Волчье слово

      В дом вошли двое: тоненький высокий юноша с острыми чертами лица, больше напоминающий деву, укутанный в странные цветастые теплые одежды и большой толстый серый волк в нетерпение водящий носом из стороны в сторону; в широко открытой пасти он держал увесистый круглый свёрток. Где-то на задворках сознания, чужой, не чангэнов голос, заметил, что, оказывается, не у всех оборотней такие большие и острые клыки, какие есть у Гу Юня.       Чан Гэн не боится вошедших, но руки отчего-то подрагивают. Он волнуется.       Пусть уйдут! Пусть уйдут! Пусть уйдут!       «Верно, — шепчет змеёй сладкий голос в голове, — пусть, пусть уходят далеко, как можно дальше. Я почти никогда не проявляюсь на людях, но мой малыш настолько боиться быть раскрытым, что предпочитает меня. Правильно, правильно. Бойся. Но гнилого яблока не скрыть: рано или поздно оно запахнет».       — Так где человек? — спросил толстый оборотень, освободив свою пасть от круглого свертка, теперь разговаривая более сносно, хоть и быстро. Это он, как понял Чан Гэн, быстрее своего спутника хотел попасть в дом. — Как же поглядеть хочется!       — Да чего глядеть-то? — фырчит второй, стряхивая с одежды снег. Хочет показаться равнодушным, но Чан Гэн безошибочно улавливает нотки острого интереса. — Я слышал, что у них, как у всех нормальных зверей по четыре лапы. Не калека ли он? — обращается с этим вопросом к старику Вэю, будто не зная, не ощущая, что Чан Гэн здесь. Сердце кольнула обида.       — Не калека, — отзывается в ответ старик. — Очень ладный юноша. Другого бы себе Гу Юнь и не выбрал.       Говорят о нём, как о лошади на рынке.       — Так что же, если он ладный такой, почему не выходит? — понитересовался юноша. — И где это Гу Юнь мог выбрать человека?       — Вот у самого Гу Юня и спрашивай. С меня старика спрос какой? — ворчливо отозвался старик Вэй и заспешил к круглому низкому столику, чтобы развернуть свёрток, на ходу всячески намекая на то, чтобы Чан Гэн немедленно вылез из своего укромного уголка.       Чан Гэн устало вздохнул и скатал паутину в маленький-маленький серенький шарик, чувствуя себя таким же маленьким среди этих незнакомых людей, желающих рассмотреть его словно придирчивые покупательницы товар в лавке.       «Держись, — приказывал себе Чан Гэн. — Это лучше, чем гнить в городской темнице или, того хуже, в лесу под слоем снега».       Чан Гэн тихо вздохнул и, проведя рукой по волнистым волосам, слелал шаг вперёд к свету.       Как-то в Яньхуэй старый лавочник Лин чудно подстриг свою собаку, и нацепив ей на свисающее ухо бант, подвесил к крыше лавки кусочек вяленого мяса, чтобы она смешно подпрыгивала, будто танцевала. Естественно, это привлекло внимание жителей городка, изголодавшихся по зрелищам, пусть даже самым пустяковым. У лавки вскоре собралась целая толпа зевак, которые внимательно следили за потугами собаки с бантиком достать себе вкусного мясца: кто-то в голос хохотал, некоторые женщины подмечали какая она милашка, другие называли издевательством. В любом случае дела у лавочника Лина пошли в гору и в тот день у него купили много товаров.       Сейчас разница между Чан Гэном и той собакой была не так уж велика и различие заключалось в том, что у собаки перед носом был кусочек аппетитно вяленого мяса, чтобы не замечать пристального внимания людей, а у Чан Гэна был только крошечный комочек паутины между большим и указательным пальцем.       Оборотни с ног до головы рассматривали Чан Гэна от чего он сам себе стал казаться ещё более гадким и угловатым, чем казался до. И если взгляд толстого оборотня был скорее заинтересован, то взгляд то ли девицы, то ли юноши не скрывал ноток презрения: очевидно, он пока не решил что и как думать о Чан Гэне. Чан Гэн бы предпочел, чтобы о нем никто ничего не думали вообще.       — Добрый день, — не тихо но и не громко произнёс Чан Гэн, склоняясь голову в привественном поклоне. — Благодарю вас за гостиницы.       — Ты... Ты зачем кланяешься? — удивлённо спросил юноша в женской одежде, а толстый волк поглядывал на Чан Гэна в полном замешательстве.       Чан Гэн внутренне замер и краем глаза заметил взволнованный взгляд старика Вэя. Он совсем забыл, что волки не раскланиваются друг с другом во время знакомства и приветствия. Но сделанного не воротишь.       — У нас у людей так принято, — терпеливо объяснил Чан Гэн, борясь с желанием развернуться и, ничего не сказав, уйти в спальню, снова закрывшись от окружающего мира подушками и шкурами. За всё время пребывания в волчьем доме это стало почти привычкой.       — Да?! — восторженно воскликнул толстый волк, склонив голову набок.— А у нас такого в племени нет! Мы просто встаем, когда входят старшие или здороваемся за руки.       — И хорошо, что мы просто здороваемся. Мы не люди, нам ни к чему перед друг другом пресмыкаться, — одергивает оборотня юноша в женских одеждах.       Чан Гэн сжимает и разжимает кулаки, старательно игнорируя эти слова гостя. На языке вертится тысяча колкостей. Они жгутся, извиваются вокруг, режут язык. Правда, в племени все равны? Судя по взглядам этих двоих равны тут все оборотни, а он что-то наподобие диковинной игрушки, которую в снегу откопал их вожак и зачем-то принёс домой.       — Ещё у нас у людей приятно называть свое имя при знакомстве, — холодно ответил Чан Гэн. — Меня не предупреждали, что равенство выражается и в отсутствии имен у оборотней.       Юноша в женских одеждах беспощадно покраснел, а волк только досадливо опустил до этого весело вилявший из стороны в сторону хвост и примиряще произнёс:       — Как же мы сразу не сказали! Не злись, братец Чан Гэн. Я Гэ Пансяо, а это Цао Нанцзы. Мы давно хотели с тобой познакомиться, но всё не получалось толком, да и вожак сказал не приходить пока не поправишься. Но сейчас же тебе лучше? Лучше же?       Чан Гэн сдержанно кивнул. Всё-таки толстый оборотень был настроен гораздо доброжелательнее, чем юноша с надменным лицом в женских одеждах. Этот как будто пришел убедиться, что оборотни во всем лучше людей. Боковым зрением он заметил, как старик Вэй подавал за спиной яростные знаки в сторону стола, который успел протереть и расставить на нем посуду. Чан Гэн не решился расстраивать старика (хотя соблазн всячески намекать, чтобы гости убрались восвояси был очень велик), поэтому сделал радушный приглашающий жест рукой.       — Пока будете ждать... — Чан Гэн осёкся. Как ему нужно было называть Гу Юня при них? Старик Вэй что-то говорил об этом. Не по имени, по-другому. Но даже, когда вспомнилось, слова не шли с языка. Слишком неправильные, — мою пару, —в мире у Чан Гэна не было ничего, что принадлежало именно ему, — попейте, пожалуйста, с нами чая.        Оборотни кивнули и расселись за низким круглым столиком на подушках, поближе к очагу. Чан Гэн принялся осторожно прополаскивать кипятком красивые фарфоровые чаши, искусно расписанные нежно-розовыми крупными цветками пионов, которые каким-то немыслимым образом оказались здесь, в дремучем лесу, в поселении оборотней, где вся кухонная утварь была в основном деревянная и глиняная. Откуда бы здесь взяться фарфоровому сервизу, достойному двора любимой наложницы какого-нибудь знатного господина? Старик Вэй, как правило, пропускал все неугодные ему вопросы мимо ушей, бормоча под нос, что раз дом гуюнев, то ему и стоит задавать вопросы. Только вот Гу Юнь всегда был где-то далеко за пределами порога дома. Никогда не рядом.       В воздухе распространяется аромат хвои, когда Чан Гэн неспеша разливает чай в четыре чайные чаши. Он сделал вздох. Хвойных чай почему-то полюбился Чан Гэну особенно то ли из-за незамысловатого процесса заварки, то ли из-за запаха, то ли из-за всего сразу. В общем, одно было понятно: с тех пор, как старик Вэй показал, что к чему в заварке чая, Чан Гэн научился заваривать если не очень вкусный, то вполне сносный чай, который ему нравился.       Гэ Пансяо грустно смотрел на ароматно дымящиеся чаши и тяжело вздыхал.       — А я тебе говорил, — назидательно сказал Цао Нянцзы, аккуратно отпивая из чаши, — что нужно было вернуться домой и нормально одеться. Я бы тебя подождал.       Чан Гэн про себя в который раз подумал, как это неудобно быть оборотнем, когда нужно быть и человеком и волком сразу, без возможности обращаться в одежде и оставлять её на себе целой.       — Надо так надо было, — отозвался Гэ Пансяо. — Но ведь я же могу аккуратно полакать? — с надеждой в голосе предположил он.       Чан Гэн заметил, как напряглись плечи старика Вэя. Да и сам он напрягся тоже. А вдруг по неосторожности разобьёт? Цао Нанцзы был такого же мнения, поэтому поспешил выразить мысль вслух:       — Ещё не хватало ненароком такую красоту разбить! Нет уж, жди основного блюда.       Гэ Пансяо снова вздохнул. К его счастью основное блюдо не заставило себя долго ждать, поэтому вскоре на столе появилось две миски: одна с продолговатыми вареными закатышками из теста, от которых исходил белесый пар, а вторая с острым соусом. Специально для Гэ Пансяо в волчьей форме старик Вэй наложил всё в отдельную миску, перемешав закатышки с соусом. Все четверо принялись спешно поглощать пищу. Гэ Пансяо был кажется единственным, кто по-настоящему ей наслаждался.       Беседа за столом не особо клеилась, отчасти из-за вкусной еды старика Вэя, отчасти из-за напряжения. Видимость беседы поддерживал старик Вэй и Гэ Пансяо. Они говорили о самых пустяковых вещах: о быте, о правнуках старика Вэя, о делах родителей Гэ Пансяо, о том, что без кузнеца (здесь есть кузница?) как без рук и он неизвестно когда поправится. Цао Нянцзы в основном изучающе поглядывал в сторону ноши и Чан Гэн выдерживал этот взгляд.       «А ведь мы ровесники» - мельком пронеслась мысль в голове Чан Гэна и он закусил губу, вглядываясь в свое отражение в хвойном чае. Он отчего-то почувствовал бесконечную пропасть между собой и двумя гостями. Не только потому что он человек, а они - оборотни, а потому что Чан Гэн существо никому ненужное с самого рождения и даже раньше, живущее само по себе, там где позволят, а эти двое... Их любят, ждут и с каждым человеком здесь у них есть связь, которая длинной шёлковой нитью отходит от их груди к другим и завязывается в прочный узелок. У Чан Гэна же вместо прочной шелковой нити - липкая короткая паутинка, что не долетала ни до кого и сгорала где-то на середине пути, а если и долетала, то каждый мог просто стянуть её, как и любой другой прилипший к мусор. Что Чан Гэн есть, что его нет - всё одно.       Из мыслей вырвал лукавый капризный голос Цао Нанцзы:       — Я вот до сих пор не пойму, где вы с Гу Юнем познакомились и как он смог тебя встретить?       Старик Вэй беспокойно завертелся, постучал по столу. Он хотел было открыть рот, но тут же его закрыл, не зная, что сказать. Пальцы Чан Гэна дрогнули на чашке, но юноша не подал вида. Для своих девятнадцати он неплохо умел держать эмоции и чувства в узде. Это очень полезный навык, который как-то сам собой приобретается, когда живёшь с матерью-убийцей.       — Это, — старательно подбирая слова, произнёс Чан Гэн, — долгая история.       — Мы не торопимся, — пожал плечами Цао Нянцзы и сложил руки замком под подбородком. Рукава теплых одежд задрались, обнажая тонкие белые руки. Если бы не крепкая парняжья кисть, то их можно было бы легко спутать с руками молодой госпожи: нет ни мозолей, ни ранок. Чан Гэну почему-то захотелось спрятать свои.       — Я бы тоже хотел послушать, — поддакнул Гэ Пансяо, не отрывая морды от тарелки. В маленьких глазках засветился искренний детский интерес, как будто ему вот-вот должны были рассказать самую увлекательную историю, какую он только слышал.       Чан Гэн внутренне взвыл и, не сдержавшись, проклял Гу Юня на чем свет стоит. Гости застали его врасплох. Взглянув на растерянное лицо старика Вэя, Чан Гэн понял: рассчитывать придется только на самого себя. В этом племени не существовало мужей и жён, на первое место здесь ставились чувства между оборотнями и укус на шее. Укус на шее у Чан Гэна имеется, поэтому осталось только придумать чувства, чтобы красиво обернуть укус и сразить на повал слушателей, как сражали актёры театра своими громкими выразительными речами.       — Тут нечего слушать. Я заплутал в лесу, когда охотился на кроликов, — осторожно начинает Чан Гэн, катая слова на языке. Ладони слегка вспотели, и, чтобы не выронить чашку он поставил её на стол. Нужно просто умело оплести правду подробностями. Он делал так не раз и не два. Незаметный выдох. — Я старался найти дорогу назад, но снег присыпал следы.       — Поэтому ты стал пробираться вглубь?— насмешливо поинтересовался Цяо Нанцзы.       — Я не знал, куда я иду.       — Неужели не взял с собой собаку?       — Я побоялся как бы она не убежала от меня и её не загрызли волки, — парировал Чан Гэн, внимательно наблюдая за реакцией слушателей исподлобья. Если старик Вэй не хмурил брови, а молодые оборотни в подозрении не щурили глаза, то он говорил складно?       — Ясно, — Цао Нянцзы еле заметно кивает в задумчивости поджимает губы, как видно раздумывая над следующим вопросом.       Но раздумывать ему не приходится. Точным и самым важным вопросом его опережает Гэ Пансяо. Оторвав морду от еды, он простодушно оглядел Чан Гэна.       — Далековато ты забрался, братец Чан Гэн, — оборотень сочувствующе помотал косматой головой. — Весь промок, наверное, и одежду всю изодрал. Лес, он же чем ближе к нашему поселку, тем гуще; да и снега в эту зиму уж больно много выпало. На цунь отойдёшь, а лапы проваливаются. Только как же ты к нам подошёл, и Гу Юнь тебя не загрыз? Вы разве ещё до этого встречались?       Цао Нянцзы согласно кивает. Взгляды всех троих сидящих за столом обращаются на Чан Гэна и он чувствует себя как никогда одиноким и несчастным.       Старик Вэй что-то старается показать украдкой, смотрит извиняюще и потерянно. Чан Гэн качает головой, мол, ничего.       Когда тишина становится слишком долгой для такого казалось бы легкого вопроса, Чан Гэн незаметно набирает в грудь побольше воздуха. Он не знает, что сказать. Но Гу Юнь красивый, красив, как бывают красивы падшие небожители и последние минуты жизни, поэтому если сейчас он наплетет про то, что, упав в снег, он умолял взять его в спутники жизни, в это поверят?       Дверь тихонько скрипит и спину Чан Гэна обдает ощутимым холодом. Он зябко передергивает плечами. Гэ Пансяо и Цао Нянцзы быстро привстают из-за низкого стола, приветственно кивнув головами в сторону выхода. Чан Гэн привстает тоже и поворачивает голову.       — Надо же, сколько меня встречают.       В дом входит огромный черный волк. Гу Юнь. Мордой закрывает дверь. Хлопает она намного громче. Чан Гэн выдыхает, напряженно поджимая пальцы ног, смиренно сложив руки на животе. Он не знает, что ему сказать и что ему сделать (в который по счету раз за день?); боится поднять глаза, столкнуться с выжидающими взглядами оборотней, которые наверняка надеятся на зрелище, где он в радости кинется на косматую волчью шею. Только Чан Гэн совсем не рад.       — Пара у меня уж больно стеснительная, — с улыбкой в голосе объяснил гостям Гу Юнь. Он подошел к Чан Гэну сам, сам уткнулся холодным влажным носом в грубоватую ткань рубахи, потёрся.       В мозгу Чан Гэна зажигается воспаленная мысль, что нужно что-то сделать, как-то ответить, и он не нашел ничего лучше, чем положить влажную от волнения ладонь, оборотню между ушей (ему показалось или Гу Юнь хмыкнул?). Этого должно быть достаточно.       — Ну же, расслабься.       Чан Гэн выдыхает и раздражённо смотрит на пушистую черную макушку под рукой. Легко ему говорить: окружен своими соплеменниками, которых наверняка знает всю свою жизнь, знает как и что они подумают, пока он, Чан Гэн, даже руки свои без опасений не знает куда деть. Сердце громко колотится где-то под горлом.       — Здравствуй, Вэй, — не отнимая головы от живота юноши, Гу Юнь чуть поворачивает морду в сторону старика, а потом уже обращается к Гэ Пансяо и Цао Нянцзы: — ну молодежь, — Чан Гэн не видит выражения его лица, но почему-то думает, что он строго сощурил свои персиковые глаза; руки с пушистой головы не убирает. — сказал же вам, балбесам, что моя пара не окрепла ещё, не всё о нас узнала, чтобы принимать.       Искоса он натыкается на одобрительный взгляд старика Вэя. Напряжение чуточку отступает и дышать как будто становится легче.       — Просто так не пришли бы, — возражает Цао Нянцзы. В его глазах Чан Гэн замечает что-то странное, что-то, что не должен был видеть. — Мы гостинцев твоей паре принесли и разговор у нас к тебе важный. Ждали.       Гэ Пансяо быстро кивает испачканной в соусе мордой.       Гу Юнь молчит некоторое время. Устало выдыхает:       — Опять на счет охоты?       Гэ Пансяо в стыде опускает голову, а Цао Нанцзы, отведя взгляд, рассерженно отфыркивается:       — Не только.       Гу Юнь наконец отнимает голову от живота Чан Гэна. Юноша, к собственному удивлению, ощущает пустоту и неприятную прохладу, на том месте, где ещё недавно было мягко и тепло.       — Ну говорите, раз пришли.