Cor meum

Оливер улыбается, даже не осознавая. Его разум пуст, абсолютно и бесповоротно — только треск алого пламени отражается в его зрачках. Саэ кладёт ладонь на его щеку, нажимает большим пальцем на губы. Он холоден, как призрак, как таинственная фигура, которой он и является. Оливер чувствует жар его кожи на своём подбородке, чувствует холодную дрожь где-то под рёбрами. Он сойдёт с ума. К окончанию этого он точно сойдёт с ума. — Природа не пожалела усилий, да? — Саэ щурится, прикусывает губу в стеклянной задумчивости, но его рука всё ещё бродит по лицу Оливера, и ему это всё ещё бесконечно нравится. — Теперь ты делаешь комплименты? — он улыбается шире, и Саэ мстительно хлопает его по щеке. — Такой жестокий. Руки Оливера лежат на его бёдрах, а мир вокруг неумолимо рушится. Влево, вправо, и вот они — на крошечном острове посреди огненной реки. Это вовсе не ад, и они никак не в водах Пирифлегетона, но каждая клетка его тела пылает триумфом. Каждая его часть распадается на атомы и вновь собирается. Кажется, никогда прежде он не чувствовал себя таким хрупким. Кажется, никто его и не заставлял. Саэ опускает руку и откидывает голову, закрывая глаза. Весь он из себя — золото и злато. Сияющее превосходство, ледяная корона. Даже сейчас, даже сейчас он не теряет этой фарфоровой маски. Оливер приподнимает бровь, и пусть Саэ не видит, черти в его разуме плетут свои интриги. Он неотрывно смотрит на шею Саэ, на то, как белая кожа над кадыком растягивается тестом, как заманчиво она сияет в лунном полумраке. Он смотрит, и кто бы на его месте не смотрел? Кто бы на его месте сдержался? И он не сдерживается, наклоняясь и целуя Саэ куда-то под ухом. Тот замирает, словно олень в свете фар, но не отклоняется. Жилка под нижней губой Оливера дрожит, отчаянно гонит кровь, и он хочет рассмеяться так сильно, как никогда прежде. Он хочет открыть рот шире и прокусить кожу, хочет сжать эту очаровательную жилку зубами и вырвать. Было бы много крови. Как много крови было бы. Она текла бы из его рта, как жидкая смерть, как сияющее знамение конца. Билась бы по кривой из раны, запачкала и без того рыжий затылок, всю шею, ключицы — она бы оказалась везде, и Оливер находит эту картину достойной Лувра. Но, вместо, он ведёт языком по линии челюсти, целует подбородок. Ему жарко, жарко до импульсов в кончиках пальцев, но это Итоши Саэ, который с готовностью подставляется под его поцелуи, как дворовой кот. Его ресницы дрожат, губы приоткрыты. Оливер чувствует, как его лёгкие сжимаются, словно полиэтиленовые пакеты, и меж рёбер его колет сотня игл, но ему хорошо, боже, как ему хорошо. В самом деле, это просто абсурд. Итоши Саэ сжимает его плечи и задыхается под его прикосновениями. Что после этого? Удар молнией? Авиакатастрофа? Неожиданный метеорит? Ему точно воздастся, потому что претендовать на тело и душу этого человека — наверняка самый большой грех. Есть бог? Нет его? Это давно перестало иметь значение — вселенная найдёт свой способ. Она ведь порой бывает так изобретательна. В самом деле, его равнодушие к тому, что будет потом, измеряемо лунными кратерами. Потому что Итоши Саэ просто восхитителен. И когда Оливер целует его, и пусть это не первый раз, и пусть ему стоило привыкнуть, но нет, господибожечёртвозьми — его живот поджимается сам собой, пальцы на бёдрах Саэ сжимаются, и тот льнёт ближе. По какой-то причине это сладко, по-странному сладко, словно Оливер ест тающее мороженое, липкое и с этим ещё более вкусное. Это так по-ангельски мило. Это, должно быть, чертовски отвратительно. Но он всегда был падок на красивые маски и бездонные души, всегда был немного более жалок, чем хотел. Поэтому плевать, плевать абсолютно. Он прижимает Саэ ближе, дышит глубже. Они двигаются беспорядочно, даже хаотично — Саэ ударяется коленом о его, они стучат зубами. Но это лишь малость, океаническая капля в бесконечном космическом пространстве. Оливер более занят тем, чтобы расстегнуть пуговицы на рубашке Саэ, пальцы которого злостно дёргают ремень его джинс. Перед его глазами мутно, расплывчато, но контуры раскрасневшегося лица Саэ отпечатываются на обратной стороне его век, дикий блеск его радужек почти слепит. Оливер нервно улыбается, и Саэ закатывает глаза в совершенно свойственной ему манере. Это почти комплимент. Они касаются друг друга, и в отпечатках рождаются новые галактики. Это бы объяснило жар, дурманящий Оливера, это бы объяснило природу дрожи в его ногах. Это бы объяснило чертовски многое. Их бёдра обнажены, и их лодыжки сплетаются, и Оливер не может сдержать глупого выдоха, ведя языком по молочным костям Саэ. Пальцы впиваются в волосы на его затылке, ведь Итоши — император-контрол-фрик, голый король в самом буквальном смысле, но детская сказка уже не кажется такой забавной, потому что Саэ и впрямь величественный. Его нагота не кажется постыдной, нет, он выглядит как персонаж картины периода Ренессанса — по-настоящему прекрасный с этими длинными ногами и волнами мышц под блестящей кожей. Оливер теряет возможность думать логически — его разум дымится, о нет, нет, зовите пожарных — это конец. Не то, чтобы он жалеет. Они сплетаются змеями, и даже если в этот момент Саэ воспользуется шансом его убить, это не станет большой потерей — по крайней мере, оно стоило того. Дыхание Саэ опаляет его висок, и целая волна мурашек спускается по его плечам. Он мог бы умереть без единого сожаления. Возможно, грань давно осталась позади, и он полностью слетел с катушек. Возможно. Но Саэ выгибается под ним дугой, и Оливер полностью забывает об этом.