***
Гу Юнь с интересом разглядывал достаточно красивое юношеское лицо под собой. Во рту стоял приятный металлический привкус. Пару красных капель упали с его пасти на бледную щёку человека. — Слабые, слабые люди, — он перевёл взгляд на место поставленной им метки, которая всё ещё немного кровила, на перепачканное, а теперь ещё порванное, слишком легкое для зимы, ханьфу. — Но и ты не из фарфора сделан, верно? Гу Юнь посмотрел туда, где меж деревьев маячили далёкие огни их небольшого посёлка. Голова от выпитого лекарства раскалывалась и шла кругом, а он добавил себе лишних хлопот. — А впрочем, посмотрим... В любом случае, снова ты не сможешь уйти. Сейчас Гу Юню нужно перенести свою ношу как можно более незаметно. Он не подготовился к панике соплеменников и их расспросам. Тем более к панике и распросам Шэнь И . К тому же, состояние не то. Деткам сегодня придется обойтись без его россказней на ночьЧасть 1
31 июля 2023 г. в 21:49
Яньхуэй был самым обычным приграничным городишкой на севере империи, и, как часто случалось с такими приграничными городишками, особенно процветающих империй, вскоре о нём забыли даже небожители. Раз в два года, а то и больше, сюда мог показать нос заблудший бродячий торговец или же собиратель хлама в отчаянии. Отсутствием лишнего внимания к себе извне Яньхуэй был обязан густому, непролазныму лесу и высоким горам между, которых он застенчиво приютился по приказу первого императора, да с тех пор так и стоял.
Поскольку Яньхуэй был вынужден вести очень уединенный образ жизни, вскоре его жители, за неимением каких-либо преинтересных событий, которые время от времени, требовала человеческая натура, цеплялись за совершенно любые, пустяковые сплетни и готовы были обсуждать даже святого за убитую надоедливую муху. Эти же обстоятельства способствовали тому, что на обсуждение иногда выносились события давно покрывшиеся пылью минувших лет, всякие сказки и легенды. Одна такая сказка была особенно любима жителями городка.
Любые приличные тёмные непролазные леса были полны тайн, загадок и хорошим заячьим мясом. Поскольку яньхуэйских лес был лесом приличным, особенно тёмным и непролазным, то вот уже столетия он кормил не только желудки людей, но и их воображение. Воображение кормил сполна тем, что каждый от мала до велика свято верил: в лесу, за некой чертой, живет сказочное племя.
Давно выжившие из ума городские бабки, рассказывали, что однажды первый император затеял идти войной на одно крупное государство. Преданные его воле бесстрашные генералы, которым не жалко было своей ничтожной жизни ради одной императоской улыбки, в один голос утверждали: "Ваше Величество, мы ничего не приобретём, только потеряем". Но император потерял покой. Он не ел и не спал сутками, вынашивая тяжкие думы. В тот момент, когда Сын Неба уж было смирился со своим бессилием, в сложившейся ситуации, один евнух поведал ему, что по степям и лесам империи скитается племя бесстрашных и сильных людей. По рассказам, один юноша оттуда мог одолеть трех лучших вооружённых до зубов воинов. Император ужас как обрадовался и в тот же день снарядил гонцов богатыми дарами, приказав искать племя до тех пор, пока они не найдут их и не приведут ко двору лучших оттуда, а если же гонцы вернуться без них, то не сносить им головы.
К всеобщему великому удивлению, вожак племени, прознав про то, что не кто-то, а император ищет их, сам явился ко дворцу. С почестями встретил государь дорогого гостя. Вожак с благодарностью принял императорские дары и выразил всякую поддержку в войне от него самого и от его соплеменников. Обрадовался император, сильно обрадовался: всё для него складывалось самым благополучным образом. Но взамен за оказанную помощь племя попросило лишь небольшой клочок земли, то место, где племя сможет жить спокойно, не потревоженное никем, кроме разумеется Его Величества. Главным условием было выбрать место самим. Подумав, император согласился. На том бы они всё и порешали, да император попросил гостя продемонстрировать свою удивительную силу, не обманули ли его слухи?
Вожак на это лишь громко рассмеялся и попросил поставить против него пятерых лучших имперских воинов. Император с сомнением покачал головой, но тут же приказал привести пятерых лучших из его личной стражи. Гость будто в насмешку отказался от любого оружия.
В тот день столицу потрясла новость о том, что один безоружный человек одолел пятерых лучших воинов самого императора.
Вскоре вражеское государство было повержено. Армия первого императора, вместе с воинами из загадочного племени, заставила армию врагов умыться своей кровью. Столица чествовала своих героев цветами и золотом. Император сдержал данное слово и, выделив племени лучшего коня, сказал вожаку: "Сверх земель, о которых ты и твои люди попросили меня, я дам вам столько, сколько проскачет этот конь". Вожак поблагодарил императора. Он и его воины ушли из столицы с гордо поднятой головой и с тех пор о них никто ничего не слышал. Они жили лишь в устах народа, передававшего сказания о них из поколения в поколение.
Жители Яньхуэй почему-то были свято убеждены, что соседствуют с этим легендарным племенем, но никто, даже уважаемые рассказчицы-старушки не могли внятно объяснить почему: для некоторых это было то, что город всеми забыт, как и прилегающие к нему территории, а для кого-то то, что когда старый мясник пошёл загонять кроликов в лес, так там и пропал, потому что забрёл на территорию поселения. В общем, одно было понятно точно: поскольку поселение не подчинялось никому и ничему, заходить на его территорию было категорически нельзя, а если уж зашёл какой неосторожный, то поминай как звали.
Чан Гэн никогда в эти сказки про племя не верил. Если на остальных его ровесников они нагоняли праведный ужас, то он лишь безразлично пожимал плечами. Даже если это оно действительно существовало и продолжает существовать (в чём он сомневался), то его воины всё равно никого не трогали, ни за кем не приходили в город, а от местных требовали лишь не заходить на свои честно добытые земли. Всё предельно просто и справедливо.
Чан Гэн никогда не верил в сказки, но сейчас он надеялся, молился на то, что они были правдивы и он найдёт на их землях свою смерть. Это звучало бы благороднее, чем быть разорванным дикими животными или быть занесенным снегом где-то в чащобе.
Грудь жгло огнём от быстрого и долго бега, мокрое ханьфу подмерзло и неприятно липло к телу, а сам он, утопая по колено в снегу, упрямо пробирался вперёд, раздирая лицо и руки в кровь о голые ветви деревьев.
Мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко, мерзко.
Дальше, быстрее от самого ли себя или от шипящего охрипшего голоса и посиневшего трупа своей матери - безжалостного, жестокого создания, будто вылезшего из самого Диюя. Он, будучи её выродком был ничуть не хуже. Рано или поздно, Чан Гэн знал: либо она убьёт его, либо убьёт её он.
Его смерть теперь тоже маячила не за горами, она стояла, ждала где-то здесь, совсем близко, возможно даже, за толстыми стволами этих вековых деревьев, любовно простирая к юноше свои костлявые холодные руки.
К горлу подкатил горький склизкий ком. Почему? Почему всё это происходит с ним? Почему он не мог родиться в нормальной семье, каких под небом живёт тысяча? Почему он каждый день боролся за свою жалкую жизнь и даже сейчас продолжает это делать? Теплит глубоко-глубоко, под ворохом пепла самых старых обид, надежду на то, что возможно в том поселении живут не безжалостные суровые воины, а добрые, самые обыкновенные люди, которые приютят, пожалеют, дадут кров, может даже работу и Чан Гэн станет как все...
Не станешь. Никогда не станешь. Ты рождён мучатся. Ты рождён нести несчастья. Нигде покоя не найдёшь, выродок.
Очередной сугроб. Рот и глаза, снова залепил рыхлый снег и сил подняться больше нет. Только сейчас Чан Гэн чувствует насколько сильно, просто не человечески сильно, он устал. Конечности совершенно отказываются двигаться.
За усталостью накатило страшное безразличие. Юноша перевернулся на спину и уставился в ночное зимнее, исполсованное голыми ветвями деревьев небо, сквозь которое белыми точками мигали такие красивые, далёкие и равнодушные к людским судьбам звёзды.
Кажется, так он и умрет: о слишком многом желея, не съевши той замечательной тёплой лепешки...
Чан Гэн прикрыл глаза, постарался прислушаться к себе. Нет, всё-таки умирать не хотелось. Не так.
На землю посыпались крупные пушистые хлопья снега, будто кто-то там, на небе, случайно разорвало подушку на лебяжьем пуху. Вдалеке грустно ухнула сова. Тишина. Чан Гэн прикрыл глаза. Было слышно как ветер играл меж деревьев и доносил голос несомненно сварливой женщины, которая отчитывала своего непоседливого ребёнка.
Голос сварливой женщины!
Если бы не ослабевшее состояние, то Чан Гэн бы мгновенно бы вскочил и побежал в сторону звуков. Что это? Это действительно людское поселение или усталость и жалкая жажда жизни морочит голову? Чан Гэн попытался встать ещё раз и у него почти получилось это сделать, когда послышался хруст снега. Шедший не старался скрыть своего присутствия, он ступал уверенно, неторопливо и вскоре хруст приблизился совсем, остановившись у него за спиной.
— Кто это тут у нас?
Голос был низким, с едва слышным рыком. Человек так говорить не мог. Чан Гэн сглотнул и, подавив странный приступ страха, медленно обернулся, да так и обомлел.
Волк. Огромный чёрный волк. Говорящий. Он, склонив мохнатую голову набок, остановился напротив и внимательно, с интересом наблюдал за реакцией юноши, которой пока не было совсем.
Горло Чан Гэна будто сковали железным обручем, а под ребра загнали тупой кол. Зубы стучали уже не от холода. Впервые с побега в лес к нему пришло осознание того, что может с произойти. И оказывается он совсем не был готов к этому. Не нужно было быть дураком, чтобы догадаться, что быть разодранным зверем, даже говорящим, достаточно болезненно. Чан Гэн сжал в руках снег и выдохнул.
— Кто вы?
— Не видишь? — волк осклалил свои огромные, белоснежные, как этот снег в лесу, клыки. Он ступил ближе. — Я кровожадный, — ещё ближе, — чёрный, — Чан Гэн постарался отползти, — волк — он словно в насмешку клацнул зубами у самого лица юноши.
Чан Гэн совсем нелепо зажмурил глаза, повалился обратно на спину, оказавшись под огромной волчьей тушей, нос к носу. Бежать бы он не смог, да и куда? Он слишком слаб. Чан Гэн глянул на мощные чёрные лапы, которые еще сильнее вдавили его руки в снег и на нависшую над ним морду. Глаза у волка были совсем не волчьи, такие тёплые, цвета поспевшего персика, какие росли в скромном саду у его отчима по лету. Но отливали они странным зелёным светом.
— Вы убьёте меня?
— Я должен.
Чан Гэн кивнул и прикрыл глаза. Он почувствовал тёплое дыхание рядом со своей шеей. Насколько будет больно, когда огромные клыки сомкнутся на ней? Он умрёт сразу или придется помучиться? Наверное, придется помучиться.
— Я должен, но не стану.
От удивления Чан Гэн привстал ударившись носом о холодный влажный нос волка. Персиковые глаза с зелёным отливом так и искрились насмешкой.
— Не станете?
— Не стану, — волк отдвинулся и как-то странно, словно оценивающе, посмотрел на его плечо. Чан Гэн почему-то поежился. Как будто не он, минуту назад послушно подставил шею, чтобы его загрызли
— Что же тогда?
— Ты будешь моей парой.
— Парой? — Чан Гэну будто стало ещё холоднее.
— Да, — волк утвердителтно мотнул головой, — парой.
А дальше всё было как во сне. В страшном сне, какие ему снились каждую ночь. Чёрная морда склонился к его шее, блеск волчьих зубов и душераздирающий крик. Собственный Чан Гэна крик. Как описать ту боль, которую он испытал, когда волк впился ему в плечо? Даже избиения матери в тот момент казались ему не такими невыносимыми. Он предпринял попытку отползти хоть куда-нибудь... куда-нибудь лишь бы больно было меньше, но волк сильнее сомкнул пасть и предупреждающе зарычал.
Больно, так больно...
Сознание утекало, также незаметно, как и вода сквозь пальцы. Последнее, что Чан Гэн запомнил - это такое большое, исполсованное голыми ветками небо, робко проглядывающие озёра звёзд, зеленый блеск глаз и постепенно уходящую боль.