***
Тремя днями ранее. «Мне стыдно писать это письмо, но я не вижу иного способа с вами объясниться, не уронив вашего достоинства и чести. Не знаю, как так вышло, но я полюбила вас, не смея надеяться даже на малейший намёк взаимности. В тот час скорби и горя, что вас постиг, я принесла вам просьбу о треве владыки Аида, и вы взяли её. И с того ли дня или же позже, но я поняла, что полюбила вас, так сильно, что мне не хватает всех имеющихся слов, чтобы выразить свои чувства. Я не смела никому открыться, даже вам, ведь я не имею права голоса. Я лишь тень, что бродит из царства владыки теней в мир живых и обратно, выполняя службу гонца. Но прошёл год, и я встретила вас снова, на празднике. Вы были всё так же печальны и скорбны. Я не смела к вам подойти, но вы сами забрали меня из рук мавра, и моё глупое сердце понадеялось, что, может, вы меня вспомнили? Нет, этого не случилось. Вы просто были добры, как были бы добры к любому, кого Арес попытался бы обесчестить любым способом, какой только мог изобрести его чёрный ум. Вы были безумно любезны ко мне, показав красоту мира живых. Эту прекрасную лунную ночь, полную пения дельфинов, я никогда не забуду, и сохраню в том маленьком углу души, куда никому нельзя заглянуть. Наверное, сейчас вы читаете это письмо и думаете, что я сошла с ума? Так и есть, иначе даже сама себе я не могу объяснить, почему согласилась на ночь с вами перед самой свадьбой. Но всё случилось, и я благодарна вам за это. Не корите себя, прошу вас. Это целиком и полностью моё желание, а не ваше. И восходя на супружеское ложе, я буду помнить о том, как вы были нежны к той, что обманом вырвала у вас ласку. Простите за всё, прошу вас, и да сохранят вас Создатели.Ламия, тень владыки Аида».
За последние недели Аполлон, кажется, наизусть выучил это сумбурное письмо. И если его первой реакцией была ярость, то по прошествии нескольких дней уже просто жалость к запутавшейся женщине. Аполлон ещё раз взглянул на письмо в своей руке. Судя по тому, как плясали буквы, то поднимаясь выше, то становясь практическими невидимыми, рука пишущего дрожала очень сильно. Он ничего не помнил о ночи, про которую Ламия писала, но красноречивые свидетельства на его простынях говорили об обратном, что да, она действительно отдала ему свою невинность. Аполлон слышал, конечно, о том, что так делают смертные женщины, желающие избежать нежелательного брака с тем, кого выбрали родители, но что на это пойдёт женщина из Аида, он и представить себе в страшном сне не мог! Но это случилось. И если следовать всем правилам, то он должен был бы жениться на Ламии, но вот незадача — она уже замужем за другим. Начинать новую Троянскую войну? Вряд ли это порадует хоть кого-то, кроме Ареса и Афродиты. Да что говорить о войне! Он настолько был измотан, что проспал почти сутки после разговора с Медеей, и не вывез солнце. Лишь спешно прибывший Гелиос спас ситуацию и кое-как смог добудиться Аполлона. Он не помнил и ничего из того, что предшествовало той ночи. Он проводил Медею, обещавшую приехать погостить — и дальше лишь чернота. Кажется, ещё был какой-то запах, но он мог ему и привидеться от усталости, что в последние месяцы не уходила. Треснули дрова в очаге, отвлекая внимание от размышлений. Поморщившись, Аполлон отложил в сторону письмо, и подбросил ещё пару поленьев в прожорливый огонь. По телу пробежала дрожь, свидетельство длительного сидения у очага в одной позе. Надо бы встать, чуть пройтись, но огонь согревает, как и шерстяная тога, в которую так приятно закутаться и сидеть. — Хозяин, пришла Медея, — раб склонился в угодливом поклоне, докладывая о гостье. — Ты приготовил спальню? — Аполлон прикусил изнутри щёку, стараясь не сорваться в своём раздражении. — Конечно, хозяин. Принести вина и закусок? — Нет, лучше сок и плотный ужин. А пока просто фрукты и воду. — Слушаюсь, господин. Раб удалился. Всего несколько секунд, пока Медея направляется к нему. Папирус летит в очаг, вспыхивает, практически сразу осыпаясь пеплом. Быстро поправить тогу, и принять расслабленную позу. Никто не узнает о том, что было в письме. — Феб, — Медея, звенящая своими браслетами и монисто, заходит в комнату. — Дорогая, — Аполлон встал навстречу, распахивая объятия для внучки. — Я думал, что ты опять не придёшь, и забудешь своего старика. — Ни за что, — она рассмеялась, позволяя себя обнять. — Хоть на одну ночь, но я смогла вырваться. — Неужели смертные слишком многого просят? — поддел Аполлон, помогая снять гиматий. — Практически. Твой сон имел самые прямые последствия для Аида, — пояснила Медея, устраиваясь на принесённом специально для неё лектусе. — Смертные решили, что наступил конец света, и многие предпочли покончить с собой, чтобы не умереть от гнева богов. — Вот так и пробуй отдохнуть, — поворчал он больше для вида, разливая воду в принесённые скифосы. — Главное, что ты пришёл в себя, — Медея сделала глоток, глядя поверх края чаши на Аполлона, устроившегося снова на клисмосе. — Ведь с тобой всё хорошо? — Да. Расскажи лучше, какие ещё события произошли за время моего сна? — Ничего особенного. Всё как прежде, — равнодушно пожала плечами Медея. — Рассказывай, — попросил Аполлон, очищая румяное яблоко, чуть красноватое с одного бока, от кожуры, и нарезая его на удобные кусочки. — Если хочешь, — согласилась Медея, принимая яблоко. Кажется, всё просто — вечер, простой ужин, обожаемая внучка рядом. Но отделаться от мыслей о Ламии было тяжело, и не помогал ни разговор с Медеей, несколько вялый, но всё же идущий своим чередом, ни превосходно приготовленная рыба. Слова Медеи доносятся как-будто сквозь толщу воды. Он почти ничего не слышит, мысленно перечитывая в очередной раз письмо. «Я не смела никому открыться, даже вам, ведь я не имею права голоса», — но он (кажется, низкий, грудной), звучит в ушах даже громче, чем голос внучки. «Я лишь тень, что бродит из царства владыки теней в мир живых и обратно», — и приставшее намертво воспоминание о запахе жасмина, кедра и дыни, что преследует даже днём, не давая покоя. «Наверное, сейчас вы читаете это письмо и думаете, что я сошла с ума?» — и он тоже сошёл с ума, раз продолжает вспоминать и думать о письме и женщине, что его оставила. «…сохраню в том маленьком углу души, куда никому нельзя заглянуть», — нельзя, но очень хочется, чтобы узнать, действительно ли она его любит, или нет?.. Или она, как и все, лжёт, пытаясь достигнуть каких-то целей?.. Что-то продолжает говорить Медея, рассказывая о какой-то вдове, которую вот-вот заберут в Аид. Огонь начинает трещать всё громче, крича, даже требуя, чтобы Аполлон подбросил ещё поленьев. Кажется, дерево стало весить как хороший камень, таким тяжёлым оказалось полено, взятое в руку. — … для Ламии уже всё готово, караван тронется в путь через десять дней, как только будут улажены все дела с приданым, — полено выпало из руки, и лишь усилием воли Аполлон сумел придать ситуации вид, что с силой бросает в очаг полено, поднявшее тут же брызги искр. — Для кого, прости? — держать лицо. Нельзя показать никакого интереса к женщине, оставившей такой след в его душе. Вот так, лёгкая заинтересованность, переходящая в равнодушие с небольшими нотами пренебрежения, естественными для него. — Для Ламии. Она недавно овдовела, — терпеливо повторила Медея, глядя поверх края скифоса. — Кто это? Я просто не помню, чтобы слышал о ней, — Аполлон неторопливо глотнул ледяной воды, приходя постепенно в себя. Нельзя никоим образом выдать своего интереса. Надо держать себя в руках. — Одна из жриц Аида. Не самая сильная, но достаточно опытная. Она недавно вышла замуж за Муниха, внука Тесея. Я говорила тебе, когда звала на свадьбу, — с нотками лёгкой обиды пояснила Медея, потягиваясь на лектусе. — Прости, но для меня все остальные лишь стая ворон, и яркая птица только ты. Зачем мне думать о других? — усмехнулся Аполлон, расправляя складки тоги. — Льстец, — рассмеялась Медея, сверкнув на мгновение белыми зубами. — Чем же супруг не угодил опытной жрице Аида, что она так быстро решила стать вдовой? — поддел Аполлон внучку, пытаясь удержаться в рамках простого любопытства. А сердце вдруг забилось сильнее, мешая дышать. — Почему же, её устраивала жизнь с ним. Просто мужчина решил поохотиться, и не заметил, как наступил на хвост змее. Не со всем могут сладить жрецы Аида, как и перепрясть нити судьбы. Увы, — хмыкнула Медея. — Увы. Ты бледна, и видимо, сильно устала из-за этих треволнений со свадьбой и похоронами. Ложись, я скоро тоже пойду отдыхать, — Аполлон встал, предлагая руку Медее. — Я с радостью проведу у тебя пару дней. Больше не смогу пока что, — грустно покачала головой Медея, пока они направлялись вглубь дома. — Мне и пары дней с тобой достаточно для счастья, — Аполлон коснулся губами горячего лба Медеи. Или это у него так заледенели губы, что кожа внучки кажется горячей? — Спокойной ночи, — Медея коснулась губами щеки Аполлона, закрывая дверь спальни. — И тебе приятных снов, — пробормотал Аполлон вслед закрытой двери. Раб убирал следы трапезы. Аполлон остановился на несколько секунд в проёме, раздумывая о словах Медеи. Десять дней. «А что дальше? — Аполлон сел у очага, глядя на огонь. — Она вдова, и новые проблемы тебе не нужны! Забудь о ней». Бессмысленно. Ламия не желала покидать его мыслей. Огонь затрещал, снова требуя поленьев. Аполлон тяжело вздохнул, понимая, что всё, что он сейчас сделает, будет похоже на действия безусого юнца, бегущего на встречу с поманившей его женщиной. Аполлон встал, одним движением руки отбрасывая клисмос в сторону, и торопливо выходя из дома. Пусть всё катится в Аид, но он должен поговорить с Ламией.***
Стежок, протянуть нитку, воткнуть иголку в туго натянутую ткань, положить новый стежок. И так ещё бесчисленное количество раз, пока на плотном льняном полотне не распустятся цветы и птицы. Иголка уколола палец. Ламия досадливо вздохнула, глядя на выступившую каплю крови. Которую ночь она так сидит при свете ламп и вышивает? Кажется, с самой свадьбы? — Красивый тапес. Где будет использоваться? — сердце гулко забилось, и на мгновение Ламия забыла, как дышать. Он пришёл. — Ещё не решила, — как же сухо во рту и предательски алеют щёки. — Здравствуйте, чем обязана вашему визиту? — вот так, вспомнить, что она не только жрица, но и царевна. Необходимо взять себя в руки и вести достойно сообразно своему положению. — Кажется, я единственный, кто не поздравил тебя со свадьбой и не выразил сочувствие, — Аполлон сел в клисмос, откидывая в сторону полы тоги. — Прости, что так поздно. — Ничего страшного. Не желаете ли вина? Или воды? — Ламия встала, отодвигая в сторону дифр, на котором сидела и вышивала. — Воды. — Прошу вас, — Ламия подала скифос, стараясь не коснуться даже кончиками пальцев руки Аполлона. — Я благодарю вас за ваши слова, но, право слово, не стоило приходить. — Почему? — такой простой вопрос, на который она не может ответить, не солгав и не имея сил сказать правду. — Мне… неудобно. Ведь никого из старших не было, — попыталась уйти от ответа Ламия, сжимая края чёрного гиматия. — Кажется, Гермес был, и Персефона исполняла роль твоей матери на свадьбе. Или я ошибаюсь? — Аполлон поставил со стуком скифоc на бронзовый килейкон. — Проводник лишь передал дары и ушёл, а царица провела меня до ложа, это правда, — почему к горлу подступает предательский ком, мешающий дышать? Вот так, опустить голову, пусть Аполлон думает, что хочет о её манерах, но она не может ему смотреть в глаза. Просто не может. Это выше её сил. — Ламия, — почему его голос так тих? Или это она оглохла от шума крови в ушах? — Ламия, посмотри на меня. — Мне нельзя теперь на вас смотреть. Даже разговаривать уже большая ошибка, — почти правда. Но, Создатели, как же тяжело говорить даже эти слова. И почему она не может, подобно Гидре, свесить голову на спину и вести беседу? — «Не знаю, как так вышло, но я полюбила вас, не смея надеяться даже на малейший намёк взаимности. В тот час скорби и горя, что вас постиг, я принесла вам просьбу о треве владыки Аида, и вы взяли её. И с того ли дня или же позже, но я поняла, что полюбила вас, так сильно, что мне не хватает всех имеющихся слов, чтобы выразить свои чувства», — Аполлон процитировал то злополучное письмо. Создатели, он не выкинул его! — Не надо, остановитесь, — что-то ухнуло в желудке, и во рту образовалась полынная горечь, а тело охватила противная крупная дрожь. — Хватит. — Хватит, — согласился Аполлон, вставая и подходя ближе. — хватит. Ламия, я прошу, посмотри на меня. Пожалуйста. — Нет. Я не могу, — она закрыла лицо руками, силясь сдержать слёзы. — Нельзя. Уйдите, прошу вас. — Я не уйду, — Аполлон отнял ладони от лица, заставляя встать с дифроса. — Ламия, ты не побоялась прийти ко мне, так что страшит тебя сейчас? Здесь нет никого, кроме нас. Как, как ему объяснить, что страшит её не его приход или разговор, а то, что ей стыдно за своё поведение? Как объяснить, что теперь она вдова, для которой ограничений даже больше, чем для незамужней девушки? Даже то, что она жрица, не спасает ни от чего. — Глупая маленькая жрица. Тебе не надо было уходить от меня. Надо было просто остаться, — почему, почему так больно? И эти проклятые слёзы так и льются сами по себе. — Перестань плакать, прошу тебя. Хватит слёз. — Зачем вы мучаете меня? — еле слышный шёпот, вот и всё, что она смогла выдавить из груди. — Зачем? — Ш-ш-ш. Я не забыл тебя ни после похорон Орфея, ни после праздника. Я просто заберу тебя с собой. Слышишь? Не плачь, пожалуйста, — он просто прижимает её к себе, касаясь подбородком макушки. — Почему вы не пришли раньше? — против воли вырвался вопрос вместе с рыданиями. — Почему? — Не успел. Но теперь я заберу тебя с собой. — Спасибо.***
— Тьфу ты, — дружно сплюнули Эрос и Фобос, наблюдающие за Ламией и Фебом. — Дешёвая площадная драма. Если бы эта курица не написала письмо, то я сам бы это сделал, — Фобос мрачно перекинул стебель травы из одного угла рта в другой. — И долго ещё ждать? — Матушка приказала наблюдать и ждать удобного момента, — Эрос пожал плечами. — Что мы и делаем. М-да, не ожидал, что Феб такой сентиментальный дурак. — Я тоже. Хотя тут и матушкин приворот сработал, и твоя пыльца, как мне думается. — У тебя есть чем думать? А я-то был уверен, что Деймос тебе всё отбил в твоей бараньей головушке, — фыркнул Эрос. — Поговори мне тут. Хватит, меня уже тошнит от этих слёз. Пойдём отсюда, — потребовал Фобос, вскакивая с травы и разминаясь. — Нет. Придётся ещё последить за голубками. — Холера, — Фобос упал обратно на землю, картинно прижимая руки к сердцу, — и это на всю ночь? — О да, — обрадовал старший брат. — Не переживай, потом сходим в пару таких мест… Тебе понравится, обещаю. — Договорились, — коротко бросил Фобос, усаживаясь. — Лишь бы там была пара красоток. — И даже больше, — хохотнул Эрос.