Волчье слово

      Про одних людей говорили, что сердца их покрыты золотом доброты и украшены драгоценными каменьями необходимых человеку добродетелей, чтобы делать мир лучше, счастливее; про других говорили, что сердца их подобны льду, где всё хорошее навеки замерзло и они уже неспособны что-либо чувствовать, а уж тем более делать что-то, что осчастливит окружающих.       Чан Гэн не знал к какой категории отнести себя. Ему никто никогда не говорил какое у него сердце, а мать утверждала, что сердца у него и вовсе не было, потому что он - бессердечное, мерзкое создание, обуза на её шее. Но Чан Гэн знал, был уверен, что сердце у него всё-таки есть. Он чувствовал как отчаянно, умоляюще оно билось о грудь, будто вот-вот выскочит, когда он прятался от матери в глубине небольшого мэрского дома, готовый в любой момент к тому, что его настигнут, снова сделают больно, так что это сердце болезненно сожмется, заставит стиснуть зубы до скрежета.        У Чан Гэна и правда было сердце. Чан Гэн не был бессердечным. Только вот, всё равно, каким же это сердце было? В какой-то момент Чан Гэн решил, что если бывает сердце золотое и ледяное, то его сердце - бесплодная серая туча, которая не несёт в себе ни питательных для земли дождей, ни ярких гроз с громом. Взявшаяся из ниоткуда и плывущая в никуда, никому не нужная туча, на которую иногда ругаются мальчишки, когда она никого не трогая, летом проплывает мимо и загораживает им тёплое солнце, к лучам которого сорванцы выбрались погреться из прохладной речки. С тех пор, как эта мысль пришла ему в голову, началась какая-то странная, но нежная любовь Чан Гэна к серым тучам.       Сегодня небо тоже было затянуто целой армией серых туч, из которых неспешно падали крупные хлопья снега. Чан Гэн сидел на низкой табуретке, лбом прислонившись к маленькому запотевшему оконцу, наблюдая за тем, как из труб соседних домов в воздух кольцами поднимается сизый дымок, а по расчищенной от снега тропинке туда-сюда как угорелые носились трое пушистых серых волчат. За углом дома навязчиво маячила подрагивающая тень матери. Юноша старался не замечать её. Он вполуха слушал, как старик Вэй гремит сзади посудой и объясняет рецепт какого-то блюда, которое в стае ценилось и любилось особенно.       — Тонко-тонко раскатываешь тесто и режешь его на полоски….       Сколько дней он здесь? Сложно сказать. Чан Гэн не считал. Время тянется словно смола: один день как целая неделя. Всё на что оставалось сил и чувств сжирала усталость. Ему бы лечь и заснуть беспробудным сном, а проснутся наконец бодрым и хоть немножко свободным, не ощущая ни тени матери, ни обязанностей совершенно чужих оборотней.       — Потом мелко режешь эти полоски и мякушки от них скатываешь двумя пальцами о стол        Радовало лишь то, что его не выгоняли на улицу, не заставляя заводить знакомства с другими оборотнями, которых в стае было не мало.       Каждый день проходил для Чан Гэна так, как он не мог мечтать в доме отчима - в приятном однообразии: редкие визиты лекарши-омеги Чэнь Цинсюй, более частые визиты советника и друга вожака, который явно относился к нему с настороженностью, альфы Шэнь И и наконец ежедневные визиты старичка Вэя, который обучал Чан Гэна ведению быта, как у них в стае это было принято. По словам старика юноша оказался учеником способным, а потому время визитов сокращалось и приходил Вэй не столько обучать, сколько болтать. Он рассказывал о своем детстве, когда стая только-только обосновалась здесь, а было это почти сто лет назад, рассказывал о своей юности, о муже, о детях, о внуках, о том, какие оборотни проводят обряды и праздники, во что верят, чем занимаются в повседневной жизни. Чан Гэн слушал. Внимательно слушал и запоминал, например то, что весной оборотни встречают рождение новой жизни и устраивают большие бега, когда они без устали носятся по всему лесу и бегут до тех пор, пока не находят огромную сосну, под которой покоились предыдущие вожаки стаи. В конце лета, ближе к осени охотники - та часть такая, которая оснащает деревню мясом - уходят в леса за добычей, а собиратели - в основном омеги - красиво украшают себя цветами, мажутся благовониями, торжественно шествуют собирать урожай на поля, за лесом.       — А потом? — спрашивал Чан Гэн.       — А что потом? — хитро улыбаясь, переспрашивал Вэй. — Потом, когда дело сделано, охотники приходят и охотятся на полях..       — На кого же?       Старик Вэй удивлённо хлопал глазами:       — Гу Юнь разве ничего не рассказыва..? — всегда осекался, извиняющем смотрел на Чан Гэна в понимании и тут же сбивчиво бормотал. — Вот я старый дурень! Конечно, Гу Юнь же вожак, дел невпроворот, много дел, конечно, я сам тебе расскажу, — и говорил он этого так, что у Чан Гэна не оставалось сомнений, что его не хотят видеть.       Почти всё это время Гу Юня не было дома. Волк ветром проскальзывал в спальню, когда Час Быка* медленно отдавал свои права Часу Тигра*, неслышно подходил к кровати и, осторожно отодвинув шкуры, ложился близко-близко . У Чан Гэна пересыхало во рту, казалось он каким-то третьим глазом видит развалившегося позади огромного волка, чувствует как чёрная шерсть задевает ткань нижних одежд. В такие моменты в голове у Чан Гэна не оставалось никаких мыслей и весь он обращался в натянутую струну, прислушиваясь к мерному дыханию.       Страха не было. Было только тепло, спокойно и стыдно. Стыдно, потому что желудок щекотало нечто странное, посылая волны мурашек по спине и рукам, заставляя притягивать колени ближе к животу, стараясь выкинуть из головы произвольно рисующиеся благородные черты лица мужчины, водопад чёрных волос, белую как снег кожу и соблазнительную киноварную точку у глаза. Гу Юнь в человечьем обличье был красив, как не должен быть красив ни один смертный мужчина. От него сложно было оторвать взгляд. С такими неприятными, странными для себя мыслями Чан Гэн засыпал. И засыпал в кое-то веки спокойно. Не выискивая глазами тёмную фигуру матери в комнате, вообще о ней не думая. Просто засыпал, как все нормальные люди в доме, в тёплой кровати, рядом с ним живой душой. Почему-то в такие удары сердца это осознавалось особенно остро.       А по утрам снова была холодная постель, полная голова мыслей, тень матери в углу, куда не доходили лучи зимнего холодного солнца и отвращение к себе.       Из раздумий выдернул настойчивый стук в дверь. Старик Вэй от неожиданности выронил тесто и оно благополучно приземлилось на стол подняв белое мучное облако. Стук повторился. Кем бы ни был гость он точно не любил, чтобы его заставляли ждать - так ему не терпелось войти.       — Кого ж это к нам принесло? — обеспокоенно спросил Вэй, вытирая руки о старый влажный кусок ткани. Он всегда беспокоится, когда кто-то стучался в дверь отсутствие Гу Юня.       — Не знаю, — беспечно отозвался Чан Гэн, от всей души надеясь, что и эти визитеры уйдут также, как и остальные, не переступив порога дома.       Гу Юнь был вожаком стаи, он предупредил об этом юношу с самого начала. Вожак - как объяснял старик Вэй - это не то же самое, что император или губернатор; вожак - это помощник, тот кто найдёт для стаи верную дорогу к дому, если она её потеряет, тот кто добудет еды, если стая будет голодать, тот кто первый встанет на защиту и позаботиться о волчатах и стариках, если стая будет в опасности. Поэтому за дверью дома вожака редко был лишь снег и небольшой дворик.       Старик Вэй говорил, что Чан Гэну нужно будет к этому привыкнуть, потому как если доля вожака - нелёгкая, то доля пары вожака - ещё более трудная. Чан Гэн как пара должен был не заменять, но помогать Гу Юню в его обязанностях и родить здоровое потомство для рода Гу, ведь с незапамятных времен они вели племя за собой. Мало кто, кроме них соглашался взять на себя нелегкую ношу, в боязни погубить племя. Лишь они всегда проявляли достаточное мужество и отвагу, чтобы быть в ответе за жизнь стаи и самих себя из поколение в поколение взращивая достойных оборотней.       — Человеческие мужчины не рожают, — как бы между прочим напоминал Чан Гэн.       — Это не снимает с тебя обязанности, — с нажимом произносил старый волк. — Это делает её лишь сложнее. Для нас, волков, нет ничего важнее, чем оставить после себя хорошее потомство. Гу Юнь у нас хоть и странный, конечно, но волк.       Для Чан Гэна было важно не оставить после себя ничего. Он не чувствовал себя чьей-либо парой вообще. Лишь безмолвный призрак дома, который тихо витал здесь вместе со своей матерью. Может поэтому Гу Юнь никогда не спешил домой? Чан Гэну же лучше. Он игнорировал при таких мыслях что-то болезненное, обиженно, что пока не было понятно его душе, которая привыкла лишь выживать.       Юноша как всегда отодвинулся вглубь кухоньки, поближе к печке, чтобы быть незаметным для нежданного посетителя и не чувствовать мороза, который радостно принимал приглашение в скромное вожачье жилище.       — Ох! — старик Вэй всплеснул руками. — Чего это вы тут забыли, неразлучники?       — В гости пришли! — не слишком радостно известил омегу чей-то раздраженный скрипучий голос.       — Ну пфопусти же нас! Пфопусти! Уж больно на шеловешешку хошется пофляфеть! — второй голос был звонкий, нетерпеливый и возбужденный. Он говорил невнятно, словно держал в зубах что-то и Чан Гэну с трудом удалось разобрать, что говоривший хотел сказать.       — Не с пустыми руками пришли, — как бы между прочим и нарочито равнодушно оповестил первый голос. — Подарок принесли. Дай пройти.       Воцарилось напряженное молчание во время которого Чан Гэн умоляюще смотрел на краешек спины старика Вэя, который замер будто бы в нерешительности. «Гони! Не пускай!» — молил Чан Гэн. Что угодно только не ещё оборотни, к тому же молодые. Чан Гэн не хочет, точно не сейчас. Он будто окунулся в детство и какой-то непонятный страх задергался, закувыркался, зашипел в нём змеей в отчаянии.       — Ну раз не с пустыми руками… — протянул старик Вэй.       «Предатель!» — мысленно заорал Чан Гэн и сильнее вжался в свой угол.       Вэй отошёл в сторону, пропуская гостей.