Обратный отсчет

Когда Ромка уехал на работу, Андрею задышалось свободнее. Он этого не ожидал. Он сам не ожидал такого эффекта, всего того бездонного впечатления, горы впечатлений, смешанных с воспоминаниями, которые обрушились на него, стоило переступить порог квартиры друга. Друга? Бывшего друга? Приятеля? Товарища по загулам, с которым, как давно говорила Катина мама, у Андрея уже не осталось ничего общего, а Андрей слушал и не спорил, потому что спорить с Еленой Александровной было себе дороже? Впрочем, не важно. Да и впечатления с полумертвыми воспоминаниями проснулись не сразу. Самого момента прибытия в квартиру Малиновского Андрей не запомнил. Как не запомнил и того, как проехал последние километры до его дома. Был слишком взвинчен и уже неприлично пьян. Нет. И это тоже не вся правда. Не взвинчен, а взбешен. Осатаневший, доведенный до белого каления, готовый убивать. Он сам не знал, как не задушил Катю прямо там, в спальне, когда очередное их примирение закончилось ничем, а она… О, она отличалась от Киры как небо от земли. Или как преисподняя от неба. Если Кира в такой ситуации могла погладить его по плечу и сказать «давай спать, ты устал», то ореховые глаза любимой супруги зло сощурились, и она произнесла, каждым словом попадая в десятку: — Да не старайся. Я же вижу, как тебе тяжело. Странно, правда — все условия соблюдены, здесь никого нет, свет тоже выключен. Допинга не хватает? Ну пойди, хлебни, если на ногах еще держишься. Или, может, тебе другой допинг нужен? Тогда жаль… Роман Дмитрич уже уехал. Он бы тебе организовал девочек для подзарядки. Без его помощи ты полный импотент. Что-то из этого она говорила и раньше. Прорывалось в размолвках и ссорах, которые случались поначалу редко, а потом все чаще. Но все претензии, все обиды, всю гниль воспоминаний из прошлого одним махом она вывалила впервые. И Андрей не выдержал. Он изо всех сил пытался быть примерным мужем. Он старался так, что порвал все связи с прежними приятелями, не смотрел в сторону других женщин, даже голову не поворачивал, пытался бросить пить… не вышло… бросить общаться с Малиновским или хотя бы видеть его пореже, потому что его общество неизменно будило еще не истлевшего прежнего Жданова в гробовой глубине обновленной души… К черту это все! К черту и всем его родственникам, к чертовой матери, и Катю, и все ее претензии, и эти заколебавшие упреки, и эту душную спальню, и это тело, которое совсем недавно было самым желанным в мире, пока не воскрес окончательно прежний Жданов, восстал из своего роскошного склепа и скривился с пренебрежением: я что, должен ложиться с ней в постель?.. Он не помнил, что именно говорил (выкрикивал?), торопливо одеваясь и ища ключи от машины. Не помнил, откуда взялась бутылка виски в руке, когда он выруливал из гаража, не представляя, куда поедет. Бутылка мешалась, не давала взяться за ручник. Андрей покосился на нее, хотел отшвырнуть в сторону, потом открыл и жадно пил до тех пор, пока горло не начало жечь огнем. Выругался, сунул бутылку куда-то под ноги и на максимальной скорости рванул с места. Куда ехать, он задумался, когда голова уже кружилась, а в лицо бил холодный воздух осенней ночи, пропитанный сыростью, бензином и безнадегой. В следующую секунду уже набирал номер Ромки. Ромка. Прохлада, покой и отдых. Андрей терпел и старался слишком долго. Неужели он не заслужил немного покоя и отдыха? Нормального, привычного отдыха, а не стариковских посиделок с тестем под кудахтанье Елены Александровны и под шорох бумаг, которые перелистывала молчаливая сосредоточенная Катя, снова взявшая работу на дом? И хорошо еще, если без гребанного Зорькина, который уже начал мерещиться Андрею третьим в супружеской постели! И он позвонил Ромке. А потом отыскал отброшенную бутылку и допил ее содержимое, не сбавляя скорости. Благо на дорогах было уже почти пусто. Выжал громкость магнитолы на максимум, опустил все окна. По радио крутили Тату. “It’s all about us, all about us…” — We’ll run away if we must… — Кажется, там было так. Андрей попытался подпеть, но сразу замолчал. Орать песни лучше в компании. Под настроение. А сейчас у него не было настроения вникать в популярные песенки на плохом английском, у него было настроение убивать. Или пить. Или нестись по ночному городу, наплевав на правила и не замечая светофоров. Или увидеть Ромку… «Без его помощи ты полный импотент!» — Да пошла ты, любимая… — выплюнул он, добавив бессвязное ругательство. Голова кружилась все сильнее. Тело вело машину на автопилоте. Консьерж в вестибюле Ромкиного дома промелькнул, как призрачная тень. Сама квартира тоже не встретила ничем. Он ничего не замечал, а запомнил еще меньше. Очнулся, уже сидя на полу, прижавшись спиной к кровати, чтобы не соскользнуть на ковер. Первым навалилось воспоминание о ночи с Катей. Последний раз, когда он был на этой кровати. Андрей поспешил запить его виски. Виски оказался коньяком. Что ж, значит, коньяк. Он не запомнил, откуда в руке взялась другая бутылка. Да и плевать. В следующий раз он пришел в себя от прикосновения. И понял, что все еще сидит, прислонившись к кровати, разбросав ослабевшие ноги по новому ковру, а рядом устроился Ромка и что-то говорит. Спрашивает? Увещевает? Отчитывает? Мозг не разбирал интонаций. Андрей лишь поторопился залить спиртным новое воспоминание, пока оно не испортило все. …Эта самая квартира. Это самое место. Ковер другой. И простыни вместо покрывала. Кровать не застелена, а разворочена в том откровенном беспорядке, который бывает только после бурного и самозабвенного секса. Запахи. Алкоголя вперемешку с перегаром, дорогих сигарет, разгоряченных тел, страсти и выдохшихся духов, закусок из морепродуктов, заказанных на дом. Кожи автомобильных сидений и кожи прекрасных нимф. Андрей выразился бы иначе, но Ромка называл их исключительно нимфами. Только в отличие от нимф с древних полотен, они были куда более земными, живыми и горячими. И узкими, и мокрыми, и их грудной смех и заводил до почти болезненных спазмов внизу живота. И казалось, ничто не способно снести крышу еще сильнее… если бы не мигнувшее вспышкой осознание, что до пика доводит не податливое женское тело и не протяжный стон, а чужой взгляд. Или слишком не чужой взгляд… а потом все растворилось в океане наслаждения. Музыка. Какая-то ерунда, подборка, в которой смешалось все — депрессивные медляки, воркующий джаз, задорные тенорки модных бойз-бендов и дискотечная попса. Из колонок доносился девичий голосок. «Падай, падай, падай глубже… Падай, падай, падай ниже…» И они падали. Неизменно в приятной компании, весело и с огоньком. Двадцатипятилетние оболтусы (нет! в задницу «оболтусов», словечко из папиного репертуара, а мысли об отце с недавних пор всегда влекли за собой мысли о Кате!) — двадцатипятилетние щенки, вольные как ветер, не связанные никакими обязательствами, кроме необходимости вовремя приходить на работу и выполнять там свои непосредственные обязанности. Но Андрею работа в «Зималетто» доставляла удовольствие и так, а Ромке, кажется, было плевать, где и кем работать, лишь бы в интересном обществе. Ответственности было меньше, и по вечерам и по выходным оставалось полно времени, чтобы со вкусом прожигать жизнь. И Андрей точно так же сидел на полу, привалившись к кровати. На кровать упал Ромка. Неприлично довольный, только что из душа,. еще не обсохший, с поблескивающими ни коже капельками воды. Он рухнул на спину, потом приподнялся, пошарил вокруг в поисках отставленного в сторону бокала с недопитым вином, не нашел и повалился обратно. Голова свесилась с края. Щека к щеке с лицом Андрея. Девушки (нимфы!), в компании которых они проводили ночь, разбрелись по квартире. Дарина пошла в душ, Ирочка сосредоточенно изучала в зеркале свежий засос на шее, а куда подевалась Алина, Андрей понятия не имел. Тем летом таких развлечений было особенно много. И в голову лишь краешком закрадывалась мысль, что все это, пожалуй, слишком. Закрадывалась — и убегала, спугнутая призывным смехом моделей, предвкушением новых удовольствий и беззаботной улыбкой Ромки… Андрей повернул голову. Ромка так и лежал, запрокинув голову, свесив ее с края кровати, приоткрыв рот. Совсем рядом. Из его горла рвался легкий смех, такой изнеможенно-слабый, что граничил с громким дыханием. На миг Андрей ощутил дыхание на своей щеке. А потом ему захотелось повернуться еще немного, подвинуться так, чтобы было удобно, и накрыть своими эти смеющиеся губы. Захотелось так остро, что он даже подался вперед, повинуясь желанию. Он тогда еще не привык отказывать себе в чем бы то ни было. Пришлось научиться. Еще через секунду наваждение прошло, и он вскочил. Бросился куда глаза глядят, в сторону кухни, столкнулся на пороге с Алиной, обернулся и поймал Ромкин недоумевающий взгляд. Во всяком случае, потом он долго предпочитал думать, что это было недоумение. А не что-нибудь еще. Например, понимание и легкая досада от неслучившегося. Алина проскользнула в комнату, потершись об Андрея бедрами. Опустилась на кровать и принялась медленно, демонстративно целовать Ромку. Тогда никто никого не стеснялся. Андрей еще пару секунд смотрел на это, после чего предпочел скрыться на кухне и приготовить себе кофе. Выпивки с него в тот день было уже достаточно. Вспоминать было не о чем, и они больше не вспоминали о той ночи и предутреннем мареве — а может, призраке, тени, иллюзии марева… …И в этот день, почти шесть лет спустя, выпивки с Андрея тоже было уже достаточно. Он бы с удовольствием выпил еще, чтобы заглушить злой голос Кати в голове, наложившийся на старое воспоминание, но… «Ты полный импотент!» Но к горлу подступала тошнота при одной мысли о спиртном. «Брошу, — зло и уныло подумал Андрей. — Пить брошу. Катю…» Он не додумал. Он еще хорошо помнил, как боролся за Катю, и совершенно точно не был уверен, что происходящее сейчас — не временные трудности. Может, стоило просто переждать. «Без его помощи…» Черт бы побрал все на свете! Битый час после ухода Ромки он метался по квартире. Потом решил съездить на склад. Появляться в «Зималетто» сегодня не было необходимости, но и сидеть на месте он больше не мог. В центральном офисе к тому же вполне могла оказаться Катя. В последнее время ее трудоголизм бил все мыслимые рекорды, а настроение все чаще было мрачным, и она целыми днями просиживала над бумагами или в обществе Зорькина, предоставляя Андрею общаться с партнерами и поставщиками. С Катей сталкиваться не хотелось. Точку в метаниях поставил телефонный звонок. Звонила теща. И голос ее звучал так холодно и сурово, что на Андрея снова нахлынули воспоминания, на этот раз о вечере у недостроенного ресторана, где Елена Александровна приказывала ему больше никогда не беспокоить «нашу Катю». Но сейчас она звонила с противоположной целью. — Я не знаю, что там у вас случилось, не мое это дело, — начала она, заставив Андрея мысленно фыркнуть. Когда это семья дочери успела стать не ее делом? — Катя не хотела пока вам говорить, но я скажу, пока вы оба не натворили дел. Катя беременна. Она ждала момента, чтобы вас порадовать, сюрприз устроить… — казалось, Елена Александровна тихо всхлипнула. — Но сейчас не до сюрпризов. Она разнервничалась, ей врача вызывали. И если вы человек порядочный, то сами знаете, что нельзя так с матерью своего ребенка, Андрей Палыч. …На склад он все-таки заехал. Устроил разнос водителям и грузчикам. Отвел душу. А потом завел машину и отправился домой, к жене и будущему ребенку. *** Прежде чем ехать домой, Андрей долго и бесцельно колесил по Москве. Злость улетучилась. То ли он вылил ее остатки на несчастных грузчиков, то ли основной взрыв пришелся на вчерашний вечер… Теперь на душе было тихо и как-то пусто. Спроси у Андрея кто-то, что он чувствует — он бы вряд ли ответил. Растерянность… Да, пожалуй. Ребенок. Нет, перспектива стать отцом не вызывала у Андрея ужаса. Он невольно улыбнулся, вспомнив, в какой панике был Ромка в похожей ситуации. Хотя… тому грозило не только отцовство, но и Клочкова в качестве матери наследника, а от такого кто угодно запаникует. Но даже до женитьбы Андрей не видел большой беды в рождении ребенка. Пеленки, распашонки… Во-первых, всегда можно нанять няньку и домработницу, а во-вторых, детьми обычно занимается мать. Вряд ли младенец станет обузой. Даже нежеланный. А ребенка от Кати Андрей хотел… …Хотел ли? Он снова впал в задумчивость и очнулся, только когда ему яростно засигналил водитель троллейбуса, чью полосу он занял. Да. В тот, кажется, уже ушедший период, когда он трясся над Катей, как над хрустальной вазой, был влюблен, счастлив, полон надежд и стремился сделать счастливой жену — тогда он, несомненно, хотел ребенка. Потом были недопонимания, несовпадения, стычки на работе, стычки в быту, ссоры — сначала мелкие, потом все крупнее и крупнее, пока не закончились вчерашним скандалом, в котором и Андрей, и Катя выливали накопившееся… Потом были «похороны семейной жизни». Теперь Андрей словно стоял над свежей могилой и размышлял, а есть ли мертвец. Или могила пуста, а шустрый мертвец успел улизнуть и теперь строит планы на его, Жданова, жизнь? Он фыркнул. И впервые подумал, что, пожалуй, погорячился вчера. Вспылил. Бывает. Ребенок. Кроха с такими же, как у него, глазами, а может, носом или волосами, а может, с таким же характером. Подросшая мелочь, с которой можно играть и водить в зоопарк или на аттракционы. Почти взрослый человек со своим мнением, но все равно — твой, твой, и ты смотришь на него, как… Милко на свои шедевры. Андрей рассмеялся, чувствуя, как от этого сравнения с его размышлений спадает пена пафоса. И все же даже без пафоса ребенок — это не так уж и страшно. И это определенно хорошо. Пожалуй. Да. Ну а Катя… Он загнал поглубже мерзкое ощущение, что с появлением ребенка лишится права выбора. С Катей тоже как-нибудь наладится. Вон, Ромка про отпуск говорил. Может, и прав был. Может, стоит куда-то съездить, пока у нее срок небольшой развеяться… отвлечься… Главное — не к родителям в Лондон. О том, что произошло в Лондоне в их прошлый визит, вспоминать не хотелось до тошноты. Андрей выскреб из памяти еще пару Ромкиных наставлений, заехал в магазин и купил цветы. А потом отправился мириться.

***

Все оказалось не так плохо. Не так плохо, как могло бы быть. То ли Катя сочла, что тоже была не права, то ли, что вероятнее, Елена Александровна поговорила и с ней, но примирение прошло гладко. Не понадобилось ни выпрашивать прощение, ни продолжать выяснять отношения. «Катюш…» — «Мы на кухне, иди обедать!» Две пары чуть настороженных глаз — Катя и теща, и третий прибор, ждущий его на новеньком обеденном столе. И вкусный обед, и потом деликатное «Ну я пойду, доченька, а то скоро темнеть начнет, папа волноваться будет». И чуть смущенная Катина улыбка: «Я хотела сказать тебе позже. Ну, чтобы уже можно было определить, мальчик или девочка»… Нет, определенно не обошлось без Елены Александровны. О ссоре они не вспоминали. Катя вела себя как ни в чем не бывало, и Андрей расслабился. А на следующий день они вместе съездили в женскую консультацию. И Андрей не сдержал гордой улыбки, когда врач поздравлял его… Зорькина в их квартире стало чуть меньше, хотя он все равно приходил, и они с Катей все равно порой засиживались за бумагами. Елена Александровна навещала каждый день, колдовала на кухне, а порой, если Катя приходила домой пораньше, они колдовали вместе. Андрей порывался разгрузить жену на работе, но столкнулся с сопротивлением: «Андрюш, ты в эти сметы долго вникать будешь. Ничего страшного, мне не тяжело, я совсем не устаю». Она, конечно, уставала, и на лбу обозначилась тонкая вертикальная морщинка, которая появлялась, когда Катя склонялась над бумагами, а глаза порой зло блестели, когда она вполголоса втолковывала что-то Зорькину и сразу замолкала, стоило Андрею приблизиться… но его это уже не задевало. Его теперь почти ничего не задевало. Может, именно поэтому ссоры прекратились. Словно в ту последнюю ссору, после его дня рождения, сгорела дотла добрая половина чувств. Погибла в атомном взрыве. Или угодила в могилу, в которой он намеревался оставить свою семейную жизнь… Теперь ему было на удивление спокойно. И Кате тоже. Даже странно — она-то вроде не хоронила семейную жизнь, не моталась в полувменяемом состоянии по ночной Москве и вообще не переживала никаких потрясений. Но то ли ее чувства тоже прогорели дотла, то ли с ней регулярно проводила беседы Елена Александровна… Вникать Андрею не хотелось. Теперь Катя не названивала ему по вечерам, стоило чуть задержаться, и не встречала обиженным молчанием, если он поздно возвращался со встреч с Малиновским. И встречи участились. Но Катя, знай она, что на них происходит, могла бы быть спокойна. Андрей вел себя примерно. Ему по-прежнему не хотелось общаться ни с какими девицами, и посиделки с Ромкой напоминали досуг глубоких пенсионеров. Ну, не считая того, что порой один пенсионер все же покидал очередной клуб или бар в обнимку с девицей, а второй, брюзгливо поджав губы, провожал их взглядом и чувствовал при этом невыразимое раздражение. Как и полагалось пенсионерам, о девицах они не заговаривали. Добропорядочные пенсионеры могли говорить только о женах. И Андрей однажды поделился с Ромкой мыслями о том, как изменилась семейная жизнь. — …Не пойму, — закончил он свои излияния. — То ли мне стало наплевать, то ли ей. Ладно, допустим, и правда чувства улетучились, и всем стало хорошо. Но это же ненормально! Хорошо должно быть, когда что-то чувствуешь к жене, а не когда… вот так! Малиновский помолчал, разглядывая Жданова переливающимся, скошенным и размытым глазом сквозь стакан, наполненный виски. — Ты мне напомнил одну старую сказку про царя и его дочек, — произнес он наконец. — Жил-был царь, и было у него две дочки. Одна жуть как хотела замуж, а вторая нет. Ну или ей было пофиг. И вот к ним приехал свататься выгодный жених. Царь велел дочкам поставить на огонь по чайнику и сказал: «У кого первой чайник закипит, та и замуж пойдет». И та, что хотела замуж, поминутно бегала к чайнику, заглядывала под крышку и проверяла — не закипел ли… А вторая стояла в стороне, потому что ей было пофиг. И у нее-то первой чайник и закипел. Потому что под крышкой закипает быстрее, если ее не дергать, не поднимать и не выпускать пар. А девице было пофиг, она и не дергала… — Ну и кого в этой истории тебе напомнил я? — пробормотал Жданов. Он был не так уж и пьян, но выпил порядочно. Мозг отказывался расшифровывать Ромкины ребусы. Требовался перевод. — Ты-то? — Малиновский несколько мгновений смотрел на него, словно и сам успел забыть, что и зачем только что рассказал. — Чайник, Андрюш! В этой истории ты тот самый чайник! И нагло захохотал.