Время пыталось остановить Одну холодную, холодную ночь в июне.
— Опять хандришь? — мягкий голос вытягивает из пелены забытья, произнося свои любимые слова. Ёнмин пожимает плечами, съёживаясь на переднем сиденье и следя, как серые дождливые пейзажи сменяют друг друга за окном. Он никогда не сможет понять способность друга всегда улавливать его состояние и увозить далеко-далеко от всех проблем. Будь то два часа ночи или четыре утра, один звонок, один и тот же вопрос, и они уже вне зоны доступа остального мира. — Тут всегда идёт ливень, когда хандришь, — продолжает голос под размеренное движение дворников. Множество капель разбивается о капот, стучит по крыше над головами, скользит по окнам, играя в гонки. Куда они спешат? Всё равно ведь окажутся внизу в конечном счёте. — Тут всегда идёт ливень. — поправляет Чхве, откидываясь назад и выдыхая. Ему отчаянно хочется посмотреть в сторону водителя, но он медлит с этим, наслаждаясь звучанием родного голоса. — Неправда. Иногда всё цветёт и благоухает, небо разрезает радуга, а птицы кружатся в танце. Меня в такие моменты здесь не бывает. — Именно. Меня тоже. — Потому что ты наконец-то занят жизнью. Ёнмин не отвечает. К счастью, Сону и так знает, что он не согласен. — Хорошо, давай по старой схеме. — руки покрепче сжимают руль, осторожничая на мокрой дороге при плохой видимости. И пусть в этой поездке невозможно разбиться, они уже достаточно пострадали, чтобы быть беспечными. — Опиши своё состояние тезисами. Перечисли мне свои чувства.И ты сел на авиарейс В страшную грозу, купив билет в рай
Чхве закрывает глаза, сосредотачиваясь на стуке истерзанного сердца.Через звёзды и через Луну, вернувшись в полном восторге. Ох, скажи мне, что это правда.
— Растерянность. Опустошённость. Страх. — Мрачновато, — тянет безрадостно Сону. Какое-то время он молчит, но Чхве не знает, переваривает он полученную информацию или пытается подобрать слова, потому что у настоящего Сону всегда было, что сказать. — Но я понимаю. Ты запутался и это нормально. — Я не просто запутался. Я не знаю, что мне делать. В самом глобальном из всех смыслов. — Есть один верный ответ на это. Но тебе он не подходит. — Не подходит. — Но он единственный, бабочка. От разорванной в клочья души медленно отрывается ещё один кусочек. Парень зажмуривается, пытаясь игнорировать слёзы. Теперь в глазах даже предупреждающе не щиплет — они просто появляются, хочешь ты того или нет. — Как же я скучаю. Ёнмин мог бы уточнить. Сказать: "По тебе, по твоему голосу, по этому прозвищу, по твоему запаху, по твоему присутствию". Но правда в том, что этого не достаточно. Он не просто скучает по всем маленьким деталям Бэк Сону, по их взаимоотношениям, локальным шуткам, поездкам. Он скучает по времени, когда жил в одно время с этим человеком. Когда дышал с ним одним воздухом. — Ты справишься с этим, ты сильный, я знаю. — А ты бы справился на моём месте? Сону усмехается слишком печально. — Нечестный ход. — И всё же? — Не смог бы. Но ты бы хотел, чтобы смог. Вот и я хочу. — Знаешь, чего хочу я? — Ёнмин... — Справедливости от жизни. — Чхве произносит слова раздражённо, показывая, что не настолько предсказуем. И пусть на самом деле он изменил их в последний момент, чтобы не быть жалким в своих бесконечных невыполнимых просьбах. — Ох, Ёнмин~а, — Сону грубо стучит большими пальцами по обшивке руля. Он всегда так делал, когда нервничал. — Прости. — Нет, это ты меня прости. Я не заботился о тебе так сильно, как хотел. Мне тоже следовало увезти тебя отсюда. Уголки губ брюнета приподнимаются. — Ты - дурак. У каждого свои методы лечить хандру, не нужно воровать. Я еле как сам придумал этот идиотский вариант, потому что никогда не мог сразу перейти к делу. — Поверь, он был самым действенным. Хотя, наверное даже если бы ты просто читал мне стихи, эффект бы не изменился. — Ахаха! Смех звучит как-то размыто. Громкость не совпадает с условиями, в которых они находятся. А ещё интонация, кажется, другая. Ёнмин вздыхает и с тяжёлым сердцем поворачивает голову. Сону выглядит умиротворённым, заразительно спокойным. И раньше это всегда срабатывало, заставляя тревогу в груди Ёнмина рассосаться, как грозовые тучи, уступая место ясному небу. Но сегодня всё иначе. Внешность парня почти не изменилась, но такое чувство, будто зрение Чхве ухудшилось и разглядеть чужое лицо в деталях не получается. И неважно, как часто он просматривает его фотографии или переслушивает звонки — воспроизвести естественно больше не выходит. — Хорошо, бабочка, у этого есть решение. У всего есть решение. Чхве воодушевлялся, раз за разом слыша излюбленную фразу брюнета. Он нуждался в ней, иногда слишком сильно, чтобы наконец начать предпринимать попытки вылезти из того состояния, в котором оказался. Ему всегда думалось, что Сону тот, кто даёт ему решения, но теперь парень понимает — он был лишь мотиватором, ради которого Ёнмин готов был справиться со всеми проблемами этого жестокого мира. Так как же ему справляться теперь, без единственной на то причины? Плевать ему на решения, даже если их выстроится перед ним целая череда. Они не имеют никакого смысла, до тех пор, пока не окажутся связанными с магией или вроде того. Ох, как же он ненавидит возвращаться к этим рассуждениям. Чхве бессилен перед замкнутым кругом, в котором находится. Он не хочет засыпать, чтобы не разбиваться словно хрусталь, а затем не хочет просыпаться, чтобы не приходилось осознавать реальность заново. А что, если не просыпаться? Ёнмину одновременно стыдно и плевать на то, как часто он молился о том, чтобы не вернуться из забытья. В первый год его "жизнь" имела две крайности — избегать сна любыми способами до потери сознания или лежать в постели днями, открывая глаза лишь на несколько минут. Теперь он спит каждую ночь, но не видит снов, а когда видит — это всегда поздняя дорога без конечной точки и ливень. Может потому, что конечную точку должен назначить сам Ёнмин. — Позови меня, — вдруг произносит парень с такой ясностью в голове, которой ещё не испытывал. Он тянется к чужому плечу, но так и не касается его, потому что боится почувствовать холод. — Просто позови меня к себе. — Ёнмин~и... — Почему ты так и не сделал этого? Один намёк, одно твоё слово, Сону, пожалуйста, и я сразу- — Три года. Голос Бэка звучит как гром. Ёнмин готов поспорить, что он невероятно зол. Что он в ярости. Но почему-то не даёт ей вылиться через край, слишком быстро успокаиваясь и возвращая тот нежный тон, которым пользовался лишь когда они оставались наедине. — Мы за это время пол Кореи объездили, помнишь? Долгий срок, бабочка. Ёнмин помнит. Кажется, это всё, что он помнит, на самом деле. Или всё, что ему хотелось бы помнить. Парень смотрит на брюнета и всхлипывает, чувствуя, как истерика подбирается к горлу, сжимая его своими уродливыми лапами. Потому что Сону улыбается ему, но так, как улыбался, обещая Ёнмину встретиться вновь на следующий день. Так, как когда говорил, что дождётся его в больнице и не обидится, если друг выспится на удобной кровати, а не диване в палате. Так, как когда... — Три года прошло, и я думаю, ты достаточно вытерпел. Пора исследовать оставшуюся часть Кореи. Без меня. Эти слова ударили по Ёнмину сильнее, чем следовало. Они не нуждались даже в огласке, всегда преследуя его, как собственная тень, но будучи озвученными, вызвали настолько сильное отторжение, что парень засомневался, осознавал ли их когда-то на самом деле. — Как ты можешь быть таким жестоким?! — отчаянье вырывается наружу хриплым, сдавленным звуком. — Почему я один страдал? Почему ты всё время улыбался мне? Почему молчал, почему так храбро покинул меня и почему делаешь это вновь? Улыбка медленно сползает с лица Сону и он опять становится умиротворённым. Ёнмин знал ответ, к сожалению, он прекрасно его знал. Но произнести его — значит проиграть в войне со страхом, болезнью и смертью. Поэтому Сону молчит, а Ёнмин сокрушается, хоть и не имеет на это права. Прямо как три года назад. — Разве ты не хочешь увидеться? В последний раз пробует он, но больше похоже на неразборчивый жалобный скулёж. — Я хочу встретить ворчливого старика, который будет вечность развлекать меня своими историями. Но для этого ты должен отпустить. Не теряй время зря, пожалуйста. Это жестоко по отношению ко мне, у кого его оказалось слишком мало. Даже во сне Сону не может заплакать. Даже во сне Сону не может сказать что-то другое, что-то, чего так хочет услышать Ёнмин. Сознание Чхве играет против него даже тогда, когда он знает содержание письма. Письма, которое, на самом деле, и стало причиной его душевной погибели. Но он никогда не будет винить в этом Сону — нельзя винить за то, что откровенным получается быть лишь на бумаге. Но можно винить себя, хотя бы за то, что не смог выдержать первого же слова, аккуратно выведенного родным почерком. За то, что сломался, прочитав такое невинное и искреннее: "Мне так страшно, бабочка, прости". За то, что разбился, и осколков так много, что назад склеить никогда уже не получится.