We are so young
Our lives have just begun
But already we are considering
Escape from this world
– Фараон – мой Сон, – с жаром отвечал Сол. Когда-то отвечал. Настолько давно, что сейчас эти мысли разве что случаем момента не затерялись в задворках его сознания. Воздух масляных катакомб насквозь пропитался его собственной кровью, – она воняет сгнившей плесенью леденящего металла. Несколько дней назад, что радует, открытая рана, с выглядывающими костлявыми ребрами и будто специально показывающимся на всю округу розоватым мясом, стекающим противными кусочками незалеченной кожи, перестала так остро пульсировать, напоминая о том, что, между прочим, ее следует хорошенько обработать. Возможно, это потому, что все внимание Сола полностью переключилось на горевшие мышцы предплечий. Он вот уже несколько дней, недель, может, месяцев прикован огромными, внушающими всеобъемлющую тьму в мысли любого цепями, состоящими из на удивление прочного железа. Оно поржавело от холодной воды, капающей с потолка, – если так можно было назвать обычное почвенное образование, скорее всего, как успел отметить Сол за свое пребывание в пещере, чернозем, но не ставя в исключение и подзолистые породы, совсем гладкие, как плитка шоколада. Лицезреть и раздумывать – вот что осталось в его власти. Сол не знает, сколько уже вот так сидит под нескончаемыми долями Пустошь. Сол не знает, что случилось с ним во сне, а что наяву – каждая попытка впасть в покой только и делает, что вносит одну неясность в такую бесполезную мозаику, построенную из кусочков очерствелой плоти. Сол не знает совершенно ничего. Сколько он здесь находится? День сейчас или ночь? Какое число? Сол знает, что до года он точно не протянет, – по крайней мере, не в таком возрасте. Он просто погибнет взаперти, прикованный намертво, точно на пике восемнадцати лет. Как там говорят? Он же еще столько мог увидеть. Только Сол как-то и не думал об этом. Вся его коротковатая жизнь, сложенная подобно длинному рукаву большого для ребенка лонгслива, заключалась в едином беге, – он бежал от всего, а один раз сумел погрузиться в сон почти на целых двадцать лет. Мечта любого студента, да? Но вот проблем с общением у него не было и в помине, – Ясмин с остальными кровавыми сестрами надрывала свой голосовой аппарат в изорванной гортани все двадцать четыре часа напролет, порой так явственно и бурно, что Сол не мог заснуть днями. А по ощущениям, целыми веками. Сестры хотели утешить его. Они обнимали Сола за плечи ножевыми пальцами, тонкими и острыми, как разрезы скальпелей, наклонялись к его лицу, стараясь поцеловать брата в замерзшие от холода катакомб щеки, но, по правде, размазывали рьяные остатки мяса с пухлых от ранений губ. Сол теперь постоянно слышал непрывающиеся голоса, на деле звучавшие только в его голове. Голоса разные – взрослые, детские, старческие, зрелые. Они кричали, роптали, винили Сола в чем только можно. Но постоянно, безостановочно отдавались в глухих стенах капелью разрывающих эмоций и звонких, слишком звонких эхо. Сол видел неописуемо пугающие картины разорванных человеческих тел, всплывающих на мокром полу вместе с водяным руслом потока, бегущим в ужасающе стремительном движении. Вода на ощущение была похожа на настоящие льдины, – она мешалась с терпкой кровью, заливала нос и глаза, будто насмехаясь, солью окутывала все его тело. Сол задыхался подобным образом несколько раз в день, он ранил ладони, срывал ногти до плотного мяса, стараясь найти в полу щель, проход, где бы его ждало желанное спасение. Это истощало его, но не заставляло просить о помощи. Он уже дал слово, что не предаст. Он его не нарушит. Помимо фантастики, у него были и воспоминания, которые резали похуже любого ножа, несмотря на то, насколько остро он был заточен. – Она умерла, – звонко произносит чей-то медовый голос, обладателя которого, к огромнейшему сожалению, Сол представляет слишком хорошо. В этих словах нет и капли грусти или жалости – чего-то человечного. Похоже, что Нотт смеется над смертью той, кто оказалась во всей этой заварушке совершенно случайно, не по собственному желанию. – А? – Сол хочет растянуть имя Альбы, уповая на то, что его предположения чудным образом не обратятся в реальность. Он так давно не говорил, что почти забыл, как это делается. Вместо полноценных слов получаются только глупые союзы. – Если быть точным, мой милейший друг, я предполагаю, что Эвелин умерла. Как видишь, для тебя я почти выдвинулся на целые Пустоши, чтобы отыскать ее в этом опасном месте, – но твоей подружки и след простыл. Скорее всего, она увидела сон, затерялась, а потом отошла в мир иной от нехватки воды. Да, кстати о воде, как тебе тот ультра-инновационный кран с напитками, который я поставил для тебя? Так лучше? – Нотт оглядывает прохудившуюся землю над головой Сола, да еще и так настырно, будто и впрямь видит перед собой высшую технологическую версию сантехники человеческой жизни. Его тонкие губы под седеющей, но пока еще слегка черной, как угольки в неостывшем костре, щетиной приподнимаются в насмешливой улыбке. Он уже столько раз просил называть себя хозяином, а получал в ответ только гневные взгляды и невнятные агрессивные звуки. Нотт не заставит его ходить по своей струнке. Не еще раз. Он подходит ближе к Солу, остерегаясь его как бешеной собаки. Сол же отбрасывает в сторону волосы сестер, резко вскидывая плечом. Нотт расценивает этот жест как предостережение к атаке. Смешно. Что может сделать человек, прикованный хваткой железных цепей, когда, к прочему, его грудная клетка похожа больше на ручную лепку пластилином, а из еды он получает только маленький кусочек хлеба и четвертину от половины полноценной водной нормы? Эвелин. Эвелин Нотт. Та самая. Сол ненавидел ее так сильно. Но сейчас его разъедает ненависть мщения. Эвелин была полна кровоточащих ран, немыслимой боли и цвета красок. Ее глупые шутки, темные глаза как дерево шоколадных бобов, с застывшим внутри зрачков ужасом, ее лучезарная улыбка, от которой он так злился. Но не от улыбки, скорее – нет. От растущей привязанности. Он вбивал себе в голову – она враг. Эвелин была обычной потерянной женщиной, которая изнывала от смерти новорожденной дочери. Все просто. Она не должна была так закончить эту жизнь. Она бы оклемалась, встретила кого-нибудь в Элизиуме, – того, кто помог бы ей почувствовать, что она больше не одинока, что она не одна. Кто-то, кто полюбил бы ее всем своим сердцем. Ее шрамы, привычки, обычаи. Всю ее. Но этого не случилось. Не случилось по его вине. Сол не привык винить себя – в паре Сульфура это место отводилось их Сну. Но сколько бы Сол не думал, что во всем виновата Эвелин, которая без спроса разбудила его, поплелась вслед за ним, решила отомстить Нотту, – он понимал, что сам причинил ей много боли. Каковы были ее последние часы? Сол не думает, что такая смерть могла бы стать избавлением для Эвелин. Он не должен был брать ее с собой, не должен был вести куда-то. Он совершил слишком много ошибок. Его злость сковывает мотивы, мчится по венам, играет на мелодиях струн, пока Сол думает об Эви. Такое простое и милое, уютное, похожее на стакан горячего шоколада на зимнем курорте имя. Она явно была достоина смерти в кругу семьи, а не в одиночных смертельных Пустошах. – Тело Фараона склевали вороны, – произносит Нотт так, будто читает статью на каком-нибудь форуме, – окончательно. Сол давится своей же агрессией. Он хочет разорвать Нотта, хочет ненавидеть весь мир, всех существующих людей. Но ненависть только обращается против него. Сол чувствует вину слишком сильно. Он, в попытке вырваться, разодрать Нотту это отвратительное лицо, дергает цепями. Мышцы рук, а точнее то, что от них осталось, пробивает невыносимая боль, как если бы тысячи крестовых отверток воткнулись ему в кожу до самого конца металла. Сол не позволяет себе никаких слез, – он выдыхает сквозь плотно сжатые зубы, почти рычит, пока длительное ожидание утихающей боли не проходит бесследно. – Очень некрасиво с твоей стороны, Сол. А я же приготовил для тебя такой хороший подарок. Ты же любишь сюрпризы, а? – Нотт подходит слишком близко, расстояние вытянутой руки явно проигрывает в этом пространстве между ними двумя. Сол направляет всю жгучую ненависть на того, кого принято называть хозяином. Адам, как говорила о нем Эви, проводит пальцами по его подбородку, приподнимая голову Сола вверх, якобы создавая видимость, что он, Нотт, старше, взрослее, мудрее. Сол хочет сказать, что он ненавидит сюрпризы так же сильно, как и Нотта. Сол хочет сказать, что только ему дозволено называть Фараона по имени. В сердце вонзаются все режущие предметы со всего мира, когда эти противные губы касаются такого важного наименования для Сола. Он не предаст Фараона. Не в этой жизни. Как бы ни было холодно. Как бы он ни хотел есть и пить. – Без обезболивающего раны заживают намного больнее. Выглядишь худо. Не хочешь взглянуть на себя? А, Сол? – Нотт наклоняется почти к самому его лицу, проводит грязными ногтями по худым скулам. Если бы хозяин не был таким отвратительным, Сол бы без раздумий откусил ему палец. Адам Нотт – полное ничтожество всей его жизни. Он резкий, холодный, черствый, убогий. Нотт недостоин жить. Сол желает убивать его жестоко, долго – во снах он видел, как собственной персоной разделывает Нотта, избивает его до посинения черных от кровавых переломов костяшек кулаков, говорит все, что думает о нем. Выкладывает всю правду, какой бы резкой и костлявой она ни была. Если бы только можно было передать в словах, какую сильную агрессию Сол питал по отношению к Адаму. Она могла литься нескончаемыми кровавыми реками, виться снежными вихрями вокруг ледяных ветров, бросаться в глаза черной тенью посреди светлой комнаты темными ночами. Это не назвать обычным гневом, который берет крупный аншлаг в театре при давке толпы. Это было настоящим убийственным кредо. Но Нотт цел, а Эвелин – мертва. О Фараоне Сол боится даже задумываться. Хозяин идет неспешно, клацает черными, отполированными до блеска мужскими туфлями. Сам полирует или ему помогает Альба? Сол нечасто думал здесь о судьбе молодой девушки – она была жар-птицей, чьим мановением крыльев возможно было вылечить любую болезнь. Изящная, тонкая, упертая – как мама, поглощенная тьмой – как отец. Нотт скрывал ее, подобно сказке, прятал во тьме своей бессердечности. Но это пальто на ней, – это чертово пальто. Оно принадлежит не Альбе и не Нотту. Они не достойны этой ткани, не достойны ни единой ниточки. Нотт хотел защитить себя, прикрываясь Альбой, своей же дочерью, – подлое кощунство. Но болит внутри совсем не от жалости к шестнадцатилетней девчушке. Раздумия прерывает рука Нотта, покрытая венами, но пока не задетая тремором. Она соскальзывает вместе с белым покрывалом, успевшим запачкаться грязью окружающих его стен. Грязью мира, который здесь создал Адам. Признаться честно, Сол не видел здесь этой вещи раньше. Может, ее только что принес Нотт? А может, Сол уже умирает и пропускает некоторые моменты своей жизни. Забывает? Засыпает? За снегом покрытия виднеется зеркало – треснутое и ужасно старое. Золотые вставки запылились, ночная пелена паутины покрыла краткие пространства освещения. Совсем как и Сола. Перед ним впервые за долгое, очень долгое время встает самый мерзкий образ. Кроваво-красные волосы полностью растрепались и стали походить на мочалку, – грязные и сальные. Все тело, лицо исхудало. Мышцы Сола, которые были отличным результатом постоянных тренировок и побегов, просто повисли на костях, кожа сравнилась с цветом асфальтированной дороги, а взгляд черного омута глаз выцвел, превратившись в бессмысленную пучину чернил, про состояние ран говорить было совсем нечего – они потемнели и затвердели, слипаясь по крови и густея от гноя. Он весь такой – отвратительный, заплесневелый. Грязный, липкий, ужасно костлявый. Но, все равно, все мучения, которые настигали его мысли, нельзя было сравнить с этим куском обычного мяса, которое телом никто бы и не назвал. Сол стал пыльным, как то зеркало, покрылся паутиной сестер с пробитыми насквозь органами и вьющимся шелком пластинок волос. – Черт. – Вырывается изо рта, когда Сол опять обретает возможность говорить. От шока? Скорее всего. Связки тут же обжигает болью. – Все не так плохо, как ты думаешь, братик. – Звучит Ясмин, а остальные вторят ей. Они громогласные, кричащие. Но это помогает не думать. Защищает от плохих мыслей и игр его разума. – Тебе же ужасно холодно без Сна, я знаю. Твои кости пробирает лед, с каждым днем ты теряешь разум все больше, Сол. Умирать будет больно. Скажи мне, чтобы я помог. Проси меня о смерти. Я облегчу твою жизнь. – Нотт почти похоже изображает милосердие на своем стареющем лице с пожелтевшей кожей. Он подходит к Солу, опять чиркая подошвой о землю, от которой отлетает несколько камешков, угодивших в раны, отчего те начинают кровоточить заново, а Солу, между прочим, приходится сжимать челюсти и выгибаться от боли звука ломающихся костей и рвущихся тканей. Адам садится перед ним на корточки, заглядывает в глаза, долго рассматривает лицо. Убирает красную прядь за ухо. – Скажи это. Я тебя убью. Это будет быстро и легко. Обещаю. Солу хочется. Очень хочется. Но просить Нотта о смерти – значит предать воспоминания о Фараоне. Он не попросит о смерти. Он не предаст. – Тогда я хочу. – Сол приподнимает голову, желая выглядеть более уверенно, чем он себя чувствует. С маской гордости приходит и тот энтузиазм, который был его неотъемлемой и неотчуждаемой частью. Он знает, как выглядит сейчас – ярко-красные, в тон цвета корней волос брови вскинуты вверх, острые черты головы вздернуты, глаза смотрят с понятным вызовом – они наливаются черным блеском, сверкают сапфирами. – Я хочу чтоб ты умер. – Он говорит это сквозь зубы, разделяя на отдельные слова. Так, чтобы Нотт точно все понял. Адам понимает. Он заливается громким смехом, – таким, от которого принято дрожать стенам. Нотт встает, улыбаясь, будто то, что было для Сола так трудно и кошмарно тяжело – говорить, звучит как шутка. А Солу пришлось потратить столько сил – связки дерут ноющим соцветием из самой разной боли. Но Нотт, несмотря на это, избивает своего лицемерного протеже. Бьет ногами по сломанным ребрам, по полям с ранами. Выбивает мясо, будто они в мясном отделе гастронома, загрязняет только сросшиеся кусочки кожицы, которые Сол так лелеял, не боится, что возобновившиеся потоки венозной крови заливают его дорогую новую обувь. Кости хрустят, Сол слышит это в ушах слишком отчетливо. Мясо свистит и рвется. От этого приходится сплевывать на пол слюни и сопли, текущие с губ при новых ударах. Но Адам старается, – выбирает, где Солу будет больнее. Сол задумывает то, что никто бы не сделал. Он хочет противостоять. У него остаются маленькие капли магической энергии, – совсем как снежки. Он копил их все то время, что был здесь. В закулисьи отважности. Сол закрывает глаза, – а через секунду все пространство вокруг него горит. Звенит, кидается, пылает. Все почвенные образования стен, вся втоптанная земля с камнями. Вода с потолка перестает капать – Нотт выбрал немного не ту модель крана. Но ему уже не до этого. Адам чувствует ненависть Сола. Он сам вспыхивает, подобно спичке, жаль только не огнем. Оглядывая горящую комнату, которая скорее напоминает концертный зал с тысячими фанатов, разом включившими все фонарики на смартфонах, он злостно вскидывает почти седые брови, а потом смотрит на Сола. Смотрит гневно, очень гневно. Но это только смешит его протеже. Он улыбается так сильно, что кожа в уголках губ чудом не потрескивает в такт огню. Жар растет, горячие язычки бегут к Нотту, который старается затушить их водой, – но все тщетно, огонь только темнеет, вращается дымом, горит, исполняя последнюю песнь другому умершему хозяину. Пожар струится вокруг отполированных мужских туфель, бежит выше, к штанам. Огонь бросается всплесками, взбивается салютами, – Сол не знает, хватит ли этого для убийства, но для боли Адама точно. Это похоже на праздник с зажженными фонариками, – так почему же никто не идет в пляс? А Нотт же кричит – огонь очень жжется, когда попадает на кожу. Нотт тлеет, частички его тела пылают вместе с их отвратительной начинкой. Как и задумывалось, Альба тотчас же прибегает к своему Кошмару. На секунду она стопорится, вздыхает с неприкрытым удивлением, а потом бросается в концерт из жара. – Сволочь, ты же просто Кошмар без Сна! У тебя не может быть такой силы. – Альба отрицает, она мечется под катакомбами, готовящимися к полному разрушению. Ее сила тоже не создает много пользы, – Альба не может заглушить огня, не может заглушить то, что Сол копил так долго. – А ты скоро станешь Сном без Кошмара, но силы-то у тебя хватает, – парирует Сол. Подобное могла бы сказать Эвелин. Она любила шутить. Горечь от этих слов пронзает Альбу навылет. Она сокращает расстояние с Солом за считанные миллисекунды, а потом вгрызается ему в шею, точно туда, где у нормальных людей и подобных им располагается Сонная артерия. Нотт что-то кричит ей, то ли от огня, который окутал его уже по глотку, то ли от понимания плана, который провернул Сол так искусно. Рот Альбы весь в крови – Сол видит это через затуманенный взгляд, перед тем, как начинает чувствовать разорванную артерию, бьющую фонтаном крови. От пожара тлеют в своем сознании, плавясь и капая на пол, железные цепи на его запястьях. Сол опять в попытке высвободиться дергает руками. На этот раз цепи поддаются. Вспышка боли, а потом они лопаются, разрывают свои складки. Сухожилия рвутся вместе с мышцами в отвратительном тандеме, – боль ужасна, но вместо того, чтобы полностью упасть, Сол только встает. Ноги затекли, он будто окончательно забыл, какого это – ходить. Несколько секунд и он умрет. Надо действовать быстро. Руки истекают кровью, Сонная артерия продолжает заливаться остатками ванны вен. Сол слыхал о том, что ему не стоит использовать всю свою силу одному. Его всегда должен был сдерживать Сон. Но что делать, если он умер на руках своего Кошмара вот уже столько времени спустя? Поэтому Сол забывает о всем, что ему говорили. О чем предостерегали. Вся, совершенно вся сила огромным потоком оглушает всех в округе. Огонь теперь заполняет все пространство, вспыхнув золотистыми звездами. Дым всходит под потолок. А Сол вооружается своими же цепями, сдерживающими его это долгое время. Это было похоже на бурную овацию толпы. На смертоносную игру. На атомный взрыв. Но Солу это чертовски нравится. Он не помнил всего остального, – только то, что было очень много крови и боли. Может его, а может – дуэта Глубины. Крики смешались в завывание ветра, боль затопила все тело. Мысли захватили воспоминания. Все, что по правде сдерживало Сола – было не теми цепями, а сном. Сном, который показал ему Фараон. Тогда, перед своей смертью. Это был последний раз, когда он спал спокойно. Эви только ушла, забывшись в кошмаре Адама и совершив грубейшую ошибку своей жизни. Может, почти грубее встречи с Ноттом. Сол ждал ее возвращения, – ненавидел и ждал. Но она не вернулась. Ни через полчаса, ни через час. Все, что помогало спастись от водной магии Нотта было огненным кругом, быстро и ярко вращающимся вокруг них с Фараоном. Ребра трепетали от боли, – Сол еще не знал, что ему придется привыкнуть к этому ощущению. Фараон поддерживал его, перебросив руку Сола через плечо. Эвелин бы справилась, она, странным образом, справлялась со всем. Она бы что-нибудь придумала. У них бы получилось. Но все обрушилось глупыми детскими мечтами, стоило Адаму применить свою магическую власть над Фараоном. Со звоном его отбросило к ближайшей стене, а плавающие акулы без жаберных крышек на плакоидных чешуйках тут же почувствовали свежую кровь. Несмотря на острую боль, тепло проникающую в раскрытое мясо, Сол побрел в воду, которой боялся больше всего на свете. Фараон хорошенько ударился затылочной частью, – может, пробил. Но он все равно тянулся к своему Кошмару – так резко и свирепо. Сол тоже тянулся. Они бы соприкоснулись руками, им бы следовало быть немного быстрее, но раны – они были слишком остры и черствы по отношению к их желаниям. Таким простым и явственным. Просто жить, как живут все нормальные люди. Но Нотт, он был схож с ранами по ведению этой игры. Фараон наглотался соленой воды сполна, но был готов бороться, если бы течение не отбросило его дальше на несколько ярдов, – если бы Фараон в тот момент не напоролся на торчащий из стены железный штырь, который прошел насквозь его тела, пробив спину в области позвоночника и выйдя прямо через недавно зашитый живот, они бы смогли спасти всю ситуацию. Гнев ненависти и страх смешались в его удивительно красных, как закатные побеги глазах на целую минуту, пока Сол, будучи таким же испуганным, не указал на подплывающую издалека голодную акулу. Фараон в ужасе и панике закачал головой, уперся, словно ребенок. Солу пришлось забыть о ребрах и Нотте с Альбой на какое-то время. Он подбежал к Фараону, оглядываясь на приближающуюся хищницу, а потом с тяжелым взглядом ярко-черных глаз схватил его за туловище. Фараон кивнул, приготовившись к раздирающей боли, ведь настолько плохо, как он любил говорить, у них еще точно не было, – а потом сорвался с железного штыря, втершигося в его мясо почти намертво. Звук рвущейся кожи, но Фараон жив. Сол еще не знал, что потом этот же штырь будет крюком для его цепей. Он просто хотел спасти Фараона. Огромные дебри железа успели полностью пропитаться кровью, а акула, ткнувшись носом об огненное кольцо, окружавшее Сола и Фараона, которое стало их единым щитом на данный момент, в страхе непонятного отчуждения от жара огня, уплыла обратно. Не надо было и спрашивать, как магическое пальто пропустило удар Фараона о штырь, – наполовину он был задушен силой Нотта, какая была в разы сильнее и грубее подобной защиты. Сол злился на Нотта и на себя. – Черт, а мы столько за него заплатили, – оглядывая дыру в пальто и все еще сплевывая кровь, жалобно произнес Фараон. – Побереги лучше силы, а. – Бросил Сол, смотря на рану с дикой яростью. Какбы смешно это ни звучало, он боялся бояться, поэтому все, что он мог делать – так это злиться. – Ты сможешь справиться с этой легкомысленностью? Конечно, на Фараона было злиться глупо, но показать ему страх – еще труднее. – Ты меня обвиняешь? – Их перепалки почти успели стать законными, но не сейчас. Точно не сейчас. – Фараон, ты истекаешь кровью и водой. Эта магия убьет тебя. – Он вынес приговор совершенно случайно, не желая озвучивать подобные мысли вслух. Все случилось слишком быстро. Вода Нотта в теле Фараона решалась с его собственной кровью, текущей из порванных органов. Ткани кожи вокруг раны начали расползаться, как нитки на пальто, а кровь стала постепенно заливать недавние бинты и белоснежную рубашку. – Ну нет. Не в этот момент. Мы еще не надрали Нотту зад. – Фараон усмехнулся, а потом от его лица отлили все краски. Он споткнулся о свои же ноги, чуть не упав на пол, а потом опять покосился на Сола. – Нет, Сол. Потом он опять споткнулся, на этот раз Сол успел подхватить Фараона за спину, чтобы тот не рассек себе голову, капающую капельками крови с затылка. Тогда Сол и понял, – Фараон уже умирал. Он боялся дотронуться до его головы и нащупать там вмятину. Он боялся сломанной черепной коробки. Боялся считанных минут, пока кровь не зальет мозг. Он не простит себе, что ничего не сделал тогда. А что он мог сделать? У Фараона было явное кровоизлияние в полости мозга и рана навылет, которая точно задела органы. Он неизбежно умирал. – Нет, ты не умрешь. Слышишь, Фараон? Не умирай. Будь со мной. – Сол говорил это только для него – проникновенно и тихо. Так он ни с кем не говорил. Без жгучей ненависти. Он оглянулся через плечо, увидев, что все это время Нотт что-то насмешливо говорил, а Альба все время улыбалась, поддакивая ему, – ее собственный способ выжить с тираном. Но огненный круг Сульфура был слишком изолирован от всего, что случалось по ту сторону солено-кровяной воды, выбивающейся широкими потоками течений с их естественными обитателями. Водопады кружатся и падают, а кости ломаются так кропотливо, что вместе они создают самую красивую, потрясающую музыку на свете. Если бы и захотел, Сол бы все равно ничего не услышал. Правда в том, что он и не хотел. Рот Фараона все больше заливался кровью, Сол все больше злился и ничего не мог с этим поделать. Он уложил Фараона на пол, с трудом сдерживаясь от болезненного стона, когда осколок ребра впился в одну из мясных прослоек мезоглеи. – Мы что-нибудь придумаем. – Сол успокаивал скорее себя, нежели Сна их пары. Они должны были что-то придумать. Он же не сможет потерять его. – Не надо ничего придумывать. Лучше я спою тебе что-нибудь, а ты заснешь, м? – Услышав подобные слова от Фараона, Сол кинул на него удивленный взгляд, ведь он, Фараон, не был тем, кто разбрасывается чем-то кроме шуточек и гневных комментариев. – Ты готов умереть? – А мы встретимся? Если да – то конечно. – Не надо. Эви скоро придет. Я уверен в этом. – Сол не был уверен. Это только предположение, несбывшаяся надежда, тонкая мечта. Сол просто не хотел такого конца. – Вот мне и расскажешь. А потом он усыпил их обоих. Как усыплял всегда. Солу это нравилось. Пение Фараона переносило его в нотки мелодичных звуков. В ветряные мысли только его Сна, в звон бумажных фонариков, в долины бесстрашия и спокойствия, где место только для них двоих. Глаза Фараона без ярости красных радужек были неестественно для его национальности голубыми, сияющими. Красивыми и понимающими. Они оказались в уютной комнате – цвета зеленых стен, полки кофейных шкафов, забитые книгами, шелк мягких обоев, красный расписной ковер, который напоминает о детстве и баранках, темное покрытие ветвистого дерева пола. Сол тут же ощутил легкость от заживших ранений, – когда совершаешь вздох и не чувствуешь острой боли, а через секунду осмотрел совершенно здоровое туловище Фараона под его же отнекивания. – Ну, – вдруг начал тот, когда Сол успокоил свои мысли, – где бы ты хотел побывать? Вот это вопрос. Где бы он хотел побывать? Так сразу и не ответишь. В сознании Сола всегда особенное место имел Египет – его Родина, его Африка. Петли улочек, полные проказников-детей, сушилок с наволочками, солнца и моря. Воздух, от которого хочется трепетать и улыбаться. Спокойствие и мир. Когда заря сжигает проблемы, а на задних дворах устраивают праздники со столами, полными еды и гостей. Ночные посиделки, песни созвучных голосов, лепестки роз на холодных ветрах ночей, когда, забыв обо всем, ты идешь к мокрой пристани в сиянии закатных лучей. – Хургада, – чуть ли не тут же выкрикнул он. Глупо, как ребенок. Маленький, пропитавшийся кровью. Познавший слишком много потерь за свои короткие восемнадцать. Хургада с ее острыми пляжами, пугающими смелостью и пучиной опасностей, золотом песков и расцветием зелени. Хургада – то, что можно назвать домом. Хургада, играющая на каменной кладке разума свои вьющиеся мотивы. – Хургада, – повторил за ним Фараон. Бесконечные пальмы Эль-Мамши, застройки светлых поселений, жар утра и тепло счастливых приветствий. Сол запомнил Новую Хургаду такой – милой, улыбающейся, с ямочками на щечках и вечным танцем в легкости. У них было все, – начиная от спагетти по утрам и заканчивая пением с соседями по вечерам, на котором Сол чаще всего просто бросался оскорблениями, на которые, по-честному, мало кто обращал внимание. Его брали в танцевальный круг, а Фараон, который тоже был в явном замешательстве и невосторге, – как он это называл, поглядывал на Сола с опаской. Это смешило его. Но Фараон же был рядом. А у них был отпуск. Без кого-либо. Два пальто, абсолютно целые, висели на вешалке в прихожей, а умиротворенное течение их жизни порой даже слегка пугало. Купание в морских побережьях, когда Фараон зазывал его к буйкам, а Сол недовольно мочил ноги, говоря, что – нет, он не боится воды. Ужин в каком-нибудь местном ресторанчике с шеф-поваром, крутящимся вокруг свежей индейки с луком. Днем – дыхание ароматов с благоговейными садами цветов. Жизнь шла своим чередом, без железа и стали, в любительских парках и стоянках машин около торговых центров. Сол успел привыкнуть к этому. Успел привыкнуть к теплу Фараона. К еде. К своему маленькому счастью. Но это закончилось слишком быстро. Без Фараона, тело которого унесли почти сразу, когда они заснули, больше ничего не давало Солу счастья и тепла. Он не знал, что еще несколько недель пробудет почти без какой-либо еды и питья. Не знал, что будет забывать свою жизнь от мучений своего же разума. Не знал, насколько убийственной может быть его несдержанная сила. Вернувшись из обжигающих воспоминаний, Сол осмотрелся. Все вокруг пылало его силой, было охвачено жаром тлеющего огня. Внизу – догорающие останки Альбы, вдалеке еще дышащий Нотт. Под ногами – вода. Все то, что смог призвать Адам. Хорошо, что кроме того прохудившегося потолка с каплями редкой воды тут ничего и не было, что принесло бы потоки воды в комнату. Рядом с источниками Нотту было бы легче атаковать огонь Сола. Сол умирает. Шаги все труднее, глаза почти полностью застланы стеной крови и пелены от предстоящей смерти. Он потерял слишком много крови и сил. Чудом дойдя до издыхающего тела Нотта, он бьет его по голове железными наручниками с прикованными к ним цепями – держать наручники невыносимо тяжело, но Сол знает, что должен искупить свою вину. Он позволил Альбе умереть быстро и почти безболезненно. С Адамом все будет совершенно по-другому. Удары за то, что он убил Фараона. Удары за то, что сломал Эвелин. Удары за жизнь. Удары за убийства. За сжигающие закаты и тайны рассветов. За боль и за горе. За все злодеяния. Нотт старается кричать, – он приподнимает голову, потом опять опускает, открывает рот с разорванными губами, чувствует, как его лицо превращается в остатки из мяса и костных тканей. Убедившись, что Нотт, все еще до этого старающийся вырваться, больше не сможет жить или причинять кому-то боль, Сол разрешает себе остановиться и выйти на то место, где в потолке пробивается свет. Он готов подставить лицо тонким лучикам, готов щуриться от их света, готов вдыхать аромат свежести. Сейчас день. Теперь он точно знает. Как было в Эль-Мамши. Холод окутывает конечности. Сол думает, что это наручники, но потом понимает, что вот это – его новое начало. Лед струится сквозь струны тела, взгляд забывается, в пряничной легкости Сол будто лишается самого себя – ему становится не страшно и не больно. Как будто ветры несут его меж долин сказочных снов, гонимые облачными дугами. Он улыбается на встречу легкому ветру, кровь перестает пачкать пол, а Сол разрешает прикрыть глаза в своем первом за это долгое время умиротворенном сне.