keep me close to your heart

— Переживать нужно было раньше. Сейчас либо доверься мне, либо предложи вариант получше. — Я не просто переживаю, я убеждаюсь в том, что ты всё продумала! — Я всегда всё продумываю. Бора угрюмо плетётся за Хандон по коридору третьего этажа, который и без не-работающего-туалета-где-ученицу-убил-Василиск вызывает у неё не самые приятные ощущения. Хандон забрала её из библиотеки, откопав из-под книжных завалов. Сказала, что пора «обустроиться», и полпути издевательски отказывалась отвечать на вопросы. Перед дверью с табличкой «Туалет не работает» Бора в бессчётный раз корит себя за безумные идеи. Хандон отворяет её перед Борой, но она, потупившись, бормочет: «После тебя», — и Хандон заходит первой. У Боры внутри всё сжимается. Она перешагивает через порог, не отрывая глаз от пола, как будто, если она их поднимет, то увидит то ли труп той самой девушки в одной из кабинок, то ли самого Василиска. Ей иррационально жутко, и она топчется у Хандон за спиной, борясь с желанием буквально спрятаться за ней. Здесь холоднее, чем было в коридоре, воздух затхлый и странно колкий. Когда позади хлопает закрывшаяся дверь, Бора вздрагивает. Осторожно осматривается. Туалет как туалет, не считая вопящей из каждого угла запустелости. Бора выдыхает. — Кто здесь?! Что вы здесь делаете?! Вы что, не в курсе, что туалет не работает?! Или вы специально пришли, чтобы поиздеваться надо мной?! Конечно! Как не подразнить такую очкастую дуру! Душа Боры едва не покидает тело. Пронзительный, крикливый голос режет ей уши, и она затравленно озирается, не понимая, откуда он доносится. Вдруг прямо перед ними и над ними буквально из ниоткуда возникает она. Привидение девочки в мантии Когтеврана и круглых толстых очках. Плакса Миртл, вспоминает Бора. Она парит в воздухе, прожигая их гневным взглядом. Бора видит, как у неё дрожит нижняя губа и как она отчаянно сжимает кулаки, и чувствует неясно чем заслуженный поток осуждения. — Здравствуй, Миртл! — приветствует её Хандон бархатистым и радушным тоном. — Денёк не задался? Миртл скрещивает руки на груди, угрюмо вперившись в Хандон. — Ага, такой настроение, что хочется удавиться. Но я не могу! Потому что я… я уже… — Умерла, — любезно подсказывает Хандон. — Да! — Миртл горестно вздыхает. — Это так расстраивает. — Я надеюсь, наша компания не расстроит тебя ещё больше. Мы пару месяцев будем частенько заходить, если ты не возражаешь. А если возражает?! Боре не хотелось бы вверять свою судьбу в призрачные руки, — они не то чтобы очень надёжны, — но кто ж её спрашивает. Лицо Миртл сглаживается, лишаясь того обиженного выражения, но тут же принимает другое. — А чего это вдруг? — с прищуром тянет она. Хандон молча стаскивает с плеча небольшую сумку и запускает туда руку. По локоть. Что-то позвякивает. На глазах Боры на пол водружается котёл, затем вырастает горка ингредиентов, появляется доска, нож, черпак. Бора чувствует смесь изумления и странной, трепещущей благодарности. Подготовилась так подготовилась… — О-о-о. — Миртл взвивается к потолку, делает в воздухе петлю и опускается почти к самом полу, хихикая. — Вы собираетесь варить что-то запрещённое? Хандон взмахом палочки отправляет все вещи к раковинам. Потом одаряет Миртл таинственным взглядом и прикладывает к чуть улыбающимся губам палец. — Ладно уж, — фыркает Миртл. — Храните свои секреты. Можете использовать мой туалет для своих грязных делишек. Хандон вдруг оборачивается и кидает на Бору какой-то уж больно многозначительный взгляд. У Боры под ним вспыхивает смущение, и она преувеличенно бодро шагает к раковинам, чтобы с таким же преувеличенным энтузиазмом приняться раскладывать вокруг себя вещи. У неё почему-то при этом слегка подрагивают руки. Пока Бора размышляет над тем, как бы получше поставить котёл, Хандон успевает оказаться возле неё. Она вынимает сложенный вдвое кусок пергамента. — Полагаю, я свой долг выполнила, теперь дело за тобой. Бора принимает из её рук многострадальный пергамент с рецептом Оборотного зелья. Думает: наконец-то выйдет сосредоточиться на чём-то постороннем, и может, на два месяца она перестанет сходить с ума. — Оставишь меня тут одну? Хандон глядит на неё не без удивления. — Одну? Как же я откажусь от твоей компании? Последняя радость в жизни. У неё такой небрежный тон и такой насмешливый взгляд, что Бора клянётся Мерлином, что подумала бы, будто Хандон издевается, если бы не… Не всё. Бора выдыхает, облизывает губы и пытается держаться непринуждённо: — Это хорошо, потому что я всё равно не могу начать без водорослей. Поэтому сначала нам придётся… Бора в неясном приливе волнения прикусывает губу и прячет взгляд в свёртках с ингредиентами. Она пытается сама себя убедить в том, что спрашивает это только лишь потому, что идти одной — неуютно, даже страшно. Ночь, Чёрное озеро, в котором всякое водится, снова нарушать школьные правила… Боре было бы спокойнее, если бы с ней кто-то был… Она действительно пытается убедить себя в этом, но смотрит украдкой на Хандон, ощущает что-то тянущее и пронзительное в животе и понимает (принимает): волнует её на самом деле только то, что она и Хандон могут оказаться вдвоем у озера под луной. Эта мысль сразу же обжигает стыдом. — Прогуляться до озера, — кивает Хандон. — Разумеется. Бора чувствует облегчение вперемешку с приглушённой радостью. — Вы хотите что-то утащить из Чёрного озера? Миртл оказывается рядом с ними, улёгшись на пол на живот и подперев голову руками, если так можно сказать о привидении. — Да. Я хотела купить их у мистера Пепина, но он сказал мне, что ещё не пополнил свои запасы. Выходит, что шкуру бумсланга достать проще, чем эту траву. Хандон разводит руками. Бора думает — ну конечно, не может же всё у них пойти как по маслу. И даже тихонько радуется, что всё сложилось именно так. Миртл хмурится. — Будьте аккуратнее. Там живут крайне невоспитанные существа! — По её лицу судорогой проходит застарелая обида. — Я как-то долетела туда, по канализационным трубам, думала, как интересно! Там же живут русалки, смогу залетать к ним поболтать, спрошу, как часто к ним попадают утопленники… Ага! Как же! Я и шагу не успела проплыть, как они окружили меня и начали тыкать в меня своими трезубцами! — И что они сделали, когда ничего не получилось? — фыркает Бора. — Начали тыкать ещё активнее! Бору прорывает на смех, но она тут же им давится, потому что Миртл взрывается: — Что за невоспитанность! То, что я умерла, не значит, что в меня можно тыкать копьями или швыряться учебниками! — За водоросли нам может прилететь? — интересуется Бора, повышая голос, чтобы перекрыть не стихающий поток возмущения. — …я так обижена, что с радостью бы утопилась, если бы могла!.. — Миртл прокашливается и отвечает Боре уже спокойнее, хотя её тон всё равно сочится ядом: — Я не удивлюсь. Если они вас утащат под воду, вам никто не поможет. В таком случае приглашаю вас жить в моём туалете. Всяко лучше, чем там, с этими… Вот уж спасибо, мысленно усмехается Бора. От подобного предложения, безусловно, сложно отказаться, но Бора будет верить, что до крайности не дойдёт — или что в замке по крайней мере найдётся местечко… поспокойнее. — Ты очень добра, Миртл, — любезно говорит Хандон. — Должно быть, тебе бывает тут скучновато. — Ну что ты, — язвительно отзывается Миртл. — То одни придут поиздеваться надо мной, то другие — какая тут скука! Хотя захаживали сюда одни девочки… Лицо Миртл вдруг изменяется самым неожиданным образом: она начинает как-то плотоядно улыбаться и хихикать, прикрываясь ладошкой. Заглянув ей в глаза, Бора отчего-то чувствует себя очень неловко. — Как вы… Бора случайно ловит на себе взгляд Хандон, и её лицо заливает жар. Почему та выглядит так, словно уже всё поняла? Бора вот ничего не поняла! — Что значит, как мы? — поспешно спрашивает она, волнуясь как-то чересчур сильно. — Ну-у, одна слизеринка, другая — пуффендуйка. В Хогвартсе можно представить огромное количество разных девочек, попадающих под столь размытое описание, но Бора незамедлительно думает на одну конкретную парочку. Печально известную. — И как они выглядели? — У одной золотистые волосы… — И что же они тут делали? — перебивает Хандон. И многозначительно поглядывает на Бору. Та хочет куда-нибудь деться. Например, на дно Чёрного озера. Они бы с русалками нашли общий язык: Бора бы с радостью приняла их трезубцы и всё что угодно, только бы не слышать то, что говорит Миртл: — Я не ожидала ничего подобного. Даже, знаете ли, засмущалась… Мне кажется, это неприлично — вот так заявляться в чужой туалет и начинать… — Мы поняли! — останавливает её Бора. Она уже чувствует, что ещё немного и она больше никогда не сможет смотреть Минджи в глаза. — Я надеюсь, — ехидненько заговаривает Миртл, — вы ничего такого тут вытворять не собираетесь? Чего — такого? Бора умоляюще смотрит на Хандон, надеясь, что та промолчит, но как только их взгляды пересекаются, Хандон произносит: — Не волнуйся, выберем место поромантичнее. Поромантичнее? Место? Выберем? Как это понимать вообще? Пока кипящий мозг Боры пытается переварить эти три жутких слова, она слышит то, что добивает его совсем: — Запретную секцию, например.

///

Во второй раз должно было стать легче, но не стало. Боре страшно даже пуще прежнего. Она не ужинала, но её всё равно тошнит, ещё трясёт так, будто она вышла на улицу в одной пижаме; даже дышится тяжело, как если бы цепочка смыкалась на её шее; и Бора не знает, куда себя деть, пока ждёт Хандон в пустынном коридоре. Она нервно теребит цепочку, стараясь отвлечься её тихим позвякиваньем. — Нервничаешь? Бора подскакивает, сердце — тоже, и у неё даже темнеет в глазах. — Я напугала тебя? Прости. Хандон стоит возле неё так, словно была тут всегда. Боре хочется её прибить за такие фокусы, но она только шумно выдыхает и изнурённо прилипает спиной к стене. Она не знает, что её так пугает — уже будто и не сам поход туда, куда ходить нельзя. У неё в голове висит смутный образ той книги, на которую она столь неожиданным велением судьбы наткнулась в прошлый раз, и от него она чувствует неизъяснимую, сумрачную опасность. Неизвестно, есть ли там в действительность хоть что-то полезное и оправдан ли этот жуткий стресс, который раздирает Боре сердце, но если да — что она там прочтёт? После того, как у неё не вышло снять кулон — правда не кажется ей такой уж желанной. — Ты попросила ключ? — спрашивает Бора просто, чтобы спросить. — На этот раз украла, — усмехается Хандон. — Подумала, что снова просить уже наглость. Я думаю, всё пройдёт без происшествий. Ты же идёшь за чем-то определённым? Бора кивает. Большого смысла умалчивать нет, не станет же она просить Хандон отвернуться и не смотреть, что она там делает, но и объяснять что-либо сейчас — она не желает. Чёрт знает, какая у Хандон вообще будет реакция. Они подходят к дверям в библиотеку. Хандон приоткрывает их, осторожно заглядывает внутрь сквозь узкую щель, затем быстро отворяет и кивком отправляет Бору первой внутрь. Мрак проглатывает Бору целиком. Пока её глаза привыкают к темноте, она абсолютно ничего не видит и стоит на месте, бессмысленно моргая и вертя головой. Потом на её плечи опускаются руки Хандон, она спиной ощущает её — и намертво застывает. Бора понимает, что Хандон ждёт, что она продвинется вперёд. (Или нет?) Но всё желание куда-то идти испаряется. Ей вдруг становится спокойнее, и она перестаёт думать о том, зачем они тут, перестаёт чувствовать страх (хотя, может быть, самую малость — по другой причине), Бора вообще перестаёт что-либо чувствовать, кроме присутствия Хандон и тепла её ладоней на своих плечах. В такт пульсу в голове бьются, перебивая одна другу, мысли трепетные, какие-то волнительные, отдающие жаром в щеках. Боре хочется повернуться к Хандон лицом. — Идём? — приглушённо доносится от Хандон. Мгновение, растягивающееся в вечность, — Бора колеблется. В следующее — шагает вперёд. Когда за ней щёлкает замок Запретной секции, весь страх и всё волнение возвращаются, обрушившись на Бору волной ледяных мурашек. Она достаёт палочку, зажигает её кончик Люмосом и усиленно копается в голове, пытаясь припомнить полку, на которой видела ту книгу. Хандон остаётся где-то позади, настолько тихая, что Бора, поглощённая поисками, почти забывает о том, что она тоже здесь. Её взгляд перескакивает с одного пыльного корешка на другой. Бора вздрагивает, увидав то название, и тянется к книге, с трудом подцепляя её плохо гнущимися пальцами. — «Волшебные артефакты», — раздаётся голос Хандон без намёка на вопросительную интонацию. Бора прижимает увесистый томик к себе, марая пылью мантию, и замирает в нерешительности. Как ей быть? Помнится, Хандон ей сказала, что стащить книгу из Запретной секции равносильно самоубийству. Стоит ли Боре так рисковать? А каков выбор? Она же не знает, в какой части этой толстенной книги есть то, что ей нужно. Да и есть ли вообще! Ладно бы она была, как та книжка рецептов, так нет — она раза в три толще! — Тебя интересует что-то конкретное? — спрашивает Хандон. Бора кивает. — Тогда пролистай сейчас. Если не найдешь… Я достану тебе её. Законным способом. — Как? — Придумаю что-нибудь. Бора решает дальше вопросов не задавать. Придумает так придумает — удивляться уже не приходится. Она с бешено колотящимся сердцем кладёт книгу на нижнюю полку и раскрывает. Шуршание страниц давит ей на нервы, мелкие, убористые строки размываются перед глазами, и Бора надеется, что когда (или если) она наткнётся на то, что нужно, это не сыграет с ней злую шутку. Она и не думала, что в мире существует столько разного волшебного хлама. Только почему эта книга в Запретной секции? Бора бы вчиталась, но сплошная масса мелкого текста глушила любопытство. Чем дольше Бора листает, тем сильнее ей хочется завыть. Хандон не подаёт ни признака своего присутствия. Бора даже не знает, стоит ли она всё ещё тут, и думает, что ей бы хотелось, чтобы она что-нибудь сказала, просто разбавила эту утомительную тишину. Но тишину разбавляет только шелест страниц. Вдруг сердце Боры подскакивает и замирает. Её сковывает холод. Взгляд врезается в слово «ладонь». — Нашла? Голос звучит совсем рядом. — Нашла, — хрипло отвечает Бора. Хандон делает к ней шаг. Бора жадно впивается в простёршийся перед ней текст, ощущая встрявший в горле ком. Буквы совсем смазываются перед глазами. Она ничего не понимает, и у неё в висках начинает пульсировать тупая боль. — Так твой кулон не просто безделушка, — произносит Хандон. — Ну… да. Семейная реликвия. Которая, как и говорил Боре папа, должна её защищать. По-настоящему. В голове никак не укладывается то, что она видит, но написано — чёрным по белому: кулон создан, чтобы оградить владельца от зла, направленного на него. По правде сказать, Бора не заметила, чтобы зла вокруг неё стало меньше. Зато ей стал понятен этот ритуал с передачей кулона из поколения в поколение. Бора думала, что папе просто хотелось сделать из этого нечто особенное, а оказалось — это в прямом смысле ритуал. Ни одна живая душа не может завладеть кулоном, пока владелец не передаст его по доброй воле. Боре кажется, что всё это вызывает только больше вопросов. Она перечитывает всё несколько раз, но так и не понимает — почему она не может снять кулон? Почему в неожиданные моменты он плавит ей кожу? Как он может защитить её? — Как давно эта вещь в вашей семье? — вдруг спрашивает Хандон. — Не знаю. Очень давно. Настолько, что никто и не в курсе, что она делает. И даже книга едва пролила свет на этот вопрос. Бора, перечитав всё ещё раз, чувствует, как ней медленно подступает тоскливое разочарование. И для чего всё это было? Она получила какую-то информацию, жалкие её крохи, но по сути — будто ничего и не узнала; и даже не могла быть уверена, что сумеет принять это и успокоиться. Так ведь и будет! Бора продолжит мучиться этой неизвестностью и своими догадками, потому что всё это останется с ней, впитается в её душу и станет бесконечно тяготить. Когда Бора в катастрофическом унынии поднимает глаза на Хандон, чтобы сказать: «Пойдём отсюда», та вдруг произносит каким-то тягучим, задумчивым тоном: — Вот чем мы отличаемся. — Мы? — не понимает Бора. Они-то много чем отличаются. Даже не перечесть. — И магглорожденные, — отвечает Хандон. Недоумение охватывает Бору лишь сильнее. Магглорождённые-то тут причём? «Вот чем мы отличаемся». Что это должно значить, если из самого слова понятно, чем они отличаются от той же Боры. Хандон на её немой вопрос поясняет: — У них нет истории. — И что? Создадут. Дело пары поколений. — Многих поколений, — поправляет Хандон. — Кроме того, мы живём здесь и сейчас. — Ну… Да. К чему ты вообще? Бора захлопывает книгу, берёт её в руки, разворачивается, собираясь вернуть её на полку, — и врезается в Хандон. Которая стоит совсем вплотную, делая их разницу в росте чудовищной. На Бору вдруг опускается её странно задумчивый, но излучающий едва-едва какое-то тепло. Боре становится жарко и не то чтобы неуютно, но она так отчётливо чувствует, что хочет куда-нибудь деться, уйти из-под этого взгляда, иначе, ей кажется, её расплющит. От голоса Хандон Бора с ног до головы покрывается мурашками. — Ни к чему. Рассуждаю. На мгновение Бору бьёт паника, потому что она не может понять — что «ни к чему», о чём «рассуждает»? Все мысли будто выжгло из головы, и она с огромным трудом вспоминает, о чём они говорили. Хандон совершенно выбивает её из равновесия. — О чём тут рассуждать? — бормочет Бора, прижимая к себе книгу, словно щит. — Это всё глупости. В ответ Хандон как-то иронично улыбается, и Боре чудится, что та нависает над ней ещё сильнее. — Ты разве не в курсе, с кем имеешь дело? У моих дражайших родственников день не удался, если они забыли напомнить мне о том, какая у нас безупречная родословная (что не совсем правда, скажу по секрету) и как я должна этим гордиться. Когда тебя с раннего детства убеждают в том, что ты особенная по праву рождения, — так трудно этим не соблазниться. Ты говоришь, что это глупости, но, думается мне, из-за этих глупостей мы сейчас здесь. — И что ты, — Бора осторожно глядит на Хандон исподлобья, — соблазнилась? Глаза Хандон сверкают в свете Люмоса, стоит ей чуть опустить голову. — Не стану врать… Бора напрягается. Её обдает холодом. За которым тут же следует волна негодования. Потому что Хандон расплывается в такой самодовольной улыбке, что у Боры зубы сводит. — Да, я считаю, что я особенная. По некоторым другим причинам. — Она заглядывает Боре в глаза. — В чём я не права? Бора шумно выпускает весь воздух, застывший в лёгких. — Ты не неправа. Ты невыносима. Хандон теперь улыбается — обворожительно. И да, именно такой Бора и находит её в эту самую секунду — обворожительной. Она едва способна вдохнуть, напряженно сверля глазами руку Хандон, которая направилась куда-то к её шее. — Твой кулон заставил меня задуматься, — говорит та. Рука её замирает в считанных дюймах от Боры. Будто передумав, Хандон её опускает и продолжает: — Чистокровные думают, что они от природы более сильные волшебники, чем… — Ну это бред, — перебивает Бора. — Тут нет никакой связи. Тогда с полукровками тоже должно работать нечто подобное. Но я бы не сказала, что Минджи от меня чем-то отличается, кроме жуткого аппетита. А это вряд ли связано с тем, что её мама — маггл. — Я согласна. Тем более что… Хандон выдерживает паузу и многозначительно приподнимает брови. — Я слышала, что Тот-кого-нельзя-называть тоже полукровка. Книга едва не выскальзывает из рук Боры. Она вперивается в Хандон широко-широко распахнутыми глазами, чувствуя, что у неё от изумления отнялся язык и она даже не в состоянии переспросить — она точно услышала то, что услышала? Это же невозможно… Иначе Бора совсем не понимает, что творится в этом катящемся в бездну мире. — Это же… чушь… — кое-как выдавливает Бора, сама не понимая, вопрос это или утверждение. — Поверить трудно, но… Источник довольно-таки достоверный. Это вызывает только больше вопросов, правда? Бора не находит сил даже кивнуть. Хотя Хандон оказывается не совсем права: у Боры не возникает «больше вопросов», у неё появляется только один. Одно слово. В которое она вкладывает все страхи и всё отчаяние. Почему? — Я не понимаю… Разве не в этом суть? Я думала, за ним идут, потому что он борется за чистоту крови. — Да. Но не только же поэтому. Я думаю, эта причина даже не главная. — А какая главная? — Страх. Не все его сторонники ему преданы, но наверняка практически все до единого его боятся. За исключением разве что тех, что под Империо. Слово Империо действует на Бору, как ведро ледяной воды. Страх прибивает её к месту с такой силой, что подкашиваются колени. Она думает. О том, что почему-то — может быть, к счастью, — кружилось в самых отдалённых уголках её сознания, навевая смутную тревогу, но никогда не приходило ей в голову. О том, о чём на самом деле стоило подумать ещё давно. С самого начала. И то, что она сделала это настолько поздно, теперь буквально удушает её. Родители. Оба чистокровные волшебники. Почему Бора никогда не думала о том, что они могут стать интересны ему? Она же знает, что он делал так. Приходил к волшебникам, приглашая принять его сторону, и убивал их — если они отказывались. Или использовал Империо… И Бора не может ответить себе на вопрос: что хуже? То, что её родители могут оказаться марионетками Того-Кого-Нельзя-Называть, что они могут столкнуться с ней, Борой, и не подумать о том, что она их дочь, что перед Борой встанет выбор, который она не сможет сделать, — мысль об этом кажется ей не менее жуткой, не менее душераздирающей, чем мысль об их смерти. Бора ощущает цепочку на своей и шее и тяжесть кулона, который будто бы тянет её куда-то вниз, за собою, в бездну. Ей вдруг до какой-то нестерпимой, истерической дрожи хочется сорвать его с себя, потому что в один момент он становится ей ненавистен. Как знак того, что всё это время она жила — да, в кошмарных, да, в мрачных, — но в иллюзиях, что несмотря на мрак, смыкающийся вокруг всего мира, Бора продолжала жить как будто в сказке, где не может не быть лучика надежды. Бора была как маленький ребёнок, для которого родители — вечны и всемогущи. С самого начала она знала, что в любой момент может потерять всё, или думала, что знает. Сейчас эта мысль кажется её пустышкой, просто словами, суть которых никогда не доходила до неё до конца. Теперь Бора осознаёт всё, кроме одной вещи. Если это правда и этот кулон должен и способен защитить — зачем они отдали его ей? Боре кажется это несправедливым до слёз. Почему она носит в Хогвартсе, чьи стены, как бы это ни звучало иронично, возможно, и вправду самое безопасное место в мире? Если ей нужна защита здесь, то что остаётся им? — Бора? Она медленно поднимает взгляд на Хандон и по её расплывающемуся лицу, по ощущению лёгкого холодка на щеках и бьющей тело дрожи понимает — что плачет. Хандон больше ничего не говорит. Её глаза выглядят совсем чёрными. Бора сжимается. — П-прости. — За что? В голове пустота, но Бора силится собрать мысли по крупицам и проговаривает себе под нос, не отдавая себе отчета в том, что именно произносит: — Я подумала о том, как всё плохо. Мне кажется, я до этого момента не осознавала насколько… И мне стало очень страшно. — Я понимаю… Это нормально. Сейчас так и должно быть. Главное, чтобы ты помнила об одной очень важной вещи. — К-какой? — срывается шёпотом. Хандон медленно протягивает руки к Боре. Она смотрит на эти бледные, обращённые к ней ладони и застывает в немом вопросе. Что Хандон собирается сделать, а что Бора — должна сделать? Внутри зарождается смутное, эфемерное опасение, поддаваясь которому она невольно пятится. Только отступать уже некуда. Её спина упирается в стеллаж. Хандон усмехается, с каким-то подозрительным прищуром поглядывая на Бору. И от этого Бора ощущает, как слёзы, высыхая, застывают у неё на щеках будто жгучей коркой. Хандон просто цепляет книгу из её холодных, слабых пальцев. И затем мучительно медленно отходит, чтобы водрузить её на место. Бора следит за каждым движением не дыша. И когда Хандон возвращается, останавливаясь так близко, что царящую тишину прорезает шорох их соприкоснувшихся мантий, Бора в лёгких чувствует жжение от нехватки воздуха и затопившего её волнения. Хандон подаётся вперёд — и у Боры сердце то ли подскакивает, то ли останавливается полностью. Потому что сначала до неё, как из-под толщи воды, доносится шёпотом: — Ты не одна. А потом она чувствует на своём лице горячее дыхание. И глаза Хандон так близко, что те кажутся затягивающей тёмной бесконечностью с проступающим где-то в далёкой глубине янтарным светом. И Бору засасывает. Она чувствует что-то необъяснимое, всепоглощающее до ужаса, но такое притягательное, что даже страх, который дрожью проходится по её телу, ощущается чем-то приятным. Что бы то ни было — Бору пугает это. Она чувствует, как оно растягивает время, потому что в её голове проносится столько всего, что это невозможно уместить в одно жалкое обыкновенное мгновение. Бора не понимает: это бесконечность в глазах Хандон поглощает её или это растворяются последние крохи пространства между ними — Но лицо Хандон оказывается столь близко, что Бора больше не может его видеть. Оно расплывается в темноте библиотеки и дымке, застлавшей ей глаза. Ещё больше пугает — то, что может последовать за ним. А что?.. Может?.. Она знает что. Не может даже мысленно этого произнести, но знает. Готова ли она? Совершенно точно, определённо — нет. Хочет ли?.. Рука Хандон безумно медленно опускается на её плечо, возле шеи, и ещё медленнее скользит к ней ближе. Крошечное, едва-едва случившееся прикосновение прошибает Бору до такое степени, что у неё вскипает кровь и горит лицо, горит всё тело, горит сердце. Готова или нет — у неё не будет никаких сил, ни единой возможности сделать хоть что-то, чтобы этого не произошло. Хандон сказала, что Бора ей нравится. А Бора — что? А она — поддаваясь то ли страху, то ли ощущению, что так надо, — прикрывает глаза. И понимает, что это сделало только хуже, потому что, перестав видеть хоть что-то, она теряет остатки контроля над ситуацией — и над собой. По всему её телу с дрожью растекается какая-то приятная беспомощность и все ощущения обостряются тысячекратно. Она ощущает исходящее от Хандон тепло, которое теперь обволакивает её настоящим жаром; ощущает на шее прикосновение, с такой кошмарной остротой, будто все её нервы сосредоточились в тех точках, которых касаются пальцы Хандон; Бора слышит её размеренное дыхание, и оно кажется ей оглушительным, но самое страшное… Самое жуткое во всём это то. Что она… Чувствует — Её дыхание на своих губах. Пальцы на шее сжимаются. Обжигающая волна мурашек пробегает по коже, спускаясь куда-то вниз, лёгкие горят почти в агонии, потому что Бора совершенно забывает, как дышать, ей это не нужно, ей нужно — другое… И она вся обращается в трепещущее предвкушение, чувствуя, как её что-то тянет — вперёд. А потом отталкивает назад. И вместо жара наступает цепкий холод, темнота и неожиданный, беспричинный страх. Бора ничего не успевает понять, будто её сбросили с башни, оставив возможность только бессмысленно и беспомощно барахтаться в воздухе, прежде чем — Какой-то скрип режет ей уши. И в этот момент, когда до неё доходит, что это снова произошло, Бора ни при каких обстоятельствах не смогла бы дать ответ на вопрос: ей страшно или она ужасно, бесконечно, чудовищно разочарована. Её парализует. Похолодевшие кончики пальцев начинает неприятно покалывать, и она сжимает ладони в кулаки, растерянно пялясь на Хандон. Та, оказавшись в далёких трёх шагах от неё, только прикладывает к губам палец и больше ничего. Бора лихорадочно думает о том, что делать, стоит ли ей попытаться спрятаться где-нибудь в глубине Запретной секции или нет, о том, что это просто смешно, неужто у мистера Филча или его проклятой кошки действительно есть какая-то мистическая способность оказываться именно в том месте и в то время, где и когда кто-нибудь нарушает школьные правила?! Бора напрягает слух, чтобы определить, насколько близко Филч успел подобраться к ним, но вдруг осознает — что не слышит ничего, кроме грохота собственного сердца. Царит тишина. И в этой тишине Боре становится обидно чуть ли не до слёз. Из-за какого обыкновенного, случайного звука!.. Всё испорчено! И теперь уже ничего… Ничего не будет. Бора только провалится под землю со стыда, когда Хандон решит посмотреть ей в глаза… Голос Хандон резко обрывает поток её сокрушительных мыслей. И затоморженно доходит — она говорит не с Борой. — Добрый вечер, профессор. Неожиданная встреча. — Вот уж и правда, — раздаётся в ответ. Бора безошибочно узнаёт бархатистый голос Шиён. — Даже не знаю, стоит ли спрашивать, чем ты тут занимаешься. — Нарушаю школьные правила, разумеется. А вы? Вам-то уж нет никакого смысла захаживать сюда по ночам. Бора чуть не вспыхивает от этих слов. Какая наглость! Она вообще в своём уме?! Шиён, можно сказать, поймала их с поличным, а Хандон для приличия не может хотя бы притвориться смиренной! Впрочем, вопреки её негодованиям, Шиен отвечает самым будничным и доброжетальным образом: — Днём много дел, сама понимаешь. Ни минутки свободной на библиотеку, только и остаётся — отнимать часок-другой от сна. — Конечно. В наше время спать спокойно вообще — непозволительная роскошь, не так ли? И за этими словами виснет непродолжительная, но какая-то холодящая пауза. — Очень рада, что ты это понимаешь, дорогая. — Шиён говорит это ласково, но у Боры почему-то сжимается сердце. — Полагаю, то, что не стоит испытывать лишний раз моё терпение, — ты тоже понимаешь. Я о тебе пока весьма высокого мнения. — Постараюсь не разочаровать. — Будь любезна. Можешь начать с простого: поработай над скрытностью, — с холодной насмешкой произносит Шиён. — Минус пятьдесят очков со Слизерина. Для начала. И двадцать пять с Пуффендуя. В следующий раз меры будут более карательные. Бора не знает, ответила ли что-нибудь Хандон, потому что в ушах начинает звенеть от прилившего ужаса. Откуда она знает, что Бора тут? Шиен что, умеет видеть сквозь стены? Или она видела их где-нибудь?.. Зачем тогда было так долго ждать? Двадцать пять очков! Бора от этого числа испытывает истерическую радость — могло ведь быть и в десять раз больше! И минимум месяц отработок после занятий в дополнение… Только почему со своего же факультета Шиён сняла больше? За эту маленькую и странную несправедливость Бору укалывает вина. И вонзается в неё со страшной силой, когда до её ушей долетает обрывком: — Зайдёшь ко мне на неделе. Вот, кажется, и отработки… Для Хандон, которая оказалась здесь только из-за Боры. Бора вообще как будто бы создаёт для неё слишком много проблем. Снова слышится скрип. Бора прислушивается, но на этом всё. Хандон появляется рядом бесшумно, возвращая им свет. Боре хочется ей что-нибудь сказать — обсудить их невезение, Шиён, то, как у неё со страху чуть не выскочило сердце, извиниться, — но губы словно слипаются, а язык становится слишком тяжёлым и неповоротливым. Хандон молча смотрит на неё с каким-то странным выражением — то ли сожаления, то ли сочувствия, то ли вины. И видя это, Бора чувствует, как невыпущенные эмоции начинают заполнять всё её существо. Горло пережимает, щиплет глаза. Она моргает, жмурится, пытаясь вернуть самообладание, но с каждой секундой становится лишь хуже. А потом Хандон подходит к ней совсем близко. На Бору снова накатывает то чувство. Она задирает голову, заглядывает в черноту её глаз и видит там что-то, и даже понимает что. Приглашение. Бора с легким волнением глядит на руки Хандон, которые та немного разводит в стороны и приподнимает. Этот жест кажется ей едва заметным и вместе с тем — просто фантастическим. Она бы никогда не подумала, что они с Хандон… Бора не успевает довести эту мысль до конца, потому что вокруг неё смыкаются самые невероятные объятия в её жизни и её сознание становится таким же чистым и пустым, как небо в ясную погоду. Поэтому она молчит. Хандон молчит тоже. Сердце горячо отстукивает от рёбер, но Бора ловит себя на том, что впервые с прошлого года чувствует себя абсолютно — спокойно. Даже умиротворённо. Она покрепче прижимается к Хандон, вдыхает этот её неописуемый аромат и забывает о том, где они, зачем они, кто они. Ничего из этого не остаётся. Боре чудится, что и её самой тоже не остаётся, что она растворяется в одном чистом, незапятнанном реальностью моменте, и ей так хочется, чтобы был второй миг и третий. Она бы так и осталась, если бы могла, но всё быстро рассыпается и мысли начинают возвращаться, выталкивая одна другую. На мысли Хандон сказала, что Бора ей нравится всё замирает. Бора чуть-чуть отстраняется и очень пристально смотрит на Хандон. Даже не думает, констатирует: Хандон возмутительно красивая. В ней всё для Боры возмутительно, и решительно невозможно, чтобы Бора могла часто и много выносить её рядом с собой. Всю такую безупречную… Бора всё не сводит с Хандон глаз. Тихонько усмехается. Улыбается. И на мельчайшую долю секунды — этого, конечно, не может быть, но Бора клянется! — на её лице проступает смущение. Бора поджимает губы, чтобы не засмеяться, приподнимается на носочки и обвивает руки вокруг шеи Хандон. — Если я ещё раз скажу, что мне сюда надо, — бубнит Бора ей в плечо. И улыбается ещё шире, потому что её мягкие, серебристые в свете Люмоса волосы щекочут ей щёку. — Пожалуйста, скажи, что — мне не надо сюда. Хандон медленно и невесомо проводит по волосам Боры, задевает ухо, и Бора не сдерживает дрожи. И слышит привычную усмешку. — Выше нос, Бора. Нас ещё ждёт прогулка под луной за водорослями. Бора тяжело вздыхает, снова утыкается носом ей в плечо, даже не думая о том, что им надо поскорее убираться по своим комнатам, — И её голова вдруг сама собой наполняется какими-то мечтательными мыслями.