Tous les mêmes, tous les mêmes, tous les mêmes, et y’en a marre! Stromae — Tous les mêmes
Мори посмотрел прямо перед собой, затем медленно перевёл взгляд вниз. На тарелке лежал кусок хорошего жареного мяса — большая роскошь в Японии. От него аппетитно пахло едой. Но есть не хотелось совершенно. Точно не в такой компании. Юкичи сидел рядом и разговаривал о чём-то. На его вилке уже был кусок стейка. С куска капал жир, и Мори скривился от отвращения: почему нельзя избавиться от этого? Неужели это так вкусно? Он никогда не понимал стремления Фукудзавы есть этот отвратительный жир. — Ешь, Огай! — приказал неприятный голос с нотками веселья. — А то совсем растаешь в воздухе! — Ешь, Огай, — сказал Юкичи, и Мори только силой воли не скривился от его приказа. Он стрельнул в Фукудзаву глазами, и ему показалось, что Юкичи наконец вздрогнул. Муж быстро отвернулся к своей порции и сделал вид, что ничего не заметил. Но Огай знал, что он увидел. Увидел лютую ненависть в кроваво-красных глазах. «Перед ним была чёрная дверь — такая же чёрная, как и всё в этой квартире. По ночам всё в принципе становится чёрным или серым, даже если раньше было кристально-белым. Как будто ночь стирает все ненастоящие краски, оставляя только неприглядную сущность. Может, так и было. Мори было плевать. Он чувствовал себя беззащитно. Как только за ним закрылась входная дверь — тоже чёрная — он почувствовал себя так, как будто сам зашёл в гости к убийце. И убийца был прямо позади него. — Огай, ты боишься? — услышал он шёпот. Лучше бы он говорил обычным голосом. От такого сердце Мори внезапно перестало биться. Он не хотел, чтобы оно вдруг начинало. Можно было умереть прямо тут, не открывая эту чёрную дверь? — Я буду рядом, Огай. Всё будет хорошо, — опять шёпот. Как раз потому что он будет рядом, ничего хорошего не будет. Огай шумно сглотнул и понял, что выдал свой страх. До этого казалось, что если он ничего не говорит, то все слова шёпота — просто домыслы, такие же бесплотные и потому несуществующие. Но теперь, когда он сглотнул, все домыслы вдруг стали реальными и напугали его едва ли не сильнее шёпота, который их произнёс. — Пойдём, Огай. Нам надо через это пройти, правда? «Почему надо?» — хотел было спросить он, но не спросил. Вдруг понял, что не хочет знать ответ. Может быть, потому что в глубине души знает его даже слишком хорошо. — Пойдём, Огай. Открывай дверь. Он не хотел открывать ящик Пандоры своими руками. Поняв, что он это не сделает, шёпот протянул свою огромную руку и сам открыл чёрную дверь. Вторая рука подтолкнула Мори, заставив сделать шаг в темноту. Огай закрыл глаза, чтобы видеть ещё меньше, чем до этого. Он действительно перестал видеть всё. Темнота и закрытые глаза спасли его — примерно как одинокая доска спасает потерпевшего кораблекрушение в океане. К сожалению, остальные чувства было не так просто отключить. И он чувствовал. Чувствовал, какой холодной была постель, куда он лег. Слышал, как шуршали простыни и одеяла, когда рядом с ним лег шёпот. Чувствовал, как грубые руки того шёпота начали водить по его телу, словно оно принадлежало этому бесплотному духу, у которого и души-то не было. Грубые пальцы проводили по его нежной коже, касались самых потаенных его мест, а он лежал, крепко зажмурившись и пытаясь просто улететь. Подальше от темноты и этих рук, которые приковали его к постели. Поцелуи пришли позже. Мокрые и грязные, такие же грязные, как и он сам. Вкус слюней был во рту, и это было отвратительно. Хотелось сплюнуть, хотелось почистить зубы после него, но он терпел. Просто лежал и смотрел в темноту век, стараясь не реагировать вообще. Шёпот это не останавливало. Поцелуи не прекращались. А дальше была лишь боль. Одна сплошная боль. Ему казалось, что его грубо разрывают между ног. Огонь мышц — такой же, какой бывает после особенно суровой тренировки, только в очень странном месте, — и снова боль, боль, боль. Только лишь она одна оставалась в этом мире. И её было не прекратить, никак не остановить, потому что почему-то «все должны пройти через это». И он не был исключением. Он был лишь обычным омегой, которого надо было трахнуть во время брачной ночи…» Комок тошноты поднялся в горле. Мори положил вилку на тарелку и потянулся за салфеткой, чтобы не выдать, как дурно ему стало. Почему он вспомнил об этом, глядя на самое обычное мясо в тарелке? Может быть, потому что он и сам был мясом для альф этого мира?.. — Что-то твоя омега совсем плохо ест, Юкичи! — хохотнул мистер Фукучи. — Огай, тебе ведь силы нужны! Ешь давай! «Кто ты такой, чтобы мне приказывать?» — подумал Мори, однако вопрос не сорвался с его губ: Огай вовремя прикусил язык. Теперь мистер Фукучи был ему родственником. И мог говорить всё, что пожелает, верно? — Гэнъичиро верно говорит, — поддержал Фукудзава своего брата. — Тебе нужны силы, а ты совсем ничего не ешь в последнее время. «Сколько длится это последнее время — ты не думал посчитать?» — раздражённо подумал Огай, однако опять промолчал. За столом воцарилась напряжённая пауза. Все ожидали каких-то слов от Мори — точнее, ожидали от него извинений и того, что он начнёт быстрее есть. Но Огай не стал с этим торопиться. Не на того напали. У него ещё есть гордость и человеческая сущность, он не станет вот так слепо подчиняться своему мужу и его брату. Тишина с каждой секундой становилась всё напряженнее. Мори понимал, что вот-вот последует взрыв. Вот уже и Юкичи напрягся, слегка привставая, чтобы казаться выше и так утвердить свой авторитет. Вот Фукучи сжал вилку в руках, как будто мог (мог ли?) воткнуть её в Огая и заставить его есть. Секунда за секундой, и уже казалось, что взрыва не избежать. Может, Мори и не хотел его избегать. — Вино на удивление вкусное… — раздался тусклый голос. Брэм отпил из бокала и слегка покрутил его, рассматривая красное вино. Он не подносил бокал к носу: обладая слишком острым нюхом, Брэм не мог долго выносить сильные запахи. Любой становился для него слишком сильным, если источник был чересчур близко. Фукучи и Фукудзава уставились на него так, словно были готовы сожрать живьём. Ещё бы, Брэм только что нагло влез в разговор и разрушил все их намерения научить Мори уму-разуму. Огай не удивился бы, если бы Гэнъичиро сейчас приказал своему мужу заткнуться. Однако ничего не произошло. — Вам никогда не казалось, что есть что-то удивительное в этом напитке?.. — задумчиво проговорил Брэм, нисколько не обращая внимания на напряжённую атмосферу. — Вино изумительно. Обладает прекрасным вкусом, в котором можно различить и сладкие, и кисловатые нотки. Всё это делает этот напиток просто волшебным. — Пиво намного лучше, — выдавил Фукучи, явно пытаясь сдержать грубость. — Согласен, — суховато обронил Фукудзава. Брэм надменно скривил губы и повернулся к Мори. — Надеюсь, хотя бы вы, мистер Мори, обладаете вкусом. — Вино — превосходный напиток для истинных ценителей, — вежливо ответил Огай. Брэм кивнул и вернулся к своей трапезе. Краем глаза Мори заметил, как Фукудзава сжал вилку в руках — совсем как Фукучи за несколько минут до этого. Как будто был готов сожрать Брэма целиком. — Он уже не «мистер Мори», — процедил Юкичи. Сердце больно кольнуло. Огай опустил голову, чтобы не столкнуться взглядом с Брэмом, хотя и чувствовал, как тот смотрит на него. Наверняка Брэм ожидал, что Мори начнёт возражать — ещё бы, ведь Огай казался таким смелым и непокорным! Ничего он не непокорный. Не может он возразить мужу. Потому что это правда. Он уже не Мори. Уже год как не Мори, а Фукудзава. Только эта фамилия для него по-прежнему пустой звук. «Он открыл глаза и посмотрел в потолок. Солнце только-только вставало из-за горизонта, и ещё толком ничего не было видно. Однако уже было достаточно светло, чтобы можно было разглядеть предметы вокруг. Огай сел на постели и скривился от боли, прострелившей поясницу. Как будто он какой-то дряхлый старик, который едва может двигаться. В воспоминаниях мелькнула вчерашняя брачная ночь. Боль мышц, огонь в них, словно кто-то заставил его тренироваться до потери пульса. И потом сплошная боль, от которой было никуда не деться. Через это необходимо было пройти, верно? Через это проходят все омеги. И через боль в сердце тоже. Потому что сердце — это такая же мышца, как и все остальные. Только отчего-то в этой мышце ещё есть душа. Он хотел было спустить ноги, однако любое движение причиняло ему боль. Как будто он не сексом занимался, а был расчленен и снова собран, сшит ужасными чёрными нитками. Тело было будто не его. А души словно и вовсе никогда не существовало. Мори взглянул в окно. Там поднималось солнце. Медленно и величественно, ознаменовывая начало нового дня. Что кому принесёт этот день? Радость от новой игрушки? Счастье от обретённой семьи? Любовь самого близкого человека? Ему принёс лишь боль. Огай закрыл глаза, чтобы не видеть слепящего света жестокого солнца. Ему хотелось скрыться в темноте от его обжигающих лучей, спрятаться и навсегда остаться там, где его никто не найдёт и не достанет. Он упал спиной на кровать. Тело вновь прострелила боль — такая, что он неминуемо вскрикнул бы, если бы ему не было всё равно. Огай остался лежать, закрыв глаза и провалившись в тяжёлые простыни. Они опутывали его, затягивали всё дальше и дальше в спасительный сон. А Мори думал, что хочет, чтобы эти простыни обвились вокруг его шеи и задушили его во сне. В день, когда люди меняют фамилию на фамилию супруга, они должны быть счастливы. В день, когда Огай поменял свою фамилию на фамилию своего супруга, он в который раз в жизни пожелал умереть…» Он моргнул, выныривая из воспоминаний. Определённо не то, что нужно вспоминать на званом ужине. Вряд ли Нацумэ-сенсей и Мин-сенсей были бы им довольны. — Поэтому не зовите его так, мистер Фукучи, — надменно произнес Фукудзава. — Огай теперь носит мою фамилию. Он теперь Фукудзава. Мори закрыл глаза, чтобы никто не смог прочесть его мысли. Юкичи был прав. Он больше не Мори. От его прошлого ничего не осталось. Он больше не человек, не гордая личность, больше не человек, не человек, не человек… — Вот как… — протянул Брэм в полной тишине. Огай застыл, внезапно ощутив, как над столом зависло недоверие, рождённое этими простыми словами. Словно Брэм говорил ему, что ещё не поздно сдаваться.* * *
За окном не было ничего: всё скрыл ужасный туман, какого Токио ещё не видывал. Мори стоял с бокалом вина в руке и смотрел на улицу, гадая, сколько людей сейчас продирается через плотную завесу, не имея никакого ориентира. Смолкли последние звуки рояля. Брэм поднял руки, до последнего удерживая звук в ладонях, и положил их на колени. На несколько секунд в зале повисла тишина — приятная, мимолётная и прекрасная, как бабочка. Тишина, боготворившая только что звучавшее произведение. А потом её разбили громкие и вульгарные аплодисменты Фукучи и Фукудзавы. Они аплодировали, восхваляя талант Брэма, и Мори скривился от отвращения. Как же это было пошло и омерзительно. Ноты, только что звучавшие так чисто и искренне, были, казалось, опорочены вульгарностью этих животных, которых в этом мире называют альфами. Он не понимал, как Брэм может быть так спокоен. Как может с такой милой улыбкой принимать похвалы от своего мужа и его брата. Как может обсуждать с ними игру, как будто они достойны принимать участие в подобном обсуждении. Мужланы, изо всех сил делающие вид, что разбираются в этом деле, хотя на самом деле ни черта не понимают в игре на фортепиано. Огай взглянул на Брэма через стекло. Мужчина улыбался, сидя в своём инвалидном кресле, и казался расслабленным. Но неожиданно он бросил на него взгляд, и Мори понял, почему Брэм был таким спокойным и с живостью, на какую только был способен, обсуждал свою игру с этими мужланами. Потому что в его глазах горела чистая и неподдельная ненависть. Ненависть к альфам. «Они с Коё сидели в кафе, ели тортики и пили чай. Огай встречался со своей названной сестрой каждые выходные с утра, потому что мог улизнуть из дома, пока Юкичи ещё спал. Коё говорила, что это первый признак абьюзивных отношений. Мори не нравилось это слово, и он никогда не соглашался. — Ты видел новости с утра? — вдруг спросила Озаки, отламывая кусок от тортика. — Кто-то из правительства ляпнул, что надо запретить омегам получать высшее образование. — В принципе, меня это не удивляет, — пожал плечами Огай, отпивая свой чай. — К этому уже давно всё шло. — Хорошо, что нам осталось совсем немного, — заметила Коё. — Нас уже не выгонят. — Тебя — да. Я под вопросом, — сказал Мори. Он внешне был абсолютно спокоен, однако внутри всё бушевало. Неужели он не сможет закончить университет? Неужели ему не дадут возможность получить высшее образование только потому, что он родился омегой?! Это было так глупо и так несправедливо! — Нет, тебе дадут. Ты же уже на половине пути, — ободряюще сказала Коё. Огай ощутил, что, если она и дальше будет поддерживать его в том же духе, он устроит погром в этом кафе. Не из-за неё, просто говорить дальше на эту тему было невыносимо. Поэтому он резко перевёл разговор в другое русло: — Как продвигается работа в лаборатории? — Не слишком хорошо. Мне не хватает твоих навыков, Огай, — призналась Коё. Ей никогда не составляло труда признать, что он был умнее, несмотря на то, что именно она была альфой. Это было одной из многих черт, которые Огай в ней ценил. — Чем я могу помочь? — мягко спросил он. В душе, однако, всё опять загорелось, но это был радостный огонь, огонь предвкушения. Ему всё ещё до ужаса, до смерти хотелось быть частью их с Мином-сенсеем эксперимента. И Коё давала ему этот шанс, приходя и разговаривая с ним о продвижении, об открытиях и новых достижениях в разработке их препарата. Может быть, Мин-сенсей знал об этом. Мори даже почти не сомневался, что он знал. Однако учитель по-прежнему не сделал даже замечания Коё, не говоря уж о том, чтобы выгнать из лаборатории и её. Может быть, понимал, что помощь Огая ему нужна. Это злило Мори, хоть он никогда не признался бы в этом Коё. Его злило, что Мин-сенсей отстранил его от проекта, хотя продолжает пользоваться его помощью и советами. А Мори не мог отказать. Потому что больше всего на свете мечтал уничтожить вторичные полы. — Я не понимаю, что не так с этой формулой, — проговорила Озаки, доставая листок. Огай взглянул на листок. Чернила были совсем свежие: очевидно, Коё совсем недавно написала ее. Хотя нет, писала не она. Почерк был совсем другим. — Ты стащила листок у Мина-сенсея? — поинтересовался он. — Нет, он сам написал и дал мне его, — мотнула головой Озаки. Мори нахмурился. Что-то не сходилось. Мин-сенсей, может быть, и не был против принять его помощь, но он точно не стал бы так прямо говорить об этом Озаки. А ведь он наверняка понимал, что Коё отнесет листок Огаю если не помочь с формулой, то хотя бы просто показать. Что-то с этим было не так. Но пока Озаки смотрела на него глазами, полными веры и надежды на то, что он поможет ей, Мори просто не мог сосредоточиться на этом. Поэтому он придвинул листок ближе к себе и вгляделся в него. Вопрос с Мином-сенсеем отошёл на второй план. Они занимались этой формулой ещё час. Коё схватывала всё на лету, она с лёгкостью понимала ход мыслей Огая, буквально читая то, о чём он думал. С Фукудзавой так не происходило. Он не мог с такой же лёгкостью прочесть мысли Мори. Конечно, со временем Юкичи научился понимать, чего хотел Огай, однако с ним это не было так же просто, как с Коё. С Коё всё было по-другому. С ней было намного проще. Уже был полдень, когда Мори и Коё откинулись на спинки стульев и облегчённо выдохнули. Взглянув друг на друга, они рассмеялись. — Мы сделали это! — воскликнула Озаки. — Мы разобрались с этой формулой! — Не кричи на всё кафе! — посмеялся в ответ Мори. — Привлечешь лишнее внимание. — Со стороны мы выглядим как обычные студенты биологического или химического факультета, — возразила Коё. — Никто и не подумает, что мы, по сути, преступники. — А мы преступники? — поинтересовался Огай. Он никогда не задумывался об этом и не спрашивал у Коё её мнения. Конечно, по закону они были самыми ужасными преступниками. За то, чем они занимались, могли казнить. Но в душе Огай никогда не чувствовал себя преступником. Он лишь пытался изменить этот мир в лучшую сторону — так какой же он преступник? В памяти неожиданно возникли лица замученных им троих старшеклассников, в ушах раздались их предсмертные крики. Однако Мори даже не поморщился. За это его тоже нельзя считать преступником. Он ведь не убивал, он мстил — это совсем другое. — Нет, — уверенно мотнула головой Коё. — Мы люди, которые вне закона. — Это, по-твоему, разные вещи? — спросил Мори. Ему действительно было интересно. — Конечно! Есть преступники, которые совершили ужасные вещи против общества или личности. А есть люди, которые пошли против правительства. Это разное. — А правительство и общество — это разные вещи? Ведь правительство выражает мнение общества. — Не всегда, — мотнула головой Коё. — Я бы сказала, чаще правительство выражает то мнение, которое им удобно и выгодно. А общество предпочитает молчать и делать вид, что так и надо. Мори кивнул. Да, он тоже разделял точку зрения Озаки. Чаще всего правительство не заботится об обществе, о людях. Оно лишь делает вид, что заботится, что выражает их мнение, а на деле государственной машине плевать на всех. Только работайте да производите новых рабочих. Вот и всё. — Ты права, — вздохнул он. — Но мы заставим правительство замолчать, верно? Мы сделаем так, что у них больше не останется рычагов давления на общество. Коё решительно кивнула, и Мори в который раз за всё время работы с ней испытал радость и облегчение от того, что именно она его напарница. Она разделяла его взгляды, понимала его мысли. — Нам, наверное, пора по домам, — заметила Озаки. — Да уж, — кивнул Огай, поднимаясь и подавая Коё её пальто. — Плачу я. — Нет, я! — возразила Коё. — Из нас двоих альфа я! — Зато я мужчина, а это первичный пол, — хмыкнул Мори. — Ну, ладно, — вздохнула Озаки. Огай про себя отметил, что она не слишком-то и сопротивлялась. К лучшему. Озаки прекрасно понимала, почему Огай хотел, чтобы заказы оплатил именно он. Усмехнувшись, он подошёл к стойке, чтобы заплатить. Официант поспешил к нему, сразу же принимаясь считать. Мори тем временем стал рассеянно смотреть по сторонам. Его внимание привлекла молодая пара — на удивление, мужчина и женщина. Они довольно мирно беседовали, сидя за столиком. Девушка в какой-то момент случайно толкнула чашку с чаем, и он слегка выплеснулся за края. Женщина тут же сжалась, явно ожидая реакции мужчины. Однако её партнёр лишь подвинулся к ней ближе, взял её за руку и стал что-то тихо говорить. «Наверное, раньше у неё были те самые токсичные или абьюзивные отношения», — подумалось Мори. Внезапно кто-то дёрнул его за руку. Огай обернулся и увидел бледную Коё. Она выглядела так, словно только что увидела нечто совершенно ужасное. Дрожащей рукой Озаки указала на телевизор, висевший над стойкой — видимо, чтобы официанты не скучали, пока не заняты. Новостной репортаж. Кого-то в наручниках выводят из знакомого Мори здания. Множество полицейских, толпа народу. Заголовок новостей: «Учителя по биологии арестовали за заговор против правительства!» Арестованный поднял голову и смело посмотрел прямо в камеру маленькими глазками. А Огаю показалось, что он сейчас потеряет сознание. Это был Мин-сенсей…» Он вздрогнул, выныривая из своих мыслей. Пронзительный взгляд Брэма смотрел, казалось, прямо ему в душу, и Мори вздрогнул. — Мистер Мори, вы не хотите прогуляться по саду? — мягко спросил Брэм. Поначалу выдернутый из своих мыслей Огай не понял, какой ответ от него требуется, и хотел было согласиться. Однако брошенный на кресло взгляд напомнил ему, в каком положении находится Брэм, и Мори сообразил, что гулять в саду собираются Фукучи и Фукудзава. Гулять в компании альф ему не хотелось. — Нет, спасибо, — вежливо ответил он. — У меня нет особенного настроения гулять. — Хотя тебе не помешало бы, — в своей обычной грубой манере заметил Фукучи. — Совсем бледный, явно солнца не хватает. Юкичи, ты должен лучше следить за своей омегой. Мори крепко стиснул зубы, однако больше ничем не выдал своего гнева. Пошёл он куда подальше со своими советами, этот Фукучи. — Правда, Огай, тебе стоит погулять, — мягко сказал Юкичи. В его голосе чувствовалась скрытая угроза: не пойдёшь, не будешь делать так, как я сказал — будет хуже. — Кажется, мистер Мори, — Брэм сделал акцент на его имени, — сказал, что не хочет гулять. Фукучи и Фукудзава одновременно фыркнули, но, очевидно, решив не спорить с больным, развернулись и направились к выходу из комнаты. Мори же возненавидел свою омегу, которая мгновенно ощутила себя виноватой. Он ни в чём не был виноват. Если ему не хотелось гулять, почему он должен делать это? — Вы сделали правильный выбор, мистер Мори, — тусклый голос Брэма разрезал тишину залы. — Сейчас вам бы пришлось слушать разговоры о том, какие омеги недалекие и что годятся они только на то, чтобы возиться в саду. — Вы слушали подобные разговоры, мистер Фукучи? — повернувшись к нему, спросил Мори. — Всю свою жизнь, — кивнул Брэм. Они немного помолчали. Мори посмотрел в сторону окна. На миг ему пришла мысль: что будет, если сейчас он откроет его и выпрыгнет наружу? Брэм ведь не сможет его остановить, он навечно прикован к коляске. Больше в комнате никого нет. Он просто умрёт. — Как вы оказались здесь? — неожиданно для самого себя спросил Огай. — Что вы имеете в виду? Здесь? — Брэм показал вокруг. — Или здесь? — и ткнул пальцем в кресло. — Везде, — уклончиво ответил Мори. Брэм взглянул в окно. В его глазах не отразилось никаких эмоций, однако губы чуть скривились, как будто ему хотелось как-то показать свои душевные муки. — В кресле я давно. Ещё в детстве получил ужасную травму, врачи едва спасли. Но возможности ходить лишился навсегда. — А как вы оказались здесь? — А вы? Мори отвёл глаза, не в силах выдерживать пристальный взгляд Брэма. Холодные глаза англичанина, казалось, пронзали его насквозь. — Вышел замуж, — горько ответил Огай, рассматривая узор на полу. — Я тоже, — в тон ему ответил Брэм. Они снова замолчали. Мори отвернулся к окну и позволил себе опять уплыть в свои мысли. Позади него раздалось тихое шуршание, однако Огай не обернулся. Сможет ли он когда-нибудь по-настоящему покончить с собой? Решиться и наконец сделать это? Отобрать собственную жизнь, просто тихо уйти. За него ведь никто не будет переживать. Альфу Юкичи не жалко, сам Юкичи его не любит. Нацумэ-сенсей и Коё будут тосковать, но больше у него никого и не осталось. Шуршание прекратилось. Мори повернулся и внезапно столкнулся с Брэмом, который подъехал к нему на своём кресле. Пристальные глаза всё так же буравили его. — Как часто вы думаете о смерти, мистер Мори? — Не чаще других, мистер Фукучи, — ответил Огай. — Избавьте меня от этой фамилии — я ненавижу её, — презрительно сказал мужчина. — Меня всегда звали, зовут и будут звать Брэм Стокер. — Простите, мистер Стокер. — Вы думаете о смерти намного чаще других, мистер Мори. Почему? Огай неопределённо пожал плечами. Откуда он вообще взял это? Почему думает, что Мори размышляет о смерти? — Может быть, потому что это то немногое, что я могу контролировать в своей жизни, — горько ответил он. Брэм какое-то время пристально смотрел на него, потом внезапно перевёл взгляд в сторону окна и тоже уставился туда. — Самое ужасное, что это лишь иллюзия, — прошептал он. Мори вздрогнул и вдруг увидел ту мудрость, скрытую в этом слабой человеке. Брэм озвучил то, о чём Огай и другие омеги прекрасно знали, но никогда не говорили, опасаясь, что если облекут мысли в слова, то они станут слишком реальными, невыносимо реальными. Этого нельзя было допустить. И вот Брэм сказал это. Сказал страшную правду этого мира: омегам не принадлежит даже их собственная жизнь. Лишь альфа решает, когда они будут есть, пить и спать. Лишь альфа может даровать им возможность родить и может с лёгкостью отобрать их собственную жизнь. Как страшно было внезапно столкнуться с этим осознанием. — Если вы знаете, что это лишь иллюзия, почему не уйдёте? — вдруг вырвалось у Огая. — Я никуда уже не смогу уйти, — ответил Брэм, сжав ручки инвалидного кресла. Мори поджал губы и кивнул. Конечно, в таком смысле нет. Но Брэм всё равно мог найти пути покинуть Фукучи. Наверняка у него есть те, кто ждут его там, в Англии. Они могли бы помочь ему вернуться. — Меня отлучили от моего дома, — словно прочтя его мысли, сказал Брэм. — В Ирландии и в Англии меня никто не ждёт. — Вы жили в Ирландии? — Я родился в Ирландии. Переехал в Англию в возрасте пяти лет. В возрасте двадцати шести покинул её, чтобы стать омегой этого человека. — Почему? Брэм вздохнул, и одеяло соскользнуло с его ног. Мори наклонился и поднял его, накинул на ноги Стокера и вновь посмотрел в окно. Ему показалось, что Брэм немного расслабился. В конце концов, даже если он научился жить со своим недугом, это не значило, что ему хотелось, чтобы с ним обращались, как с фарфоровой статуэткой. — Я пытался поднять восстание, — коротко ответил Брэм. — Пытался изменить этот мир. Мори вздрогнул и взглянул на этого человека другими глазами. Мистер Стокер пытался поднять восстание? Будучи прикованным к креслу человеком, он собирал людей и пытался изменить этот мир? — Да, я обладаю хорошими ораторскими способностями, — кивнул Брэм. — Люди шли за мной. Они верили мне. И я верил самому себе. Верил, что смогу изменить этот мир. Мори слушал как заворожённый. Ведь это так походило на него самого, когда он ещё был молод. Он и сейчас был молод — всего двадцать один год, ещё жить и жить. Только Огай не ощущал себя молодым. Он ощущал себя старым и дряхлым, желающим поскорее лечь в могилу и навсегда закрыть глаза. — Нас предали. Мы вышли с мирной демонстрацией, а попали прямиком в лапы полиции. Почти всех перестреляли. Меня арестовали. Несколько дней держали в тюрьме, пока родственники не освободили меня. Только они сразу же отдали меня замуж за Фукучи. С глаз долой, из сердца вон. И я отправился сюда, на другой конец света. Мори вздрогнул. Его история как две капли воды походила на историю Брэма. С той лишь разницей, что он сам ещё не бывал в тюрьме. И вряд ли такое время вообще настанет. Он ведь больше не участвует в эксперименте. — Вы скучаете по семье? — По семье? Нет. У меня её никогда не было. Лишь люди, с которыми я жил. По Родине? Да. И в этом «да» было столько боли и столько любви, что у Мори защемило сердце.