тишине, и это будет ужасно... Может, он сделает вид, что ничего не было – или поцелует меня в подсобке с ингредиентами... — А ты не хочешь что-нибудь съесть? — Хм? — Ну, ты всегда голодна, когда тебе приходится варить поздно вечером, а сегодня ты почти ничего не ела... — Он поднял брови на ее нетронутую тарелку. — О, — нахмурившись, она подцепила вилкой брюссельскую капусту и уставилась на нее, как будто собиралась сделать это с самого начала. — Просто отвлеклась. Спасибо, Рон. — Не беспокойся. Хотя если ты хочешь стащить несколько сэндвичей, то лучше сделать это сейчас, пока Дин не прикончил всю партию. — Ой! Дин кинул морковку Рону, и она удивительно хорошо прилипла к рукаву его мантии. Возможно, она была зачарована специально для этого. Гермиона наблюдала за их шалостями с холодной отрешенностью, ее желудок завязывался во все более сложные узлы, в то время как стол Слизерина мелькал в ее периферийном зрении. Ходил ли Драко сегодня на обед? Должна ли она принести ему что-нибудь? Будет ли это что-то значить, если она это сделает? Ожидал ли он этого? Ну, если он чувствует себя так же, как я, то ему вообще не захочется есть. Все это было слишком сложно, правда. И, кроме того, он вполне мог обойтись одну ночь без ее тайной еды. Она выкинула все это из головы и с жадностью принялась за ужин. После этого стало очень тихо. Панические, дикие мысли в ее голове улеглись в каменную тишину, а вся бурлящая энергия в крови сгустилась в нечто тяжелое. Она попрощалась с остальными, когда пришло время уходить, и отстраненно заметила, что со стороны, наверное, выглядит совершенно нормально. Что-то первобытное взяло верх и решило, что она дойдет невредимой. Она удивлялась, почему ее мозг считает спуск в подземелья столь же опасным, как и приближение к самой жестокой дуэли. Казалось бы, этого следовало стыдиться. По тусклым коридорам сновали притихшие студенты, уставшие после долгого дня; они не обращали на Гермиону внимания, пока она пробиралась сквозь тени и стояла перед маленькой лабораторией. Что, если он не пришёл? Что, если он и не собирался? Открыв дверь, она окажется в одиночестве? Что ей делать, если он придёт поздно? Что если... Дверь распахнулась, почувствовав ее присутствие и возможное намерение войти. Тусклые радужки глаз встретились с ее ошеломленными, а затем ее тело приняло решение за нее. — Привет. Драко смотрел, как она заходит в комнату и вешает свои вещи на крючок. Звук закрывающейся двери был тихим и в то же время зловещим. — Привет, — сказал он после некоторого колебания. — Ну что, начнем? — Боже мой! Почему я говорю так... так бодро? Её ужас только усилился, когда она заметила, что Драко уже приступил к ночной работе: банка с маринованными орлиными глазами стояла на столе открытой. Судя по выражению его глаз, он совсем не ожидал её появления. В какой-то ужасной пародии на тот день много недель назад, когда он поцеловал её в первый раз, они в сложном молчании приступили к работе. Гермиона держала серебряное ситечко над котлом, а Драко осторожно опрокидывал содержимое банки, позволяя крови и сливовому раствору проникать через ситечко и значительно затемнять зелье. Орлиные глаза прижались к металлической сетке, погрузившись чуть ниже поверхности зелья, а Гермиона закрепила края сита на ободке котла. Так он и простоял до тех пор, пока из глаз не вытекла вся жидкость, и пока этого не произошло, Гермиона послушно помешивала. Это ужасно. О чём он думал? Неужели она делает это как-то неправильно? Она всегда смеялась над своими сверстниками, которые попадали в подобные романтические дилеммы, но сейчас...! Она молилась, чтобы инстинкт подсказал ей, как поступить, но единственной подсказкой было сделать вид, что ничего не произошло, и избегать любых контактов. Проклятье. Если Драко ждал, что она что-то сделает, то он этого не получит. Тягостное молчание затянулось, ненадолго ослабев, но спустя несколько мгновений, когда он приблизился слишком близко, дыхание замерло, и она подумала, не произойдет ли сейчас то самое – неизбежное – нечто. Но этого не произошло. Он снова отодвинулся, и процесс варки продолжился, пока цвет зелья не стабилизировался, и в ситечке осталась лишь сгущённая масса, на которую Гермиона старалась не смотреть. Неужели это всё? Задалась она вопросом, убирая, как всегда, свои инструменты. Значит ли это, что он сожалеет об этом? Или, может быть, это всё, что он хотел; только один раз, и теперь он покончил со мной? В общем, она чувствовала себя довольно отстраненно по отношению ко всей этой истории и, поскольку больше ничего не произошло, теперь смотрела на него с клиническим, почти академическим любопытством. До завтра, когда я сойду с ума от этого. Естественно. Но пока что она была рада, правда. Представьте себе, насколько всё это усложнилось бы, если бы ещё и было связано с Драко Малфоем? Это было нелепо и невыносимо, и, честно говоря, у Гермионы не было времени на всё это. Хорошо, что он уже избавился от этого. Гермиона аккуратно поставила очищенное сито на полку с инструментами и на мгновение поправила соседний набор бронзовых весов. Было уже совсем холодно, и она начала бояться зябкой прогулки к своей башне. Впрочем, лучше уж сразу идти. От теплого света свечей и тихой атмосферы лаборатории ее начало клонить в сон. Она повернулась, чтобы уйти, но он тоже, и она отругала себя за глупость. Она не смотрела на него, не смотрела как следует, а теперь, когда посмотрела, не могла отвести взгляд. Он стоял не более чем в трех шагах от нее, но мог приклеиться к ней спереди, и она не могла сдвинуться с места. Это было совершенно безнадежно, и, судя по его глазам, он тоже это понимал. Зелье на специальном столике в углу удовлетворенно булькало, и если бы Гермиона спросила себя об этом позже, она могла бы только сказать, что ею овладела какая-то сила, которая толкнула её вперёд, чтобы сорвать с крючка мантию и сумку (так резко, что они с грохотом упали), споткнуться и выйти в коридор и повернуться лицом к его глазам (теперь уже гораздо более близким), потому что больше смотреть было некуда. — Фините инкантатем. Удивительно, подумала она, что они вообще вспомнили о чарах. Потом он снова поцеловал ее, и она совсем забыла о магии. На этот раз все было не так уж и по-другому. Ведь это уже был третий. Но это было так, потому что теперь в нем чувствовалась освобождающая тяжесть взаимности. Даже больше, чем раньше, когда он спросил, а она согласилась, а потом был неловкий танец, пока они выясняли, кто и что хочет. Его губы были теплыми и сухими, как и раньше, но в них было меньше любопытства и больше отчаяния, и Гермиона не знала, что с этим делать, кроме как держаться. В её ответном поцелуе было что-то неистовое, и она с трепетом наблюдала за тем, как её руки перебираются на его плечи и сжимаются в кулаки, захватывая его мантию так, что он не может даже подумать о том, чтобы отодвинуться. От силы и неожиданности он застонал, но так же крепко сжал её за талию, бёдра, спину, и она отстранённо отметила, что они оба отдают не меньше, чем получают. Это была одна из самых абсурдных вещей, которые она когда-либо испытывала. И, когда они неуклюже отстранились друг от друга, и ее голова оказалась где-то на его шее, ее висок ударился о его челюсть, а подбородок уперся в его плечо, она подумала, не тот ли это пьянящий дурман, который якобы воспроизводит Амортенция. Лаванда... мята... аконит .. цитрусовые... Она вдыхала, прижимаясь рёбрами к тёплому и дрожащему телу Драко. Медь... море... Пыльный аромат замка и тяжелые, кислые пары зельеварения, все еще прилипающие к его мантии.