all that's said in the low light

      Джонни ничуть не удивлён, когда, проснувшись, обнаруживает спальню пустой.       На самом деле, ему кажется, что он припоминает мягкий скрип двери и приглушённый выдох, с которым Саймон тихо вышел из комнаты — должно быть, уже несколько часов тому назад.       Джонни ещё долго смотрит на подушку, оставленную на полу рядом с кроватью, на аккуратно сложенную поверх неё толстовку, тихо улыбаясь собственным мыслям.       И когда он, наконец, заставляет себя спуститься вниз, то не ожидает застать Саймона облачённым в кружевной передник, вовсю хлопочущего над приготовлением завтрака для всей семьи. Мысль, конечно, заманчивая, но нет — внизу всего лишь Джек, уютно развалившийся в кресле, и Элейн, оживлённо щебечущая по телефону с Мидж МакДаффи о свежайших сплетнях маленького городка. Его счастье, что первую половину этой беседы Джон пропустил. Можно не сомневаться, что его матушка уже успела разболтать своей подруге о высоком, мрачном и суровом незнакомце, который в настоящее время обосновался в их доме. Но кто знает… Не исключено, что она была сама любезность.       Джонни откусывает тост, оставленный для него на сервировочной тарелке, и с немым вопросом поднимает глаза на отца.       Пошелестев разложенной на коленях газетой, Джек кивает на заднюю дверь:       — Думаю, он всё ещё в гараже.       Оу. Логично.       Несмотря на секундную панику, охватившую Джонни при мысли, что Саймон уже вполне мог бы слинять по-английски и удрать куда подальше, он успокаивается — знает, что мужчина по-прежнему находится поблизости, как бы далеко Джонни не выталкивал его из зоны комфорта.       Джон залпом осушает стакан апельсинового сока, накидывает поношенную куртку поверх пижамы, натягивает резиновые сапоги и без лишних раздумий выскальзывает на улицу.       Как всегда, дождь…       Прежде чем он успевает задуматься о том, действительно ли Саймон отправился сюда без собственной куртки, он получает ответ.       Дверь ангара приоткрыта, и взору предстаёт сам Саймон, склонившийся над отцовским «Нортон Коммандо». Рукава рубашки закатаны до плеч, на лице — выражение напряжённой сосредоточенности.       Что ж, это, конечно, не фартук в рюшах, но, чёрт побери, — такой расклад Джонни по душе куда больше.       Чавканье его сапог привлекает внимание Саймона, хоть Джонни и не сомневается, что тот знал о его присутствии с того момента, как Джон вышел из дома, — армейское чутьё, все дела.       — Ну, и как там наша красотка? — криво усмехается Джонни, прекрасно понимая, что своим вопросом имел в виду вовсе не мотоцикл, а кое-кого конкретного. И вердикт, насколько можно судить, весьма благоприятный.       Саймон потирает кулаком лоб, щурится, искоса наблюдая, как Джон заходит под навес сарая. На нём одна из его специальных масок, скрывающая всю нижнюю часть лица и переходящая в нечто похожее на манишку, виднеющуюся из-под рубашки. Джонни как-то уже пытался раз или два подшутить на этот счёт, но, честно говоря... это даже немного секси.       — Ржавчина — та ещё сука. Разобрал выхлопную систему, возможно, придётся заглянуть в движок, проверить, не попала ли вода внутрь. Но в катализаторе ничего нет, что радует.       Джонни уклончиво хмыкает, не имея достаточного опыта в данной сфере, чтобы высказывать какие-либо соображения. Вдобавок ко всему, внимание его по-прежнему приковано к мощным предплечьям Саймона, опирающимся на раму мотоцикла.       Джон легонько подталкивает его костылём.       — Дай знать, если понадобятся какие-нибудь инструменты или запчасти, лады? Если что, можем заглянуть в ближайший хозмаг.       Кивнув с одобрительным ворчанием, Саймон возвращается к своему священнодействию, в каждом неторопливом движении чувствуется хорошо рассчитанная ловкость.       Какое-то время Джонни наблюдает за ним, передаёт по просьбе нужные инструменты и отгоняет похабные фантазии о том, как бы он выглядел, раскинувшись на всей этой хромированной красоте. Не помогает и то, что Джонни в пижамных штанах смотрится как тот ещё оборванец, о чём он и так прекрасно осведомлён — хотя, конечно, в его воображении это кажется куда сексапильнее.       Однако спустя некоторое время он напоминает Саймону:       — У меня сегодня физиотерапия, не думал присоединиться?       Саймон снова потирает лоб, демонстрируя великолепный изгиб напряжённого трицепса под чернилами татуировки.       — Думаю, я мог бы.       — Вот и славно, потому что ты за рулём.       В ответ раздаётся тихое фырканье.       — А что, если я скажу тебе, что мои права истекли три года назад?       Джонни ухмыляется, качая головой:       — Ну, я отвечу, что это очень безответственно для офицера вашего ранга, сэр. Впрочем, да будет вам известно, здешние копы больше озабочены ловлей барсуков, чем поимкой какого-нибудь типа, не врубившего поворотник.       — Приятно слышать.       — Просто сведи агрессию на дороге к минимуму, лады?       Саймон поднимается на ноги и усмехается.       — Это было всего один раз, МакТавиш...       — Ну конечно, шеф, — фыркает в ответ Джонни, достаточно знакомый с его печально известными и крайне скверными навыками вождения, чтобы задуматься, действительно ли та лицензия истекла. Может, её попросту аннулировали…       Саймон смотрит на него сверху вниз в своей типичной снисходительной манере, и все эти поддразнивания вмиг улетучиваются, стоит ему провести ладонью по шее Джонни. Верный способ выиграть спор.       Язык во рту внезапно ощущается разбухшим, и Джонни просто моргает, желая не осознавать так остро, насколько охренительно близко находятся его родители, — в противном случае он мог бы предложить совсем другой вид терапии, включающий в себя проверку подвески этого мотоцикла на прочность…       Вместо этого Саймон просто скользит рукой по его щеке, легонько шлёпает.       — Так что, наш парень собирается приодеться?       Точно. Его пижама. Джонни разворачивается на месте с очередным хлюпаньем сапог, наслаждаясь тем, как Саймон держится бок о бок с ним, пока они идут обратно к дому. Ну и, быть может, бросает на него пару-тройку ласковых взглядов, пока тот отворачивает засученные рукава.                     Поездка до медицинского центра обходится сравнительно без происшествий — лишь мимолётная стычка с белкой, которой не хватило, чтобы спровоцировать Саймона на излишне резкие повороты руля. Разве что самую малость.       А вот сеанс физиотерапии проходит... на удивление хорошо.       — Ты только глянь, — замечает Шелли, уперев руки в бока и в кои-то веки выглядя впечатлённой. — Надо бы почаще разрешать тебе приводить гостей, Тав. Похоже, тебе нравится выпендриваться.       Джонни не может побороть расползающуюся на лице ухмылку, выполняя базовую разминку с куда большей энергией, нежели он проявлял с самого начала.       — Уже чувствую, что операция подсняла напряжение, — произносит он, стараясь абстрагироваться от того факта, что да, Саймон наблюдает за ним из угла комнаты, и нет, это не имеет никакого отношения к его сегодняшнему выступлению.       — Чёрт возьми, держи его поблизости, и скоро начнёшь круги вокруг меня наматывать, — продолжает подтрунивать Шелли, и, как бы ему ни нравилась эта перспектива, Джонни знает, что Саймон здесь надолго не задержится.       Тем не менее, сейчас он стреляет в сторону мужчины задиристым взглядом:       — Не знаю, сможешь ли ты тогда со мной управиться. Давай, элти, расскажи им, каким я был быстрым.       Саймон не меняет позы. Сидит, скрестив руки, и тянет, не отрывая взгляда от глаз Джона:       — Не быстрее меня.       — Ай, он приуменьшает.       Даже Дилан провожает его взглядом настолько довольным, насколько позволяет его суровое лицо, то есть слегка поджав уголок рта. Но он помогает Джонни пройти все циклы упражнений по тренировке походки, постоянно подбадривая и давая несколько дельных советов.       — Смотри — видишь, ты уже ослабляешь напряжение, да? Дело скорее в психологическом ожидании, МакТавиш. Раньше ты ощущал этот вес ещё до того, как ставил ногу на пол. Ты этого не осознаёшь, но иногда предвкушение боли — главное, что нас сдерживает.       Джонни сразу понимает, что он имеет в виду. Операция не только помогла уменьшить напряжение в пояснице, но и повлияла на нервные окончания в ноге. И теперь, делая шаг, он не сталкивается с гарантированным «а вот сейчас будет неприятно». Да, боль никуда не делась, но нет ничего, через что он не смог бы пройти ради великой цели.       Ещё бы равновесие восстановить...       — Продолжай в том же духе, Тавви, и мы подумаем насчёт перехода на трость, а? — замечает Шелли, направляя Джона и помогая ему наворачивать на костылях небольшие круги по комнате; пока без полноценных тренировок, учитывая, что шов ещё не зажил.       — Ага, точно поможет скосить под калеку на пенсии, — ворчит Джонни в ответ, хотя идея ему не так уж и ненавистна. Велика вероятность, что ему всегда придётся использовать дополнительную опору, но даже осознание того, насколько уже улучшилась его походка, придаёт ему таких нужных сейчас сил.       Тем временем Саймон, подозвав Дилана, завязывает с ним тихую беседу в углу. Джонни улавливает, как тот бормочет что-то о полевых процедурах и тому подобном — Джон успел обмолвиться, что его физиотерапевт в прошлом был медиком, и это вызвало у Саймона живой интерес.       На мгновение он замедляет шаг, наблюдая за ними, и просто...       Любуется мужчиной. Как наружностью — на Саймоне по-прежнему маска и облегающая чёрная рубашка, подчёркивающая литую фигуру, — так и проявлением его интеллекта, демонстрацией того, насколько страстным Саймон может быть в отношении определённых вещей и увлечений. Сколько в нём сосредоточенности, профессионализма и целеустремлённости. Безусловно, помогает и то, что задница у него просто шикарная...       — Ои, если снова упадёшь, Тав, пусть твой бойфренд сам тебя поднимает, — откуда-то сбоку язвительно замечает Шелли, и, боже… Джон и не думал, что всё настолько очевидно.       — Кто сказал, что он мой бойфренд? — фыркает Джон, надеясь, что лицо его при этом не заливается краской.       Шелли только лукаво закатывает глаза, мол, «рыбак рыбака». И слава тебе господи — он и забыл, что она так же гетеросексуальна, как и он сам.       На душе от этого становится самую малость... теплее, по крайней мере, пока Джонни не заканчивает наворачивать очередной круг. Лёгкий трепет от понимания, что тебя признали и не осудили.       Есть причина, по которой он никогда не рассказывал о своих предпочтениях семье, хоть Джонни и не уверен, что помнит, в чём она заключается.       Слишком запутанно, полагает он. Слишком много нервотрёпки. И дело даже не в том, что из этого раздуют скандал до небес… Безусловно, возникнет недопонимание и конфликт ожиданий, и наверняка во всём этом будет замешано чувство неловкости или стыда; быть может, кто-нибудь прольёт слёзу-другую…       Но, если по-честному, Джонни просто... не хочет перед ними объясняться. Ни перед кем, если уж на то пошло.       Не хочет заострять ничьё внимание на том, почему он вообще так себя воспринимает в первую очередь. Почему все эти мамины намёки в адрес племянницы одного знакомого или овдовевшей невестки другого вызывают у него желание содрать с себя всю кожу, после чего вновь напялить её изнанкой наружу.       Не хочет придумывать оправдания для кайфа, который испытывает. Каково это было: схлестнуться взглядами на поле боя, возиться за хлипкими, ненадёжными душевыми шторками, тешить собственное эго каждым вздохом, сорванным с этих мужественных губ.       И каково сейчас ощущать всё это простое знание, что Саймон здесь, наблюдает за ним.       Особенно когда Дилан подходит, чтобы проверить состояние Джона, стягивает с него футболку, осматривает, правильно ли подогнан корсет, с отточенной сноровкой прощупывает мышцы спины. Этот голод в тёмных глазах, почти ревнивая нотка, подчёркнутая чёрной одеждой Саймона, оболочкой, которую так и хочется вскрыть, разобрать на мельчайшие кусочки…       Теперь же, когда Джонни смотрит в ответ, он не может не заметить жар во взгляде Саймона, то, как закушена его нижняя губа.       Он не сводит с Джона глаз, пока Дилан заканчивает обследовать его тело на предмет наличия травм.       Ещё не время. Но если он сделает всё по уму...                     Каким образом Джонни удаётся держать себя в руках на обратном пути, остаётся за гранью его понимания. Но к моменту, когда оба возвращаются домой и бредут вверх по лестнице, он едва ли может похвастаться самообладанием столь же крепким. Быстрый толчок в сторону его спальни — и он почти в состоянии игнорировать тот факт, что его родители по-прежнему находятся в одном с ним полушарии, не говоря уже о том, что в одном доме. О, можно считать, что это только добавит острых ощущений.       — Ты неплохо там выглядел, — замечает Саймон, заходя в комнату спиной к нему.       — М-м-м, правда?       — Нога определённо стала лучше. Тебе просто нужно следить за равновесием.       — Или ты можешь присматривать за ним вместо меня.       — Хм.       — Нравится наблюдать за мной, Райли?       Если у Саймона и были какие-либо сомнения, то их окончательно устраняет тон Джонни: низкий, глубокий рокот. Он поворачивает голову, приподнимая бровь.       Кажется, что возбуждение Джонни — это нечто почти осязаемое. Словно красная вуаль, окутывающая пульсирующую от жара кожу. Но Саймон всё ещё осторожничает.       — А что, не должно?       Это риск, напоминание о его ничего не подозревающих домочадцах этажом ниже.       Они и так уже переходят все допустимые границы: оба не из любителей устраивать из отношений шоу с бурным проявлением чувств, да и грязные разговорчики у них в большинстве случаев сводятся к «я тебе руку не отдавил?» и тому подобному.       Но сейчас Джонни наслаждается прелюдией, зная, что весь контроль в его руках. Один щелчок пальцев — и он мог бы поставить Саймона на колени.       — Зависит от обстоятельств, — тянет Джонни. — Стою ли я того, чтобы на меня смотреть?       Когда-то ему было не занимать нахальства: смазливый юнец, щеголявший белоснежной улыбкой и всеми тридцатью двумя на своих местах. Неизвестно, был ли его самолюбию нанесён удар тогда, в Урзыкстане, когда ему прилетело в голову, и он проглотил моляр, но Джонни Мак уверен, что у него всё ещё впереди.       Конечно же, Саймон делает шаг ему навстречу, затем ещё один. И, чёрт, Джонни лишь запрокидывает голову, и Саймон ведётся на это движение, скользит снизу вверх острым как бритва взглядом, способным разодрать эту воображаемую алую ткань в клочья.       — Пожалуй, нужно взглянуть поближе, — бормочет Саймон и подносит пальцы к подбородку Джонни, обхватывает за челюсть, наклоняя под тупым углом.       — Не торопись, — мурлычет Джонни. И не закрывает глаза, наблюдая за тем, как более высокий мужчина оценивающе оглядывает его. Раз. Другой.       Саймон подаётся ближе, ладонью проводит по стриженым волосам Джонни. Цыкает едва слышно, бормочет следом:       — Слишком коротко. — Что ж, минус очко, но Джонни готов поспорить, что он ещё сможет отыграться.       Одна его рука спускается вниз по Джоновой шее и присоединяется ко второй в районе ключиц, расходясь по плечам.       Не задумываясь, Саймон ведёт руками ниже: ладони оглаживают грудные мышцы Джонни, чтобы затем идеально осесть на его талии, пальцами прослеживая подол пропотевшей футболки. Сосредоточенно, профессионально, целеустремлённо. Так, словно пытается понять, какие его части стоит поберечь, а какие — пощадить и помять лишь слегка…       Костыль Джонни оставил у двери, и теперь всем своим весом отдаётся на милость этого мужчины, когда тянется вперёд, рискуя завалиться лицом в пол.       Но Саймон держится стойко: большим пальцем поглаживает под поясом, прищурив глаза.       — Думаю, для службы ты годен, солдат, — говорит он, слегка подталкивая Джона в бёдра. — Хотя состояние вверенной тебе площади — полное дерьмо.       — Напишете на меня рапорт, сэр?       — Хм. — Джонни рад, что Саймон не утруждает себя придумыванием очередной фразочки в лучших традициях пикапа — его низкое, грудное ворчание и без того справляется с задачей на отлично.       И тут Джонни сдаётся окончательно: впивается губами в маску, потому что — да пошло оно всё, он достаточно долго ждал.       Запертое в грудной клетке рычание Саймона становится ещё отчётливее, когда Джонни выверенными движениями губ вбирает ткань в рот, старательно посасывая.       Когда-то она была помехой — было время, когда Саймон скромничал и не торопился стягивать с себя маску. Он и сейчас не спешит её снимать: чёрная ткань достаточно воздухопроницаема, чтобы почувствовать на губах чужое дыхание.       — Сам неплох, — хрипло выдыхает Джонни, руками куда менее умелыми, нежели у Саймона, ухватившись за затянутую в джинсы задницу. Такая же крепкая, какой и выглядит…       В отместку Саймон крепче сжимает его талию, притягивает ближе, толстыми ладонями ныряет под Джонову рубашку. После недолгой борьбы тряпку стягивают через голову. Оба на секунду медлят, когда вспоминают о корсете, по-прежнему закреплённом вокруг торса мужчины.       — Могу пока его снять… — пальцы Джонни уже нащупывают застёжку, но Саймон ловит его за запястье, пристально вглядывается в глаза:       — Не надо, — глухо рокочет он и возвращает обе руки на место, продолжая с любопытством разглядывать то, как бандаж делает талию Джона... более компактной. Идеальной для хвата.       И когда они наконец добираются до кровати, Саймон так и удерживает руки на его талии, жадно, словно одержимый тем, насколько узким ощущается Джонни под его пальцами. Он обхватывает его ладонями, пригвождает к постели.       — Она чутка маловата, — говорит Джонни, подразумевая кровать.       Саймон над ним рычит, сильнее вжимая в матрас.       — Не уверен насчёт этого, Джей.       Это что-то новенькое, — размышляет Джонни, пробуя обращение на вкус, катая на языке, и смотрит на возвышающегося над ним мужчину с возросшим интересом.       Стянув с себя маску, Саймон с удвоенным рвением впивается в его рот поцелуем. Мокрым, хлёстким. Охренительно горячим. Замирает всего на секунду, когда взглядом цепляет блеск металла, устроившегося поверх волос на груди Джонни, и пробегается по нему пальцами в призрачном касании, изогнув губы в улыбке…       Между тем Джонни не в силах больше сопротивляться порыву — дёргает молнию на чужих джинсах, тут же отыскивая, на чём сомкнуть собственные пальцы.       Это не так грациозно, как могло бы быть, учитывая скрипучую койку, и «Береги голову, любовь моя», произнесённое за секунду до того, как Саймон впечатывается виском в столбик, заглушая смех Джонни влажным поцелуем, следом — новые напоминания: «Тиш-ш-ше, чёртов дурила», в результате чего Джонни просто вынужден уткнуться лицом в подушку от смеха и... других звуков…       Никогда не мог держать свой симпатичный ротик на замке…       И позже, когда Джонни приходит в себя после всех этих приглушённых всхлипов, пота, жара, разливающегося по всему его телу, оставляющего после себя отголоски удовольствия в пальцах ног, — он понимает: вот, в чём причина.       Почему он ни за что не спустился бы вниз прямо сейчас, щеголяя своим осоловелым видом и давая родителям понять, как сильно он сдерживал себя ради их же блага. Потому что, боги… он мог быть громким…       Нет, ему никогда не подобрать нужных слов, чтобы описать это чувство. Не какой-то ярлык, или специальное название, или компромисс со стороны родственников, которые просто... не поймут.       Слишком запутанно, вот уж точно.       Поэтому он клянётся держать это при себе — как и большинство этих безымянных, бесформенных, жизненно важных частичек собственного бытия, столь же неотъемлемых и потрёпанных жизнью, как и любой орган в его теле.       Чем бы оно ни было... В любом случае, это только между ними.                     К тому моменту, когда они скатываются друг с друга, душ становится насущной необходимостью. Саймон выскальзывает из кровати первым, предварительно получив пинок в голень и брюзжание от Джонни.       — Жди в очереди, малой.       Он лежит на кровати, прислушивается к звукам воды, бегущей за соседней стенкой, и жалеет, что его предки не раскошелились на ванную побольше. Места для двоих явно не хватит, как бы активно он ни фантазировал об обратном.       Как только Саймон заканчивает, Джон тоже заскакивает в ванную и моется, надеясь, что их походы в душ с разницей менее чем в две минуты ни у кого не вызовут подозрений.       Тряхнув головой, Джон осматривает себя в зеркале на предмет признаков разврата: на шее обнаруживаются один-два подозрительных любовных укуса, и его счастье, что на дворе нынче сезон водолазок.       Переодевшись в чистое, он бредёт обратно по коридору, гадая, не ушёл ли Саймон в комнату Каро, но его там нет.       А когда Джонни спускается вниз, то с изумлением обнаруживает, что мужчина сидит на диване рядом с его матерью и они вдвоём склонились над какой-то книгой, лежащей у него на коленях.       Джонни улавливает лишь тихое бормотание, лёгкие смешки обоих, когда мама указывает на что-то в книге.       Это что ещё за чертовщина…       При его появлении Элейн оживляется, и вид у неё при этом чересчур самодовольный, что никогда не сулит ничего хорошего.       — Ай, иди-ка глянь, Джон. Я как раз показывала Саймону несколько твоих детских снимков, где ты ещё совсем кроха.       Ой, бля, ну разумеется. Джон даже удивлён, что ей потребовалось столько времени, чтобы выудить на свет их детские фотоальбомы. Но куда большим шоком становится то, с каким неподдельным восторгом на них смотрит Саймон.       Он ухмыляется Джонни одними глазами — нижняя половина лица скрыта маской — и перелистывает страницу, останавливаясь на одной фотографии.       — Посмотри на эту рожу. Ты всегда был таким панком, МакТавиш?       — Ох, и не говори, — подхватывает матушка. — Каких только шалостей не вытворял этот ребёнок…       Джонни, самую малость оскорблённый, присаживается на подлокотник дивана и устремляет взгляд на обсуждаемые снимки, признавая, что даже в три года было в его глазах что-то... первозданно-звериное.       — Клянусь, однажды я застукала этого негодяя, когда он пытался впихнуть как минимум шесть пачек овсянки в мой ящик для носков, ха!       — Если бы вы сказали мне, что это случилось вчера, я бы вам поверил, — тянет Саймон, отчего мама начинает хохотать ещё громче, постукивая его по руке.       Джонни растерянно моргает на воображаемую публику, потешающуюся над его здравомыслием, потому что это, очевидно, какая-то альтернативная вселенная.       — Ои! — опомнившись, протестует он, но не удостаивается за свои страдания даже банального закадрового смеха.       Всё это время Саймон продолжает листать альбом, то и дело фыркая при виде неряшливого сопляка с хаосом вместо причёски, которым когда-то был Джон. Может, он и ошибается, или в выражении лица Саймона отчётливо прослеживается нечто, похожее на... нежность?       — Хех, что за мелкий говнюк. — Может, и нет. Хотя Джонни за это даже не шлёпает его по руке. Впрочем, как и мама.       — Нет, ну ты только глянь, каким сладеньким он может быть, мой Джонни, — воркует Элейн, указывая на другую фотографию. — Да, это когда Рути родилась, взгляни на него. Пообещал, что всегда будет заботиться о ней, такой милый старший брат.       Джонни останавливается, чтобы рассмотреть фотографию: вот он, четырёхлетний, радостно лыбится, на коленях — новорождённая сестрёнка. Поразительно тёмные волосы резко контрастируют с невесомыми белокурыми прядями на розоватой макушке Рут. Но, возможно, когда-то они не были такими уж непохожими.       Он прекрасно помнит, как чрезмерно опекал её в детстве, как они двое были ближе, чем он был с Каро; как придумывали свои собственные игры, устраивали проделки и прочие их забавы. Он не знает, когда всё это изменилось.       Он не знает, когда отказался от своего обещания.       Мама встаёт с дивана, возвращаясь к разбору вещей для стирки, в то время как Саймон продолжает тщательно изучать альбом, а Джонни сидит рядом с ним и отпускает разрозненные комментарии.       Стоит им дойти до подросткового возраста, как становится очевидным, что все эти фото грозятся быть обстёбанными вусмерть.       — Что это было — эксперимент, чтобы проверить, как быстро вспыхнет твоя башка?       — Это называется стиль, Райли.       — Я бы, блядь, поспорил…       Каким-то образом фотографии становятся всё хуже и хуже. Особенно когда они вступают в эпоху стрижек «под горшок».       — Господи, малой, выглядишь так, будто ты пытался пройти кастинг для пародии на чёртовых «Битлов».       — Я удивлён, что ты вообще знаешь, кто такие «Битлз». — Он честно удивлён.       — Ну, я смотрю как минимум на одного из этих ебланов.       — Чувак, это было жёстко.       — Смею предположить, что тебе не перезвонили?       — Иди в жопу.       — Мальчики! — предупреждает мама, почему-то реагируя только на ругань Джонни. Ну да, они же не взрослые мужики за тридцать, ради ж всего святого...       — Две тысячи восьмой был хреновым годом для всех, — оправдывается Джонни, всё ещё морщась от собственного особо новаторского использования геля для волос. Не сказать, что зализанная набок шевелюра так уж выгодно подчёркивала его лучшие черты.       — Не припомню, чтоб я когда-либо выглядел таким, бля, дегенератом.       — Ага, потому что ты прятался за своей долбаной маской, отвечаю.       — Это было лучше, чем бумажный пакет, уж поверь...       Джонни фыркает в плечо мужчины, на мгновение почти забывшись. Но Саймон лишь подталкивает его в ответ, машинально подстраивая свою позу под него, и очень легко представить, что именно так оно и должно ощущаться — когда впервые приводишь кого-то домой, знакомишь с домашними, смеёшься над собственными нелепыми подростковыми выборами, когда льнёшь к этому кому-то в знак поддержки...       Правильно.       Потому что именно так оно и есть.       Просто... всё сложнее.       Несколько поникнув, Джон отвлекает себя тем, что принимается разглядывать фотографии в альбоме: вот ещё одна, на которой запечатлены они с Рут, на этот раз уже в период полового созревания и с растущей неприязнью друг к другу. Как-то это печально, на самом деле. То, что с годами они так отдалились друг от друга. Впрочем, Джонни уверен, что с подводкой для глаз он справлялся куда искуснее, нежели его сестрица...       — Джонни, дитя, сколько раз я тебе говорила не оставлять вечно свои носки наизнанку! — раздавшееся из-за стопки белья шипение его матери выдёргивает Джона из размышлений.       Он легкомысленно отмахивается от неё рукой. Сбоку раздаётся цоканье Саймона:       — Неряшливое поведение, сержант.       Прежде чем он успевает осмыслить упоминание своего отжившего звания и то, как больно от этого щемит сердце, в разговор вклинивается мама:       — Да, детка, тебе стоит поучиться у Саймона. Ты бы видел, в каком состоянии он оставил комнату Кэролайн, она была почти безупречной.       Чёртов ублюдок... Джонни даже сквозь маску видит эту говноедскую ухмылочку — ну ещё бы, блядь, она не была…       — Саймон, дорогой, не заварить ли тебе чаю? — добавляет его мать, преумножая фарс.       — Да, пожалуйста.       Ага, значит, манеры у него всё-таки имеются. Видимо, просто не в присутствии Джонни…       — Вы двое теперь лучшие друзья? — бурчит он себе под нос, представляя, как воображаемая публика, безусловно, покатывается со смеху в своих креслах от столь комичного поворота событий.       Саймон, как и подобает коварному ублюдку, просто пожимает плечами, но выражение его лица всё ещё явно довольное.       Но когда он перелистывает последнюю страницу альбома, что-то меняется в выражении глаз; взгляд, который Джонни не может опознать.       — Что, мы уже дошли до стадии ирокеза? — спрашивает он, зная, что на этом его присутствие на большинстве семейных снимков закончилось, ведь он бросил их всех ради службы.       Но фотография на странице сделана прежде, чем он сбрил полголовы: тем же летом, незадолго до того, как он записался на базовую службу, навсегда покинув дом; обласканный солнцем, улыбающийся, семнадцатилетний.       И то, как Саймон уставился на неё...       — Хм. — Мужчина не проводит по снимку большим пальцем, но очевидно, что глаза его делают именно это. Сканируют фотографию, словно она — чрезвычайно важные разведданные. Прослеживают детали, запоминают.       Джонни заворожённо впитывает его реакцию. Так редко удаётся уловить в этом лице хоть каплю эмоций, не сводящихся к брюзжанию. Хотя ему трудно подобрать прилагательное, чтобы описать ту зачарованность, которая сейчас сквозит во взгляде Саймона.       — Никогда не видел тебя с такими длинными волосами, — тихо бормочет тот, словно оправдывая свой пристальный взгляд.       И подмечено весьма точно, хоть на самом деле они и не были такими уж длинными. Джонни помнит, как в тот год по наитию отпустил волосы; после того, как успешно справился с двумя испытаниями в САС и был признан слишком юным, чтобы пройти отбор в шестнадцать лет, несмотря на его блестящие показатели. Возможно, та неряшливая причёска была предложением для высших чинов отправиться в пешее эротическое, а сменивший её ирокез — ещё более явным актом бунтарства.       — Ага, просто... пробовал что-нибудь новенькое, наверное...       Он смотрит на себя-подростка с полароидного снимка, — кадр сделали на каком-то пляже близ Абердина, куда они ездили всем семейством, — на свои тёмные волосы, мягко завивающиеся у основания ушей, выгодно оттеняющие его чёрную футболку и лукавую улыбку; на едва уловимые следы присутствия подводки Рут, ненавязчиво акцентирующей внимание на его пронзительных глазах.       — Хах, — снова выдыхает Саймон, судя по всему, тоже не вполне уверенный в том, что именно сейчас чувствует.       И пусть нынешний Джонни уже не столь самоуверен, как тогда, но он вынужден признать, что выглядел очень даже неплохо.       — Есть на что посмотреть? — затаив дыхание, шепчет он, армейским чутьём отслеживая передвижение матери по кухне за их спинами, однако сохраняя при этом достаточно многозначительный тон.       Но в тот же миг...       Саймон резко захлопывает альбом, буквально физически выныривая из своего транса, и по его шее пробегает лёгкая тень дрожи.       И его следующие слова вновь звучат нарочито нейтрально, даже не подчеркивая шутку:       — Жаль, что никто не делает достаточно широких бумажных пакетов для такой большой башки, МакТавиш.       Но Джонни всё равно улыбается, с особым интересом разглядывая нежный розовый румянец, проглядывающий из-под маски, — его любимый оттенок…                     Джонни с облегчением обнаруживает, что остаток дня резко контрастирует со вчерашним дерьмошоу.       После школы к ним заезжают обе его племянницы, и малышки сразу же начинают выискивать Саймона, чтобы поиграть с ним в гостиной. Что, как и ожидалось, становится поводом для очередной порции веселья.       Джонни с огромным удовольствием наблюдает за ними со своего места на диване и едва сдерживает восторженные визги, когда видит, как Саймон изо всех сил пытается придумать подходящие забавы.       — Смотрим сюда — этому придурку приказали занять позицию сверху без визуального контакта с остальными членами отряда. О чём это нам говорит?       Джесси и Эгги лишь недоумённо моргают, таращась на него в ответ пустыми глазами, в то время как мужчина присаживается на корточки рядом с телеком, на котором в различных тактических формациях расположились футболисты.       — Ему нужно валить! — пытается Джесси, и Саймон отрывисто кивает.       — Верно. Но посмотрите: команду «Альфа» уже размазали по земле, им понадобится лидер группы, — он поднимает искалеченную фигурку Роналдо, — чтобы сменить боевую формацию. Иначе они рискуют потерять преимущество.       — Но... что, если появится этот тип? — Агата обрушивает одного из своих роботов на «поле боя», врезаясь в нескольких ничего не подозревающих спортсменов.       — Ну, тогда эти парни в полной жопе, — со всей серьёзностью констатирует Саймон, и обе девчушки восторженно хихикают.       Джонни, растекшийся умилённой лужицей по дивану, не сразу замечает, как Каро кладёт подбородок ему на плечо и протягивает пиво.       — Ладно, ты прав. Считаю, он подходит.       — Никогда больше не сомневайся в моём выборе «друзей», а? — острит он в ответ, наблюдая, как девушка ухмыляется им обоим.       Но это отзывается в нём чем-то исключительно... печальным. Это признание того, что Саймон ему не друг, и не парень, и даже не тот-кто-подходит..       Потому что в первую неделю января он уедет.       До часа икс осталось тринадцать дней...       И когда это произойдёт, всё это: игры с племяшками, смех над их глупыми шутками, очаровывание его семьи, секс в его спальне, поцелуи на крыльце — превратится в пыльные полароидные снимки на страницах какого-нибудь альбома, который он никогда не сможет открыть снова.       Как там сказал Дилан на физиотерапии? Иногда предвкушение боли — главное, что нас сдерживает?       Что ж, Джонни готовится к мощному удару судьбы, акту жестокости, к которому не в силах подготовить ни одна смена формации. И всё равно он никогда не откажется признать, насколько приятно это чувство — наблюдать, как твой возлюбленный ползает на четвереньках, демонстрируя правильную технику последовательного движения под огнём, как рокочет этим своим профессиональным тоном:       — Итак, для чего мы это используем? Движение для контакта, отступление под огнём, и…       — Зачистка и обыск! — радостным хором подхватывают обе девочки, раскидывая всех игроков по ковру и тем самым разрушая всю его линию разъяснений.       — Так держать, солдатики.       Джонни бы встал на одно колено прямо здесь и сейчас, если б только его покалеченное тело ему позволило…       Позже они сидят с его отцом и комментируют боевик, который тот смотрит, — очередная сцена, которая кажется такой... естественной.       — О божечки, ты только глянь, как он свой ствол держит.       Устроившийся сбоку от него Саймон сухо усмехается:       — Господи, это что, хватка «блюдечко»? Да он словно своей бабуле чашку чая подаёт.       — Школа ФБР, ага, точно тебе говорю… Клянусь, у этого типа большой палец на предохранителе.       Па, кажется, в полном восторге — ухмыляется, увлечённый комментариями даже больше, чем самим фильмом, пока слушает, как два эксперта в пух и прах разносят достоверность персонажей.       После титров он говорит сыну:       — Ои, Джон, раз уж вы двое почти всё время пользуетесь машиной, может, заберёте завтра дедушку со станции?       — Что, дед Фрэнк приезжает? — с приоткрытым ртом выдаёт Джонни.       — Господи, дружок, чуть больше внимания, а то у тебя в одно ухо влетает, в другое — сам знаешь…       — Годами ему об этом говорю, — шёпотом бурчит Саймон, соглашаясь, за что получает звонкий шлепок по руке.       Джонни не может вспомнить, упоминал ли его отец о том, что старый пройдоха присоединится к ним на праздники; впрочем, это вовсе не значит, что Джек этого не делал — просто в дни перед приездом Саймона его сын был крайне поглощён собственными переживаниями, а потому Джонни полагает, что заслужил небольшую поблажку.       — Агх, я беспокоюсь, что ему придётся в одиночку добираться из Драма, — недовольно ворчит его матушка с сильнейшим шотландским акцентом. — Он становится таким бодах.       — Да лан, Лэни, он же сказал, что будет в порядке. Не забывай, в прошлом году он сам к нам приехал, — отвечает Джек под стать своей супруге.       Реакция Саймона на их усиливающийся акцент не остаётся незамеченной, и Джон с лёгким весельем ловит себя на мысли, что с появлением дедушки Фрэнка всё станет только хуже. Поэтому вбрасывает в разговор пикантную нотку и от себя:       — Ай, не забывайте, что дед у нас достаточно смедам, чтобы самому о себе позаботиться.       В ответ на это у Саймона дёргается глаз. Джонни внутренне хихикает.       И соглашается забрать деда с автобусной остановки, предвкушая выражение лица Саймона, когда тот услышит, как звучит настоящая шотландская речь…                     Утром они вдвоём отправляются в город. В какой-то момент Джонни осознаёт, что до сих пор не купил никому из родных подарков — а учитывая, что сегодня уже двадцать третье число, времени остаётся в обрез.       После того как они забегают в хозяйственный магазин за нужными Саймону инструментами, оба отправляются в местный магазин игрушек, где пытаются подыскать подарки для девочек, развлекаясь по полной программе.       — Что скажешь? — тянет Саймон, держа в руках коробку с игрушкой, смахивающей на экшн-фигурку «Солдата Джо» или его британского аналога, какого-нибудь «Солдата Джоффри» или типа того…       — Походу, Джесс скоро обзаведётся нормальным командиром отряда, — посмеивается Джонни, подбирая к фигурке кое-какие аксессуары.       Для Эгги они выбирают трансформера, который превращается в вооружённый пушкой штурмовой танк.       — Эй, а это и правда довольно-таки прикольная хрень, — признаётся Джонни, пока его внутренний подросток буквально слюной исходит при виде вещицы.       Поиски в отделе мягких игрушек венчаются успехом — покупкой маленькой плюшевой панды для Фрэнки, которую Саймон засовывает в верхнюю часть своей куртки, приобретя при этом до безобразия очаровательный вид.       В торговом центре они находят пару книг: само собой, роман для Каро и что-то околоисторическое для дедушки. После чего поочерёдно примеряют галстуки в попытке отыскать те самые, так и кричащие: «Я работаю с недвижкой», — для Грега.       — Что думаешь? — спрашивает Джонни по поводу одного особенно богомерзкого экземпляра, каким-то непостижимым образом окрашенного и в тартан, и в пятнышки одновременно.       — Уф-ф-ф, — вот и весь вердикт от Саймона. Справедливо. Впрочем, узорчатый ананас, который сейчас на нём, тоже претендует на звание самого отвратительного.       — Что, не подходит? А я думал, он выгодно подчёркивает мои глаза.       — У твоего зятя карие глаза, придурок.       — Ои, ты серьёзно? — Походу, за все эти годы он даже не заметил.       Выбор в итоге останавливается на максимально нейтральном зелёном варианте, без блёсток и прочего.       После чего они заглядывают в магазин спортивных товаров, откуда они выходят с новыми чехлами для папиных клюшек для гольфа, причём один из них выглядит как пивная кружка. Выбор подарка для мамы от души развлекает обоих: садовые перчатки и несколько пакетиков с семенами, руководство по их выращиванию и прочее в том же духе.       Ещё больше смеха вызывает подарок для Рут: никогда ещё женщины в отделе косметики не видели столь нетипичных покупателей. Но, что удивительно, Саймон разрушает даже этот стереотип.       — Смотри, нужно искать те, где написано «без консервантов» и «без отдушек», понимаешь? Никакого дешёвого воскового дерьма, которое потом тебе поры забьёт.       Впечатлённый до глубины души, Джонни вынужден напомнить себе, что перед ним человек, который каждый день носит на лице слой густого и чёрного, как гудрон, камуфляжного грима, так что, если кто и знает о дышащих порах, так это он.       К тому моменту, когда они наконец определяются с товаром, им всё же удается собрать вокруг себя небольшую толпу. Джонни весело хихикает, когда Саймон невозмутимо протискивается с абсолютно равнодушным лицом мимо двух разинувших рты дамочек.       По ходу их небольшой вылазки по магазинам становится ясно, что никто из них не собирается выбирать подарки для другого, что Джонни вполне устраивает. В любом случае, он без понятия, что подарить этому скрытному засранцу.       И всё же…       Ему интересно, какой предмет мог бы вызвать улыбку на лице этого мужчины — ведь, без сомнения, это стало бы подарком уже для самого Джонни…                     Покончив с подарками, Джонни предлагает отправиться в общественный центр, припоминая, как миссис Клайн обмолвилась, что будет готовиться там к какому-то рождественскому представлению.       — Эй, тебе обязательно надо познакомиться с моей подругой Элис, она настоящая душка.       Он мог бы и не заметить, как напрягся сидящий за рулём Саймон, если бы так фанатично не следил за его техникой вождения с тех пор, как они выехали из дома.       — Подруга, говоришь?       Могла ли в этом тоне быть нотка... ревности?       Сдержанно усмехнувшись, Джонни подстёгивает дальше:       — А, да, она чудесная. С ней легко общаться, — очаровательная, знаешь? Готовит отменный чай…       Даже под маской видно, что Саймон прикусил губу. Кажется, сожми он руль чуть крепче — и тот переломится надвое.       — Ей, конечно, уже за шестьдесят, но, уверен, в свои деньки она была весьма популярна у кавалеров.       С водительского сиденья доносится сухой смешок, которым Саймон безуспешно пытается замаскировать облегчение. Неужели он действительно думал, что Джонни развлекается с друзьями женского пола? Господи, шансов вообще почти никаких…       И всё равно это как-то... мило.       Когда они подъезжают к центру, Джон пытается унять внезапно накатившую нервозность. Он не знает почему, но из всех окружающих ему больше всего хочется представить Саймона именно Элис: она была единственной, кому он рассказал о том, как много для него значит этот человек — да и то в сокращённом виде.       Просто... хочется, чтобы Саймон произвёл хорошее впечатление или что-то в этом роде…       Но стоит им переступить порог зала, как становится ясно, что Джону не о чем беспокоиться.       — Ои, Элис, смотри-ка, кто здесь, — окликает он, наблюдая, как сгорбившаяся у стопки стульев женщина поднимает голову, и лицо её озаряется, словно вмиг освещённое сотнями рождественских огней, когда она замечает их с Саймоном.       — Да, ты, должно быть, мальчик Джона, — она торопливо подходит ближе и тут же берёт высокорослого мужчину за руку. Мальчик Джона, хах, а ему есть над чем посмеяться. — Так рада познакомиться с тобой, дорогой.       — Взаимно, — скромно, словно с толикой смущения, отзывается Саймон.       — Ага, точно, это Саймон, — представляет его Джонни, потому что он, кажется, ни разу не упомянул этого имени, когда лил романтические сопли о своей безнадёжной к нему привязанности — лишь обмолвился об одной-единственной ничего не значащей детали...       — Боже, Саймон, прекрасное сильное имя для прекрасного сильного юноши. — Она тепло улыбается ему, взглядом отмечая его выдающийся рост и крупное телосложение.       Саймон сухо усмехается:       — Рад буду доказать это на практике. Нужна помощь со стульями?       — Ещё и такой джентльмен! — хвалит Элис, одаривая Джонни знающей ухмылкой.       Он чувствует себя на редкость довольным, наблюдая за тем, как они вдвоём разбирают стопку стульев и начинают расставлять их в ряды; как тихое бормотание Саймона перемежается ответными комментариями от Элис. Джонни интересно, о чём они говорят: вероятно, о нём самом, раз уж он ловит на себе парочку смущённых взглядов, а из-под маски Саймона вновь пробивается этот восхитительный оттенок розового.       Но его это не беспокоит.       Вскоре Джон понимает, что не может больше оставаться в стороне, и подключается к работе. Ему запретили помогать им поднимать тяжести — что Саймон, что Элис были против из-за его вечно ноющей спины, — но он не готов оставлять этим двоим всё самое весёлое. Поэтому Джонни устраивается на свободном стуле в углу комнаты и приступает к роли непрошеного инструктора.       — Слишком близко к краю, Райли. Нужно выстроить этих парней в линию, — на что получает раздражённое пыхтение от Саймона и больше смешков от миссис Клайн.       — Эй, элти, как насчёт того, чтобы поставить их в эшелон? Отвечаю, тем, кто сядет сзади, будет лучше видно.       — Вы уж простите нашего Джонни, — ворчит Саймон, обращаясь к Элис. — Любит поиграть в занозу у меня в заднице.       О, это не единственное, во что Джонни любит поиграть, особенно когда речь заходит о его…       — Ои! — рявкает Саймон, словно читая его мысли. Но мужчина лишь огрызается на него за то, что Джонни сместил один из стульев костылём, будучи ровно тем панком-засранцем, что и на семейных снимках.       Элис благодарит обоих за помощь, и Саймон закатывает глаза в ответ на то, что Джонни тоже оказывается в списке. Но заслуженную награду он всё же получает, когда женщина достаёт большой кусок помадки, и с интересом щурится при виде сахарного лакомства.       — Специально приберегла её. Хотела поделиться с тобой, Саймон. Джон рассказывал, что ты большой любитель сладкого.       — Хотите сердце моё заполучить? — произносит он со всей искренностью. А ещё строил из себя ревнивца...       Джонни с тихим смехом наблюдает, как тот усаживается на стул и принимается поглощать плитку с почти пугающей сосредоточенностью.       Элис, в свою очередь, тепло улыбается и похлопывает Джонни по руке — молчаливое признание, столь же приятное, как и тогда, на сеансе физиотерапии. Просто одобрительный кивок, что-то вроде «я смотрю на вас двоих и мне нравится то, что я вижу».       Он готов поклясться, что глаза у него вовсе не на мокром месте…       — Что в этой хреновине? Это божественно, — бормочет Саймон над последним ломтиком. — Давай, Джонни, попробуй.       — Ай, просто сахар, масло и сгущённое молоко, твоё любимое, чёрт возьми, а? — отзывается он, позволяя тому поделиться небольшим кусочком, а остальное оставить себе.       А Элис просто наблюдает за ними обоими, с беспомощной нежностью повторяя «Джонни» одними губами — так, словно ей и в голову не приходило использовать этот вариант имени, — мгновенно очарованная тем, как уместно оно звучит, особенно когда слетает с присыпанных сахаром уст…                     Когда они прощаются, Элис приглашает их позже заглянуть на представление, а Джонни напоминает ей, что и они ждут её к себе на Рождество.       После чего оба отправляются на вокзал встречать деда Джонни.       Прошло очень много времени с тех пор, как Джонни в последний раз видел этого пожилого чудака. Вполне вероятно, что дед и вовсе его не вспомнит. Старику и без того прилично лет, и он никогда не был самым… здравомыслящим из людей.       Отец Джонни был единственным ребёнком в семье, мамина же родня была разбросана по всей западной части Шотландии. За годы жизни Джон встречал нескольких двоюродных братьев и сестёр, но никогда не был с ними близок. Больше всего из детства ему запомнился дедушка Фрэнк — почти легендарный старик, который приезжал в их дом на каждый праздник и очаровывал юного Джонни всяческими небылицами и впечатляющими познаниями в области огнестрельного оружия. В своё время он служил в Королевском хайлендском полку фузилёров — не исключено, что именно это в первую очередь и пробудило в Джоне интерес к военному делу.       Будет странно увидеть его сейчас, спустя все эти годы.       И, уж конечно, когда они вдвоём ждут у остановки, первым из автобуса показывается Фрэнк МакТавиш, седой настолько, насколько это возможно, под руку с вежливым социальным работником — женщина, кажется, очарована обаянием старика, несмотря на то, что большая часть его речи звучит… непонятно.       — Чиари эн драстэ, хен, гис э кол, моя ви ду. Скажи своэ мо, что я спейрин фер ёр с вэл.       Женщина хихикает и помогает Фрэнку вылезти из автобуса, крепко придерживая под руку. Джонни привлекает их внимание, сигнализируя жестом: «Этот — наш», хоть и предполагает, что дедушка его не узнает.       Он и не узнаёт. Фрэнк бросает на него взгляд и бормочет:       — Ну, вэа д е беланг те, лэдди?       — Дедушка, это Джон. Не узнаёшь своего внука, а? — Джонни фыркает в кулак, ласково похлопывая старика по спине.       Наступает момент напряжённой концентрации. Старческие глаза с прищуром осматривают его из-под внушительных кустистых бровей, после чего тот произносит:       — Авэ уи я! Ма Джеки’c берн, от эт он, а в не вил е син зэ симер, кажса.       Даже Джонни с трудом осиливает его акцент; стоящий рядом Саймон так и вовсе застыл статуей.       — У него диснае хэ трибблз те фин, — говорит Фрэнк, если это можно назвать «речью», и морщит лоб, жестом указывая на костыль Джонни. — Витс аде ви зэ?       — Жизнь помяла, на что ж ещё это похоже, — посмеивается Джонни, с некоторым смущением потирая затылок.       Дедушка в ответ цокает языком:       — Ах, ход ап ер хид как триссл, лэдди-ду.       Растянув губы в безмолвном восторге, Джонни тянет его за собой:       — Тогда пойдём, дедуль. Давай-ка вернём тебя в гафф, все заждались, — и уж было собирается взять у того сумку, но Фрэнк щёлкает пальцами, обращаясь к Саймону:       — Вит ар е стонин как э стуки фер?       Джонни уверен, что никогда не видел Саймона в столь глубоком замешательстве. Тот шепчет ему с неистовым отчаянием:       — Джонни, что, блядь, такое он говорит?       В ответ Саймон получает лишь ухмылку от Джона и ещё больше ворчания от дедули, но всё равно подхватывает сумку последнего и с максимальной настороженностью следует за обоими МакТавишами.       Обратная поездка на машине — настоящий образец комедийного недопонимания. От беспорядочной смеси шотландского и гэльского языков в исполнении деда Фрэнка даже у Джонни голова начинает идти кругом, а то, как Саймон вцепился в руль, лишь подчёркивает его нарастающую истерию.       — Итс ай э тохт, хэвин те лат зе тау ге уи зе бакет, — выдаёт Фрэнк, и Джонни не уверен, говорит ли тот всё ещё о его травме или же о вождении.       — А, да не фаш, всё арихт, дедуль, — отзывается он, наблюдая, как Саймон качает головой, словно Джон какой-то предатель, раз решил перейти на свой родной язык.       — Из ляйс эр гах тинес крэ ис им э Мэй, ол ам фохэ шуд банне коэр бэн, — бормочет старик. Кажется, это какая-то странная поговорка, думает Джонни: его гэльский прилично подзабылся, поэтому всё, что ему удаётся уловить, — что-то о лечении болезней с помощью чеснока и масла…       В общем-то, неплохой совет…       Саймон от растерянности пропускает нужный поворот на их улицу, на что Фрэнк бурчит: «А дут, мы ап зэ рэнг дрил ‘ир». Походу, чудак правильно помнит их адрес, хоть и не узнаёт в лицо собственного внука.       — Серьёзно, Джонни, что, блядь, он говорит? — шипит сквозь зубы Саймон, и очередной комментарий от Фрэнка: «Парень не офи глег он зэ аптак, ай?» — повергает его в ещё большую панику.       — Не волнуйся, любовь моя, — шепчет в ответ Джонни. — Отвечаю, он всё равно думает, что ты наш шофёр.                     Прибытие Фрэнка вызывает у домочадцев радостное оживление: Джек и его отец увлечённо беседуют, отмечая встречу бутылкой скотча, и, к ужасу Саймона, акценты их становятся всё более и более нечленораздельными.       — Пожалуйста, скажи мне, что ты никогда так себя не запустишь, — бормочет он Джонни, на что тот лишь лукаво подмигивает:       — Эйн лид из нер энах, мо грай. — Он рад, что остальные мужчины слишком пьяны, чтобы перевести это, но Саймон всё равно опасно краснеет.       Может, вот откуда стоит брать все те слова, которых так не хватает Джонни: мо грай, мо хриэ, мо леннан…       Что-то, что можно выдохнуть в эту бледную кожу в следующий раз, когда им представится возможность незаметно улизнуть наверх…       В конце концов, они встречаются с Каро и остальными в общественном центре, где устраивают полный семейный сбор МакТавишей.       И стоит отдать должное, рождественское представление достаточно занимательное, но куда больше внимания Джонни привлекает бедро Саймона, прижатое к его собственному. Будь у него линейка, он бы ничуть не удивился, обнаружив, что некоторые из стульев расставлены ближе, чем положено по стандарту…       — Такое чувство, будто на шоу уродов попал, — бормочет Саймон себе под нос, и Джонни пихает его коленом, но всё равно тихо хихикает над тем, как мужчина комментирует происходящее. — Так вот чем вы, ублюдки, занимаетесь к северу от границы... Твою ж мать.       Что, в общем-то, является рецензией вполне честной, пусть Джонни и не хватает экспертности, чтобы говорить от имени Джереми МакГоуэна и его музыкальной шавки Боббинса, который в настоящий момент уже вовсю заливается лаем под припев «Away in a Manger»...       — Однако, должен признать, у этого бобика лужёная глотка, — шепчет он в ответ, и Саймон давится смехом, придвигаясь ещё ближе. Джонни ловит взгляд Элис с другого конца зала — её глаза светятся пониманием — и благодарно сигналит ей поднятыми вверх большими пальцами.       Правда, по возвращении домой соблюдать их тайное перераспределение спальных мест становится сложнее. Особенно теперь, когда в старой спальне Рут на втором этаже обосновался Фрэнк.       Когда Саймон входит в комнату Джонни, лицо его бледнее обычного: мужчина вжимается спиной в дверь так, словно только что чудом избежал покушения на свою жизнь, и на коже его действительно видны капли пота.       — Дедушка засёк, как ты сюда вошёл? — догадывается Джонни.       — Ага, — Саймон отрывисто кивает.       — Ай, не волнуйся. Старый пройдоха и так практически нихренашеньки не видит ночью.       — Но он со мной разговаривал.       — Да ладно, и что он сказал?       — Ты реально думаешь, что я хоть что-то, блядь, понял, Джонни?!       От этой небольшой вспышки эмоции со стороны Саймона Джонни принимается кататься со смеху по кровати, пока тот не наваливается на него всем весом в попытке заткнуть ему рот. Что приводит к…       Ну…       — Клянус, а слыхл баншей рэтлин ап зе слейтс фу зе нихт, — на следующее утро брюзжит дедушка Фрэнк, попивая чай, и Джонни бы обязательно подавился своим, если б не резкий удар по спине от Саймона.       — Ага, ветер, наверное, — отзывается Джек, не замечая — спасибо тебе, Господи, — душевных терзаний сына…                     Сочельник, как и полагается, проходит шумно.       Много мяса, спиртного, смеха и пения — чего ещё можно желать?       Элис появляется с чудесным свежеиспечённым пирогом, который тотчас становится объектом повышенного внимания Саймона; мама вызванивает Мидж, которая приносит с собой множество пирожных и сладостей, а па созывает нескольких своих товарищей по гольфу, которые притаскивают с собой ещё больше выпивки — всё это становится достойной прелюдией к завтрашнему, как все надеются, более спокойному празднованию.       Но гвоздём вечера, пожалуй, становится Грег — обычно добропорядочный зять Джонни, который, пожалуй, самую малость перебрал скотча и теперь на всю катушку распевает рождественские песни.       — По-моему, собака была лучше, — бормочет Саймон ему в плечо. И, должно быть, Джонни и сам самую малость перебрал, потому что он не может удержаться от того, чтобы придвинуться ближе и ткнуться носом в чужую шею, притираясь к теплу обнажённой кожи.       Мама и Мидж о чём-то увлечённо щебечут за стойкой на кухне, и он готов поклясться, что ловит на себе пару взглядов маминой подруги, но та ничего не говорит.       Эй, это ж Рождество, кому вообще какое дело…       Элис молчит большую часть вечера, но после того, как Джонни удаляется в ванную, где плещет водой себе в лицо, он возвращается и застаёт её в компании Саймона: оба сидят в гостиной, беседуют с глазу на глаз под шум и хаос отчаянно фальшивящего Грега.       Какое-то время он наблюдает за ними, вопреки здравому смыслу потягивая очередную порцию скотча.       От того, насколько натужным было выражение лица женщины — кажется, она изо всех сил старается держать его, несмотря на происходящее вокруг — разрывалось сердце, но Саймону всё же удаётся вытянуть из неё несколько улыбок, что… отрадно видеть.       — Ои, Джонни-бойо! — зовёт Грег, внезапно возникая рядом и обвивая его шею потной рукой. — Двай-ка, спой нам разок-другой, во-от эт я понимаю.       Джонни не остается ничего другого, кроме как присоединиться, и неожиданное трио их с Грегом пьяных песнопений в сочетании с почти утилитарным скандированием деда Фрэнка становится худшим выступлением этого вечера.       Он специально задерживает взгляд на Саймоне, просто чтобы понаблюдать, как тот одними губами произносит «ужасно» с другого конца комнаты. «Пиздец как ужасно».       Но это, кажется, искренне поднимает настроение Элис, и её смех побуждает их всех продолжать, несмотря на недовольные стоны остальных присутствующих, в частности Каро.       Что, впрочем, лишь раззадоривает в Джонни желание горланить ещё громче; Грег же теперь солирует в совершенно другой песне, благослови господь этого парня.       — Поёшь ты просто чудовищно, — бормочет ему Саймон позже той ночью, лежа рядом с его кроватью на полу.       — Но ведь лучше собаки, а?       — Я бы, блядь, на это не рассчитывал.       — Вот почему, походу, мне так и не перезвонили из «Битлз»…       — Хех.                     Джонни просыпается ранним рождественским утром с радостным предвкушением — кажется, его внутренний ребёнок всё ещё при нём.       Но, оказывается, Саймон поднялся ещё раньше, и Джон подозревает, что дело отнюдь не в нетерпеливом желании заглянуть под ёлку.       Осторожно, на цыпочках он выходит из комнаты, стараясь не разбудить деда, и спускается вниз по лестнице поступью куда менее восторженной и энергичной, нежели в детстве, — особенно если учитывать, как он прихрамывает с костылём. И всё же мысль о том, что он проведёт немного времени с Саймоном, пока остальные спят, отдаётся внутри лёгким волнительным трепетом.       Тот ожидаемо обнаруживается в сарае. Джонни бредёт под навес, снова хлюпая грязью под сапогами, спасаясь от морозного дождя.       — Не спалось? — бормочет он всё ещё хриплым от сна голосом.       Саймон хмыкает.       — Показалось, что кто-то здесь шарится.       — Наверняка старый добрый Святой Ник, не? — поддразнивает Джонни.       В ответ Саймон закатывает глаза, устроившись под мотоциклом — в своём излюбленном укрытии. Он выглядит усталым, и в позе чувствуется... такое молчаливое спокойствие, что Джону почти неловко нарушать его.       — Кажется, твой дедушка ходит во сне.       — Вполне возможно, — хмыкает Джонни, списывая это на одну из многочисленных чудаковатостей этого человека. На то, чтобы осознать всю серьезность опасений Саймона, ему требуется какое-то время: только сейчас он замечает наполовину выглядывающий из-за пояса пистолет.       — Собираешься защищать нас от всяких злых эльфов, да? — на что получает очередное закатывание глаз.       — Как будто у тебя под кроватью не припрятан «Глок 17».       — Хорошо подмечено, — признаёт Джонни, почесывая затылок. — Хотя ты упустил…       — …«Ли-Энфилд МК 3»? — Саймон вытаскивает упомянутую винтовку из-под брезента, под которым та была заныкана, и склоняет голову набок. — В следующий раз старайся лучше, Джей.       — Ага, так и сделаю. Хотя это ружьё деда, просто чтоб ты знал. — А ещё по дому распихано несколько тактических ножей, правда, отыскать их будет тем ещё квестом; бог свидетель, он уже и сам забыл, где запрятал большую их часть…       — Приятно видеть, что ты по-прежнему соблюдаешь меры предосторожности, — произносит Саймон, и Джонни даже не может понять, шутит он или нет. Не то чтобы ему здесь грозила какая-то серьёзная опасность, но всё же...       — От этой привычки трудно избавиться, — бормочет он, обнажая частичку тех переживаний, о которых обычно не говорит: признание того, что он больше никогда не будет солдатом. — Ты и сам прекрасно знаешь.       Учитывая все обстоятельства, Джонни, как самому ему кажется, справляется с отставкой лучше большинства. Помогает то, что он, по сути, сформировал в себе две раздельные личности, и, хотя неряшливый сыч-домосед — явно не та сторона, которую он хотел бы демонстрировать общественности, но с которой ему теперь предстоит жить.       — Не волнуйся, я прикрою твою спину, если кто-нибудь из этих оленьих ублюдков вздумает что-нибудь устроить, лады?       Весь этот разговор кажется достаточно абсурдным, чтобы вызвать у Джонни тихое хихиканье, а заодно и напомнить ему, какой сегодня день.       — Нолаг Хриел, Саймон, — бормочет он, делая последние несколько шагов навстречу и ожидая, пока Саймон встанет, чтобы уткнуться лицом ему в грудь.       — И что это? — рокочет Саймон так низко, что Джонни чувствует этот звук в собственной груди. Он скользит ладонью к затылку Джонни, притягивает ближе, чтобы обнять как следует. — Какое-то языческое заклинание призыва?       Джонни глухо фыркает, зарываясь носом ему в ключицу:       — Это значит «Счастливого Рождества», дурила.       — Ой, да с вами, шотландскими ублюдками, никогда не знаешь наверняка…       — Прикуплю тебе словарь, о да. Сможешь болтать с дедом сколько душе угодно.       — Кажется, мы договаривались, что никаких подарков?       — Ага.       Что ж, омелы здесь не наблюдается, но Джонни решается рискнуть.       Ловкие пальцы подцепляют маску, медленно стягивают. Ещё один глубокий вздох, наполняющий лёгкие, как самый тёплый виски…       Нежный поцелуй касается края самого страшного из шрамов, затем спускается вниз и оседает на обветренных губах, самую малость отдающих...       — Ты что, умыкнул пару печенек с полки?       Саймон мягко прикусывает его в ответ, изогнув уголки губ вверх:       — Возможно.       — Ои, это ж для Санты, чёртов ты бандит — ауч!       Не успевает он закончить, как Саймон толкает его назад к мотоциклу, руками подхватывая под зад, чтобы усадить на кожаное сиденье.       Что ж, это... интересно.       — Плохой мальчиик, — рычит Джонни, наблюдая, как лицо мужчины заливает тем самым идеальным оттенком розового.       Саймон нависает над ним, налегает с жадностью, пригвождая к байку мощными бёдрами, цепкими руками обхватывает за шею, чтобы притянуть ближе, соединить рты с тёплой, влажной настойчивостью, как вдруг…       Скрип…       Оба резко вскидывают головы на звук открывающейся двери, словно два оленя в свете долбаных прожекторов — но это всего лишь...       Дедушка Фрэнк, который ковыляет по участку с остекленевшим от сна взглядом, спотыкаясь о жалкую мамину растительность.       — Срань господня, — выдыхает Саймон ему в шею, уже успев выхватить пистолет, и учащённое дыхание Джонни плавно сменяется неверящим хихиканьем.       Происходящее становится ещё веселее, когда Саймон медленно протягивает руку, чтобы прикрыть дверь сарая с комически протяжным скри-и-и-ип.       Дед Фрэнк шипит на воздух, размахивая руками в борьбе с невидимыми противниками.       К этому моменту Джонни уже не может перестать ржать: момент испорчен, и он решает, что кто-то должен проследить за тем, чтобы дедуля не убрёл обратно до самого Драмнадрохита, — так что он уводит Фрэнка обратно в дом.       Вскоре просыпаются все домочадцы. Каро и Грег прибывают со своим выводком ещё до завтрака, а Рут, Джесси и этот долбодятел подоспевают как раз к подаркам.       — Эй, гляньте, что мне Алан подарил! Разве не круто? — щебечет Рут, демонстрируя новый, совершенно жуткий спортивный костюм в леопардовый принт, с монограммой из страз на лацкане: идеальная ходячая мишень.       — Божечки, будем надеяться, ты не прикупила ему охотничье ружьё, — фыркает Джонни, и сестра возмущённо замахивается на него рукой, хоть он и не вполне уверен, что та вообще поняла шутку. Тёрк вот точно не понял.       В целом, утро проходит в наблюдении за тем, как малыши распаковывают свои подарки: куча упаковочной бумаги, радостных возгласов и гоголь-моголя.       Презенты для девочек пользуются бешеным успехом. Джесси разворачивает свою новую экшн-фигурку и тут же принимается колошматить ею об экран телевизора; оба, к счастью, остаются целыми и невредимыми. Саймон какое-то время сидит с ней рядом, объясняя все тактические функции снаряжения куклы, пока Эгги пытается катать свой свежеподаренный танк вверх и вниз по широкой спине мужчины. После чего дислоцирует танк на своего отца, Грега — бедняга в полуобмороке растянулся на полу, по-прежнему мучимый диким похмельем.       Остальные, кажется, тоже оценили свои подарки, и Джонни с особым удовольствием сообщает всем, что они «от меня и Саймона».       — Ах, спасибо, дорогие, — его матушка тихо посмеивается, когда распаковывает свою цветастую коробочку и, игриво склонив голову набок, примеряет садовые перчатки.       — Эй, без шуток, это реально топовое качество, — заявляет Рут, изучая свою новую косметику на пару с недовольным Тёрком, заглядывающим поверх её плеча. — Типа… это крутая штука, серьёзно.       Джонни расплывается в особенно широкой улыбке, когда комментирует:       — Скажи спасибо Саймону, это он выбирал всё это добро.       — Мужчина со вкусом, — Рут кажется впечатлённой, а вот её дружок — не особо. — Ох, ну и что ты тогда забыл рядом с Джонни?       Джонни нисколько не обижается — даже несмотря на то, что девушка тоже для них кое-что приготовила.       — А-а-ах, одеколон, — со знанием дела тянет он, насмешливо подмигивая в ответ.       — Смотри, Джонни, он французский, так написано на этикетке и всё такое, — самодовольно заявляет его сестра. — У меня и для Саймона есть. Подумала, что вы можете их миксовать и сочетать.       Вот тебе и деликатность… хитрая задница!…       — Не стоило, — монотонно бубнит Саймон, явно не ожидая в свой адрес никаких подарков. Но затем получает презент и от Каро: милую чайную кружку с изображённым на ней шотландским терьером, при виде которого мужчина тихо фыркает. — На тебя похож, — бормочет он Джонни, игриво подталкивая того локтем.       Не считая этого, выражение его лица остаётся нейтрально-настороженным — всё то же спокойствие, что и раньше, и Джонни остаётся лишь догадываться, что у него на уме…       Его мать демонстративно вручает Саймону свой подарок, озорно ухмыляясь, когда он распаковывает набор масок, каждая из которых выполнена в виде мордочки определённого животного.       — Увидела их в магазине и не смогла устоять, ха!       — Правда не стоило, — настаивает Саймон тоном гораздо более суровым, когда в руках у него оказывается свиное рыльце, а сидящий рядом Джонни принимается беззастенчиво гоготать. Если позже маски окажутся в мусорном ведре, он даже не удивится.       Ещё больше неловкости возникает, когда мама начинает раздавать гостям разномастные шапки и оленьи рога. Джонни хмуро косится на женщину: та протягивает ему экземпляр, по бокам у которого торчат леденцовые трости.       — Ты совсем из ума выжила? — возмущается он, но Элейн не сдаётся.       — Давай, Джонни, это же для рождественской открытки, ммм? — Она продолжает испытывать судьбу, пытаясь вручить ободок и Саймону: оленьи рога прекрасно сочетаются как минимум с одной из подаренных ею масок.       — Ни за что, нахер, — прямо заявляет Саймон, яростно мотая головой. — Никаких фото.       — О-о-о, да ладно, дорогуша, мы будем только рады, — пытается уговорить его мама, но Джонни жестом останавливает её. — Ладно, ладно.       Тем не менее, Саймон соглашается побыть фотографом для общего снимка, и Джонни выдаёт свою лучшую пошлую ухмылку, просто чтобы понаблюдать, как мужчина за объективом закатывает глаза.       — Повесишь фотку у себя дома на холодильник, ага? — подтрунивает Джонни, но Саймон, кажется, внезапно ещё больше замыкается в себе. Что говорит о многом — особенно если учитывать, что подобное поведение и без того фактически является его визитной карточкой. И Джонни подозревает, что дело не только в его неприязни к оленьим рогам.       Не говоря ни слова, Саймон удаляется на кухню, пока гости распаковывают оставшуюся часть презентов. От родителей Джонни получает новый свитер, от Нейсмитов — шапку и шарф, которыми завершается обновление его зимнего гардероба.       Открывать подарки без партнёра рядом почему-то оказывается не так уж и весело…       Но Джонни решает дать мужчине возможность немного побыть в одиночестве, поэтому заглядывает к нему лишь после того, как с подарками покончено, и мысленно кривится, когда застаёт Саймона в самом разгаре мучительного разговора с Аланом Тёрком – худшим из возможных кандидатов.       Ебучий случай…       — Так вот, я тут подумал, типа… делать больше тренировок на верхнюю часть тела, да? — С этими словами хорёк реально пытается напрячь свою щуплую ручонку, и Джонни чуть не обделывается со смеху. — Типа, не хочу стать слишком большим, шаришь?       — Боже упаси, — тянет Саймон предельно сухим тоном, прислонившись к серванту с видом «Пристрелите меня; я вам даже приплачу».       — Ага, знаю, точняк? Типа… ты весь такой… куча мышц и все дела, да? Но, типа… разве это иногда не отпугивает дамочек?       На что Саймон невозмутимо припечатывает:       — Очень, блядь, на это надеюсь, — и присевший за стойку Джонни беззвучно трясётся от едва сдерживаемого хохота, пока воображаемая аудитория этого ситкома в его голове разражается бурными аплодисментами.       Тёрк, исключительный полудурок, явно не знает, как на такое реагировать, и издаёт высокий нервный смешок, который мог бы принести ему премию «BAFTA» в номинации «Самый недалёкий кусок дерьма в истории человечества». К счастью, он ретируется из помещения и принимается бесцельно рыться в телефоне, по-видимому, подыскивая ответные реплики.       Джонни хочет подойти к Саймону, спросить, как он, но на кухне обнаруживается ещё и Грег: зять воровато уплетает из холодильника остатки хаггиса, словно блюдо может облегчить его похмелье.       Вместо этого Джонни лишь фыркает, когда Саймон спрашивает: «Этот урод вообще кому-нибудь нравится?», подразумевая Тёрка: из коридора слышно, как парень принимается выяснять отношения с Рут. Всё, блин, как обычно…       — Я бы остановился на твёрдом «нет», — заявляет Джонни после притворного раздумья.       — Поддерживаю, — соглашается Грег, прижимаясь теперь лбом к дверце морозильника. — Мы с Каро любим называть его Аланом Тёрдом.       Джонни хихикает.       — Спасибо, дружище, возьму себе на заметку.       Саймон продолжает молчать. В его позе чувствуется та настороженность, от которой Джону хочется прильнуть к его боку в знак поддержки, но всё, что он делает, — посылает мужчине уверенную улыбку.       Боже… Джон мог бы целый день пялиться на него — и ему бы не надоело…       Вскоре доносящийся из коридора шум становится достаточно громким, чтобы привлечь его внимание. Джонни, прихрамывая, выходит из комнаты, намереваясь встретиться с вышеупомянутым «дерьмом», и хмурится, когда застаёт того в самом разгаре ссоры со своей сестрой.       — Какие-то проблемы? — ядовито цедит он.       Тёрк лишь по-детски мотает головой, пытаясь скрыть тот факт, что он собирался схватить Рут за запястье.       — Не, чувак, просто кое-что улаживаю.       Джонни сжимает челюсть, жалея, что сейчас не на костылях. Мог бы выглядеть чуть более устрашающе.       — Почему бы тогда тебе не пойти остыть. — Он кивает на заднюю дверь; угроза очевиднее некуда, учитывая, что на улице в данный момент лупит град.       Пускай себе мёрзнет, ему-то что...       По крайней мере, ублюдок, кажется, правильно улавливает намёк, потому что отстраняется от Рут и, пожав щуплыми плечами, выходит из дома.       Съебался — и славно…       — Тебе не нужно было… — начала было Рут, но Джонни перебивает её.       — Если он тебя обидит, — произносит он голосом настолько глухим и мрачным, что у самого по спине бегут мурашки, — если он, блядь, хоть пальцем тебя тронет — я убью его. Ты ведь знаешь это, верно?       Лицо его сестры застывает в ошеломлении, что только подчеркивает всю серьёзность Джоновой угрозы.       Потому что однажды он пообещал защищать её. И он всё ещё намеревается сдержать своё обещание.       — Джонни, не будь таким драматичным, — отмахивается Рут, возвращаясь к своей привычной беззаботной манере поведения, и всё же в её взгляде мелькает некое признание; что-то, что можно было бы расценить как «спасибо», пробившееся сквозь толстый слой туши для ресниц.       — Я нахрен убью его, Ру, — повторяет Джонни и подчёркивает сказанное, потянувшись к коридорной полке за ним и доставая один из своих заныканных тактических ножей; один из девяти, если память ему не изменяет…       — Ох, Джонни, теперь ты просто жуткий до усрачки! Господи! — хнычет Рут, но всё же позволяет брату подбросить вещицу в ладони и колеблется всего секунду, прежде чем принять её в знак молчаливого соглашения между ними двумя.       — На всякий случай, — произносит Джонни и ухмыляется, когда девушка прячет нож в карман своего несуразного спортивного костюма. Пусть на этот раз леопард станет охотником. — Счастливого Рождества.                     Если не брать во внимание плохо скрываемые угрозы расправы, остаток дня проходит вполне приятно.       В какой-то момент Джон с Саймоном возвращаются на диван — лучшее место на двоих из всех возможных, — и кому-то хватает дерзости усадить Фрэнки на колени последнего. Кэролайн восторженно улыбается, глядя на то, как её сына нянчит сам Гоуст.       — Это… я… э… — потрясённо бубнит Саймон, но, после того как Джонни помогает правильно устроить головку малыша в ладони, ему удаётся достаточно эффективно удерживать юного Фрэнка, хоть и в том же положении, в котором он орудует большинством штурмовых винтовок. — Я никогда раньше не брал на руки ребёнка.       — О-о-о, думаю, ты ему нравишься, Саймон, — воркует Элейн, делая рамку из больших и указательных пальцев и любуясь зрелищем, словно бесценной фотографией.       Никаких фото — фактически непреложное правило общения с этим человеком, но даже Джонни жалеет, что не может запечатлеть этот момент на память.       — Ну же, можешь потрогать его, Сай, он не укусит, — настаивает Джонни, и сокращённый вариант имени с лёгкостью слетает с языка. Каро, сидящая рядом со своим супругом, ласково подмигивает ему, и оба они наблюдают за своим чадом с уверенностью, что Саймон непременно сумеет, пусть и неуклюже, но устроить малютку с комфортом.       — Лучше не рисковать, — ворчит Саймон, не убеждённый, что младенец не настолько опасен, как упомянутая штурмовая винтовка. Но через мгновение всё же перекладывает его, привлекая поближе к себе, пока Фрэнки сонно ёрзает у него на груди. — Это странно, — бормочет он, отчасти обращаясь к самому себе.       — У тебя отлично получается, парень, — подбадривает его из своего излюбленного кресла па, выглядя при этом таким же сонным, как и малыш.       — Неммед фер месел, и из, — доносится от рождественской ёлки голос дедушки Фрэнка, о чьём присутствии едва не успели позабыть. — Этт берн’с э содже, дисне грит фер наут. — Он улыбается грудничку полубеззубой улыбкой, даже не замечая внучек, устроившихся у него в ногах: обе девчушки увлечённо елозят игрушками по его домашним тапочкам.       При этих словах Саймон, по своему обыкновению, напрягается и поворачивает голову в сторону Джонни, ожидая перевода.       — Малыш Фрэнки назван в честь дедушки, — поясняет он, пока мелкий сжимает его мизинец на удивление крепкой хваткой. — Да, Фрэнки Джон, так его зовут, — добавляет он с явным самодовольством.       — Ои, и кто сказал, что это в честь тебя? — устроившаяся на другом диване Каро вскидывает брови.       — Что, хочешь сказать, это не так?       — Ты ведь в курсе, что папу тоже зовут Джоном? — уточняет она, и Джонни шипит, тут же вспоминая этот факт, в то время как его отец лишь пожимает плечами, будто извиняясь за то, что предпочитает прозвище настоящему имени.       — И что с того?       — Ага, и моего старика тоже зовут Джон, — встревает Грег, выглядя так же неловко. — Прости, дружище.       Чёрт бы побрал его до безобразия распространённое имя!       Сбитый с толку, Джонни вскидывает руку в притворном возмущении:       — Господи, ну и сколько у нас тут ещё Джонов?       — Ещё есть Прайс, — не упуская случая, тянет сбоку от него Саймон, получая последующий косой взгляд от Джонни и заинтересованный — от мамы.       — Ага, точняк. Только, по-моему, он «Джонатан», — ворчит Джонни.       — В чём разница?       — В «атане», — огрызается он, на что Саймон лишь фыркает и качает головой.       — Ах, не волнуйся, детка, — утешает сына Элейн. — Для меня ты всё равно особенный, Джон Лейт.       Джонни уж было собирается закатить глаза, но короткий выдох Саймона застаёт его врасплох.       — Лэйт, — затаив дыхание, повторяет он, словно пробует имя на вкус, обкатывая на языке.       — Ага, ну да, ты разве до этого не знал моё среднее имя? — спрашивает Джонни, уверенный, что его лейтенант как минимум удосужился ознакомиться с его личным делом.       — Само собой, просто… никогда не слышал его вслух, — тихо признаётся Саймон.       Боже, он не должен звучать так…       Для Джонни эта сцена едва ли не становится слишком — слишком романтичной, слишком трогательной, чтобы это вынести. И тот факт, что остальные члены его семьи находятся в непосредственной близости, пожалуй, единственная причина, по которой он не набрасывается на Саймона с поцелуем, которого они оба заслуживают.       Вместо этого он заставляет себя пожать плечами, вспоминая:       — О, точно! Вообще-то я как раз думал спросить про твоё второе имя.       — Это засекречено, — отрезает Саймон, вызывая тем самым немало смешков со стороны семьи Джонни.       — О-о-о, это нечестно, дорогуша, — возражает мама, и Джон в кои-то веки соглашается с ней. Саймон категорично мотает головой.       — Ага, держу пари, это что-то эдакое, — добавляет Рут, и Тёрк практически прожигает её взглядом. — Потому что ты вроде как... ну, знаешь, такой загадочный?       — Да, дружище, — пытается Грег. — Вряд ли всё настолько плохо, да?       — Это информация для ограниченного круга лиц, — продолжает упорствовать Саймон, хотя в его тоне можно уловить нотку самоиронии.       — И кто же в этот круг входит? — поддразнивает Джонни.       — Это засекречено. — Стоило это предвидеть…       — Агх! Ты скучный!       Саймон лишь оборонительно прикрывается Фрэнки, словно щитом размером с младенца, в то время как устроившийся в уголке дедушка изрекает очередную мудрёную поговорку, словно всеми забытый литературный персонаж:       — Инши на гиой аш токар э…       Кажется, что-то про гусей, думает Джонни…                     Джонни радуется, когда накануне ужина к ним присоединяется Элис: женщина с щедростью, выходящей за все возможные рамки, выражает свою благодарность, вручая подарки всему семейству.       — Ох, Элис, дорогая, ты просто чудо, — восторгается Элейн: вот уж кто всегда рад перспективе получить презент. Свой новый браслет она принимает с довольной улыбкой.       — А это для тебя, Джонни, — Элис протягивает ему небольшой упакованный свёрток. — Твоя мама рассказывала, как тебе нравилось писать в дневнике.       И действительно: это аккуратный блокнот в кожаном переплёте, с характерным строгим запахом — всё как положено.       — Спасибо, Элис. Это замечательно, — отзывается он, благодарно целуя женщину в щёку.       — У меня и для тебя кое-что есть, Саймон, — добавляет она и внимательно смотрит, как тот с некоторой неуверенностью распаковывает свой подарок. — Подумала, что тебе понравится добавлять в него рецепты. Уже внесла туда один для помадки, тот самый.       — Спасибо, — произносит Саймон, искренне ошеломлённый. Он раскрывает блокнот в своих больших ладонях, пальцами пробегаясь по пустым страницам.       — Впишешь туда своё имя? — спрашивает Джонни, подталкивая его в бок.       — Возможно.       — Да? Полное имя? — продолжает он допытываться, но получает в ответ лишь хриплое ворчание. — Мистер Саймон Т...?       Саймон, цыкнув на него, захлопывает книжку, качает головой. Но уже через несколько секунд выражение его лица смягчается, и он кивает на блокнот Джонни.       — Не думал, что ты всё ещё пишешь.       — На самом деле, нет, — признаётся Джонни, краснея от мысли, что Саймон заметил его почеркушки в старом дневнике. — Хотя Элис подумывает о создании клуба.       — Хм. — Саймон методично поглаживает пальцами кожаную обложку, отвлекая их обоих. — Она очень… добра к тебе.       — А, да, — соглашается Джонни, придвигаясь чуть ближе. Очевидно, в мужчине накопилось множество невысказанных чувств, но он предпочитает остановиться на мысли, что Саймон... рад, что в жизни Джона появился друг. — О чём вы вчера говорили? — решается спросить он.       Саймон продолжает изучать свой дневник, но всё же бормочет:       — Она рассказывала мне о своём сыне.       Ох, точно...       Джонни действительно следовало бы предупредить его об этом заранее, учитывая, что это первые праздники миссис Клайн без Тревора, и горе её по-прежнему ощущается слишком остро. Бедняжка…       Он размышляет, был ли тот достаточно тактичен, но потом Саймон тихо добавляет:       — А я рассказал ей, как мой брат умер на Рождество.       Ох…       Джонни буквально ощущает, как изнутри всё обдаёт холодом. Словно мороз пробрался ему под кожу и сковал на месте.       — Ч… чт… — начинает Джонни, чувствуя, как неуверенность сдавливает голосовые связки. — Почему ты… никогда ничего не говорил? — ухитряется выдавить он шёпотом. «Мне» остаётся невысказанным дополнением.       Господи… внезапно всё это начинает казаться куда хуже. Веселье, смех, пребывание в кругу семьи…       Отстранённость Саймона. Его тихое принятие…       Твою мать... каково ему должно быть сейчас? При всём при этом?       Но мужчина просто пожимает плечами, как и всегда.       — Это было двадцать ёбаных лет назад, и я давно это пережил.       Отговорка. Повод отвлечь от себя внимание. Не то чтобы Джонни винил его.       — Всё равно — Саймон…       — Не волнуйся насчет этого, Джей, — говорит он. И тут, прежде чем Джонни успевает что-то возразить, вперёд выскакивает Джесси, хватая Саймона за руку:       — Пойдём, дядя Гоуст! Хочу показать тебе мою новую боевую формацию!       А Джонни остается сидеть на своём месте, переосмысливая каждый их разговор с момента его прибытия или, может, с момента, как он познакомился с этим человеком; выискивая признаки того, что он облажался по полной программе. Но Саймон...       Кажется, что Саймон в порядке.       Кажется, что он всегда в порядке.       Ему даже не нужна маска, чтобы притворяться, — и это самое страшное...                     Немного погодя Элис присоединяется к Джону на диване, и они вдвоём наблюдают, как Саймон играет с его племяшками. Вся эта сцена пропитана теплом, которое простирается далеко за пределы простого наблюдения за тем, как мужчина отдаёт приказы двум маленьким девочкам с той же решительностью, что и любому кадету.       — Что я говорил, малёк? Нужно целиться ракетами в танк, иначе всему твоему подразделению пиздец!       — Есть, сэр! — пищит Джесси, швыряя рождественскую хлопушку в Эггинова трансформера, после чего ныряет в укрытие за ёлку.       — Давай, добьём её, пока она на земле! Пошла, пошла!       Мама тоже присаживается к ним и заводит непринуждённую беседу с Элис. Джонни рад видеть, что их дружба снова налаживается. Хотя его всё ещё коробит отсутствие такта у его матери.       — Так что, Элис, как вы обычно проводите праздники? — спрашивает она, потому что, конечно же, бедная женщина так и горит желанием отвечать на подобные вопросы…       — Ох, обычно всё было очень скромно, особенно последние несколько лет, — признаётся Элис, слишком вежливая, чтобы уклониться от маминого назойливого интереса. — Хотя… у нас в Кэрнгормсе есть домик, мы частенько туда ездили.       — А, звучит чудесно.       — Мм, так и есть. Давненько мы там не появлялись, но знаете что… — С этими словами Элис поворачивается к Джонни с почти заговорщицким взглядом. — Я тут подумала, что вы, мальчики, могли бы заглянуть туда, посмотреть достопримечательности, пока Саймон здесь.       При этой мысли Джонни оживляется, не уверенный, действительно ли Элис предлагает то, о чём он думает: романтический отдых для них двоих, возможность слинять ото всех, чтобы побыть наедине.       — Отличная идея, — отзывается он.       — Ага, это недалеко от Лаггана. Конечно, местечко небольшое, но, возможно, вам будет полезно немного сменить обстановку и развеяться. — Да благословит Господь эту женщину. — Можете оставаться, сколько пожелаете.       Но, разумеется…       — А, есть предложение, — встревает его матушка, и Джонни чувствует, как в висках, словно по команде, тут же начинает пульсировать, — если вы действительно поедете в ту сторону, Джонни, было бы очень мило с вашей стороны заодно закинуть домой дедушку. Волнуюсь, что… ох, ты и сам знаешь, в его возрасте ему не стоит так много путешествовать, правильно?       И-и-и вот и подвох…       Разве может он хоть раз в жизни получить хоть что-то хорошее только для себя одного…       Скрипя зубами, Джонни недовольно соглашается:       — Хорошо, мы подумаем об этом. — Три часа в машине с его невразумительно бормочущим дедом, что может быть романтичнее…       А учитывая, что вести будет Саймон… Уфф, их ждёт то ещё удовольствие.       Он всё равно от души благодарит Элис и ухмыляется, когда та тихонько бормочет:       — Просто подумала, что вам двоим, возможно, захочется побыть наедине...       Да уж, кто бы не захотел...                     После ужина все собираются вместе, чтобы выпить и пообщаться. Грег, к сожалению, не в настроении повторять вчерашнее представление — сегодня он куда более осторожен с напитками.       Саймон молча устраивается на другом конце кухни, и Джонни постоянно держит его в поле зрения, что, безусловно, отвлекает. Впрочем, с некоторых пор он также следит и за Тёрком: прямо сейчас его ОЗД (особо-значимое-дерьмо) роется в телефоне, усевшись на диване позади Джона, в то время как Джесси изо всех сил пытается того выбесить, сопровождая возню со своей экшн-фигуркой всевозможными звуковыми эффектами.       Его отец и дедушка горячо спорят о способах приготовления хаггиса, Каролайн и Рут наслаждаются редким моментом сестринского единения, смешивая коктейли. Сам Джонни более чем доволен: облокотившись о кухонную стойку, он слушает, как Элис рассказывает о недавнем рождественском представлении, и сколько «подарков» оставил после себя его пёс-хэдлайнер.       Смеяться легко. И так же легко потерять бдительность, поддавшись теплу и прекрасному настроению по случаю праздника.       И пускай Джонни расстался с большей частью своих военных повадок, его инстинкты всё ещё при нём.       Происходящее дальше — прямое тому доказательство.       Всё, что он успевает услышать в качестве предупреждения, — это резкое «Эй, осторожней!» от Тёрка, следом короткий взвизг, и…       …Он оборачивается ровно в тот момент, как Джесси соскальзывает со спинки дивана позади него. И совершает единственное, что приходит ему в голову.       За мгновение Джонни стремительно отталкивается от стойки и, отбросив костыли, вытягивает руку, чтобы поймать девочку, прежде чем её голова врежется в книжную полку.       Краем глаза он замечает, что Саймон тоже рванулся вперёд, но... Джонни просто стоял ближе.       И, Иисусе...       Он едва успевает, и визжащая в его руках девчушка остаётся целой и невредимой. Вот только…       …Проходит несколько секунд, прежде чем последствия его действий дают о себе знать. Три, два, один, и..       — Бля-я-ядь, — шипит он, как можно осторожнее выпуская Джесси из рук, пока его тело окончательно не сдало.       О, Господи... Ощущения совсем не из приятных. По центру спины полыхает огненный смерч, словно от худшего защемления нерва в его жизни, и отголосок этого падения едва не лишает Джона зрения.       Он соскальзывает на пол.       Но уже через мгновение кто-то подхватывает его, пока он сползает вниз, скрючиваясь калачиком.       Пальцы на его пульсе.       Голос в ухе, который звучит как…       «На ноги, сержант, какого хера ты ждёшь, шевелись — Джонни!»       Джонни трясёт головой, но это движение лишь усиливает боль.       — Боже... мнрг... не стоило этого делать... блядь...       — Тише, тише… — Это Саймон. Конечно, это он. Твёрдые, надёжные руки на сонной артерии Джона. Неужели они всегда так дрожали?       Он не успевает как следует задуматься об этом — боль снова обжигает спину, забирая на себя всё его внимание.       Тем временем Рут бросается к ним, поднимая с пола свою дочь.       — Джей-Джей, что ты натворила на этот раз?       — Я в порядке, мамми, просто поскользнулась, — бормочет девочка, пока Рут уводит её от дяди, который теперь стонет, уткнувшись лицом в ковёр.       Но на том суматоха не заканчивается. Каро с криками набрасывается на сестру за то, что та «даже не следила за ней! Она могла сломать себе шею!».       — Откуда мне было знать?!       — Не похоже, что твой парень вообще помог! Лучше б ты не толкал её, чёртов придурок! — взъедается на Тёрка женщина, и бедолага брызжет слюной, как идиот:       — Чт– Конечно, я не толкал! Это уже слишком!       — Конечно, вот только ты даже не попытался её поймать, и теперь Джонни, блядь, ранен…       — Довольно!       Джонни не уверен, кто именно рявкает — должно быть, па, — но этого оказывается достаточно, чтобы присутствующие вспомнили, что он по-прежнему корчится на полу от боли, и только Саймон и Элис пытаются ему помочь.       — Дерьмо, — шипит мама, редко используя подобные словечки. — Думаешь, мне стоит вызвать врача? Джонни, детка, ты в порядке?       Сам того не замечая, Джонни начинает тяжело дышать, трясясь так, что покрывается испариной, слишком сильно стиснув челюсти, чтобы выдавить вразумительный ответ.       — Унргх... я… порядк…       — Давайте попробуем перевернуть его на живот, — предлагает Элис со спокойствием в голосе, которое Джонни сейчас охереть как ценит. — Проверим, не повредил ли он послеоперационный шов, хорошо?       — Не, нормально, отпустит, — пытается убедить он остальных, хотя сам в это не верит. — Чутка масла и чеснока должны помочь.       Где дедушка, чтобы подтвердить это, когда Джон в нём так нуждается?       Джон смутно различает, что отец стоит на коленях возле его головы, прямо как в тот раз, когда Эгги выбила всё дерьмо из Джоновой ноги. Мужчина наклоняется над ним вместе с Саймоном в попытке оценить его состояние.       — Да, сынок, но мы всё равно должны осмотреть швы, — отвечает па, успокаивающе поглаживая его по голове, но Джонни не может избавиться от ощущения, что всё его нутро объято пламенем, и начинает задыхаться ещё сильнее.       Чёрт...       А ведь всё шло так хорошо… Слишком хорошо...       — Я собираюсь перевернуть тебя, Джонни, — бурчит Саймон, само его присутствие рядом успокаивает. Боже, когда он успел взять его за руку? Джон цепляется за чужую ладонь, даже когда Саймон начинает приподнимать его. — Тебе просто нужно будет…       — Ааагх! — Джонни невольно издаёт жуткий вопль, почувствовав резкую боль.       И так же внезапно…       Саймон тут же шарахается назад, словно его ударило током.       — Господи, блядь… Просто… дай мне секунду, — хрипит Джонни, скручиваясь обратно в позу эмбриона, и вновь тянется к его руке.       Но Саймон не возвращается к нему.       Джон чувствует, как тот вскакивает на ноги, не произнося ни слова, и в следующую секунду его шаги удаляются из гостиной. Слышно лишь, как с грохотом распахивается входная дверь, следом — свист зимнего ветра.       Твою ж мать...       Повисает почти оглушительная тишина. Джонни по-прежнему пытается перевести дыхание, остальные просто... молчат. Но спустя мгновение Кэролайн занимает освободившееся рядом с Джоном место и осторожно перекладывает его на живот при помощи отца.       — Вот так, Джон, всё в порядке, просто расслабься, — говорит Каро, и Джонни лишь пару раз всхлипывает, когда девушка принимается осматривать его спину на предмет повреждений. — Рана выглядит нормально, детка, не думаю, что ты что-то порвал.       — Но, пожалуй, всё равно стоит завтра отвезти тебя в клинику, милый, — добавляет мама, сочувственно гладя его по голове. — Ах, мой бедный ягнёночек…       Теперь, когда он лежит, уткнувшись лицом в ковёр, Джонни не может скрыть своего дискомфорта. Редкие бессильные слёзы впитываются в грубый ворс, и он чувствует себя так же, как тогда, когда очнулся в той больнице — нет, он будет об этом думать сейчас.       Он подтягивает ноги в груди, и одно это движение вселяет в Джона уверенность: он не сломан, не парализован, не…       Он в порядке.       Он будет в порядке…       — С Джесс всё хорошо? — хрипит он, пытаясь повернуться с помощью сестры.       — Она в порядке, Джонни, — бормочет Кэролайн, поглаживая его по загривку и осторожно, мало-помалу поднимая мужчину с пола. В спине по-прежнему ощущается пульсация, но ему удаётся сесть, теперь испытывая крайнее смущение из-за всей этой трёклятой ситуации.       — А… Саймон…? — Он даже не уверен, о чём именно спрашивает. Но ему нужно знать.       — Он просто... сбежал? — сообщает мама с легким упрёком. — Не знаю, почему. Выглядел напуганным до чёртиков.       У Джонни нет никакого толкового объяснения подобной реакции, но Каро просто шепчет: «Он солдат, мама», и, хах, Джонни уверен, что сестра попала в точку.       Посттравматическое стрессовое расстройство в самой его наглядной демонстрации...       Хотел бы Джонни не быть его причиной.       — Схожу проведаю парня, — па поднимается на ноги, тоже издав при этом кряхтящий стон, и направляется к двери следом за Саймоном. В сарай, можно не сомневаться, — если бы Джонни спросили, куда оба делись.       Вдвоём Каро и Грегу удаётся переместить Джонни на диван и уложить его на живот. Мама приносит пакет со льдом и обезболивающее, а Элис заваривает какой-то особенный чай, который, по её словам, помогает от нервной боли.       И ему, возможно, было бы комфортно, не окажись он сейчас в пределах слышимости всех присутствующих, которые переговариваются за его спиной: разволновавшаяся не на шутку матушка; Рут и Алан, которые теперь принялись сраться с новым пылом. Отец с улицы так и не вернулся.       Джонни лежит, уткнувшись лицом в подушки. Отсюда ему не видно боковое окно и то, что за ним происходит, но ему нравится представлять, что он может заглянуть в сарай и увидеть, как Джек беседует с Саймоном. Как они вдвоём склоняются над отцовским старым ржавым байком, как мужчина с мужчиной, пока вокруг них падает град — сцена из снежного шара…       Интересно, о чём они говорят?...       Вскоре рядом с ним пристраивается Джесси. Кажется, девчушка пережила всю эту кутерьму довольно спокойно.       — Прости, дядя Соуп, — говорит она, выглядя виноватой, но не слишком расстроенной. Будь на её месте Эгги, та бы уже разрыдалась; собственно, это она и сделала, и прямо сейчас Кэролайн сидит на кухне, утешая девочку, хоть во всём этом даже не было её вины. Бедняжка. Ей досталась вся драматичность МакТавишей.       — Не бери в голову, Джесс, — бормочет он, позволяя племяннице устроиться у него под рукой. — Твой дядя чутка более хрупкий, чем твои игрушки, а?       — Я могу принести клейкую ленту, если нужно.       Он фыркает, прижимает её поближе к себе.       В конце концов, входная дверь слегка приоткрывается, раздаются приглушенные голоса. В помещение вновь врывается ледяной воздух. Джонни слышит, как в прихожую подходит Элис, слышит чьи-то тихие, приглушённые слова — быть может, ответное бормотание Саймона.       Какое-то время они задерживаются в коридоре. Пока дверь снова не распахивается и тяжёлая поступь ботинок не возвращается обратно к навесу сарая.       Вошли и вышли...       Прямо как...       «Гоуст подал заявление на перевод. Три дня назад отправился на тайную операцию».       Хмм..       С какого момента бегство для этого человека стало предпочтительным вариантом действий? За все годы службы Джон ни разу не слышал, чтобы лейтенант Райли призывал к отступлению.       Только посмотрите, что они сделали друг с другом...       Сочетание анальгетиков и удивительно эффективного чая основательно притупляют способность Джонни оставаться начеку, но ему всё же удаётся уловить тихий шёпот Джесси, прильнувшей к его плечу:       — Дядя Гоуст — мой папа?       Он бы посмеялся, если б чувствовал себя лучше. Вместо этого Джонни едва заметно качает головой, уткнувшись в подушку.       — Нет, курёныш.       — Ох. — Джесси разочарованно хмурится. Льнёт ближе. — Вот было бы круто.       — Да, было бы.                     Учитывая, что он испортил остаток Рождества, Джонни не удивляется, когда все начинают расходиться. Рут удаляется, даже не попрощавшись, следом за ней — недовольно ворчащий Тёрк. Отец на пару с зятем относят Джонни наверх, чтобы он мог отдохнуть в более комфортных условиях.       Саймон так и не возвращается в дом.       Из окна Джоновой спальни виден свет в сарае.       И Джон всерьёз задаётся вопросом: неужели этот человек и вправду не удосужится даже проведать его, — всё ещё отказываясь воскрешать в памяти образы пустого больничного стула. Не сейчас, не после всего случившегося...       Какое-то время он лежит, укрывшись покрывалом, не то чтобы ожидая чего-то, вслушиваясь в доносящиеся с первого этажа приглушённые звуки: как прибираются его родители, как гаснут одна за другой рождественские гирлянды — уже не столь полный наивного ожидания, как в детстве, когда он так надеялся хоть краем глаза увидеть возвращающегося домой Санту…       …Должно быть, Джонни в конце концов провалился в сон, но его армейское чутьё всё ещё на высоте, даже несмотря на лекарства, потому что он мгновенно просыпается, как только слышит, как отворяется дверь в его комнату: тихий скрип, пять твёрдых, уверенных шагов. По крайней мере, он знает, что это не дедушка...       Раздаётся негромкий вздох, прежде чем он приоткрывает глаза, наблюдая за тем, как очертания чужой фигуры устраиваются возле него во тьме. Следом — едва различимое бормотание:       — Ты в порядке?       — Ага, — шепчет в ответ Джонни, слишком трусливый, чтобы спросить о том же.       Потому что он знает, что Саймон был напуган.       В этом-то и вся загвоздка, не так ли?       Он напуган так же, как и я, — наконец начинает понимать Джонни, — мы оба так чертовски напуганы.       Всем. Друг другом. Тем, чтобы сказать это вслух.       Было бы смешно, если бы не было так жестоко.       Они могут прятаться сколько угодно: за масками, за распиханным по тайникам оружием, за чёртовым ПТСР, — но на деле всё сводится лишь к этому.       — Спасибо, что празднуешь с нами, Саймон, — вздыхает Джонни после нескольких минут молчания, снова прикрывая веки. — Ты отлично справляешься, милый.       Ему нужно было признать это. За все те очевидные усилия, которые предпринял этот человек, вышедший из своей зоны комфорта настолько, что вполне мог бы оказаться за пределами планеты; за вынужденные любезности, попытки быть вежливым; за то, что не осуждал его семью, за смех, за то, что был рядом, за то, что вообще приехал сюда…       За то, что был «мальчиком Джона», когда Джон больше всего в нём нуждался.       Саймон не отвечает, как и предполагал Джонни.       Но он бросает мужчине запасное одеяло, снова кутаясь в собственное лишь после того, как слышит, что Саймон и сам укрывается, устраиваясь поудобнее.                     Не все ночи проходят спокойно. Джонни это знает.       И, кажется, настало время, когда оберег Рут утратил свою силу, доказав, что с самого начала был всего лишь блёстками, ленточками и клеем.       Джонни резко просыпается, когда с пола доносится хриплое ворчание и прерывистый выдох.       Он должен был догадаться…       Делиться кошмарами с напарником становится неизбежностью, особенно когда речь идёт о солдатах. Но Джонни знает, что Саймон всегда притворялся, что это не так, и всякий раз, когда его заставали дрожащим в своей постели, утром об этом упорно умалчивали.       Не то чтобы Джонни когда-либо сам поднимал эту тему, но он периодически напоминал о ней, поскольку во сне этот человек мог… проявлять агрессию. Именно поэтому Джонни сейчас соблюдает осторожность.       Он скатывается с кровати и садится, чтобы взглянуть на Саймона. Тот напряжённо застыл, свернувшись на полу клубком, и хрипло, судорожно дышал, крепко стиснув руками голову.       Но то, что окончательно добивает Джона — это тихое хныканье.       — Эй, — пытается Джонни, мягко подталкивая его ногой. — Просыпайся, приятель.       Он понимает, что мужчина наглухо погряз в своём кошмаре, когда тот не вздрагивает в ответ на его действия. Саймон просто продолжает биться в судорогах, а резкие, учащённые вдохи только подчёркивают его муки.       — Саймон, — выдыхает Джонни, опускаясь рядом с ним на колени, насколько позволяло ему тело; спина по-прежнему побаливала. Он знает, что, скорее всего, совершает ошибку, но всё равно тянется к чужому плечу. — Эй, ты в порядке, любимый–       Стоит только ладони Джона коснуться его тела, как Саймон лихорадочно хватает ртом воздух и с рычанием кидается в его сторону. И, хоть Джон и ожидал подобного расклада, ему всё равно прилетает в скулу — удар кулаком достаточно сильный, чтобы отбросить его назад.       Ох, с-с-сука… Это будет сложно скрыть утром.       Его тихого стона оказывается достаточно, чтобы вырвать мужчину из этого состояния. Саймон резко садится. В тусклом свете комнаты виден ужас, застывший в широко распахнутых глазах.       — Черт, блядь, я тебя ударил? — шипит он, всё ещё обхватывая голову предплечьями, словно пытаясь удостовериться, что она действительно принадлежит ему.       Не рискуя включать прикроватную лампу, Джонни вместо этого кликает по телефону. Подсветки экрана хватает, чтобы успокоить его; чтобы увидеть дрожь, всё ещё сотрясающую тело Саймона; бледность его лица; то, как он стискивает челюсти, уже заново возводя перед собой стену, за которой так любит прятаться.       — Мелочи, еле задел, — преуменьшает Джонни, не уверенный, стоит ли ему снова попытаться прикоснуться к нему. Он хочет, но не делает этого.       Саймон закрывает лицо рукой и с тяжёлым выдохом оседает на пол, пытаясь стабилизировать дыхание; что, по его опыту, занимает около пяти секунд.       — Плохой сон? — спрашивает Джонни, привалившись спиной к краю кровати, машинально потирая наливающуюся под глазом шишку. Могло быть и хуже…       Саймон просто фыркает: «Конечно», как если бы вообще существовало такое понятие, как «хороший сон».       — Хочешь поговорить об этом? — спрашивает Джонни. Он знает, что тот не захочет, но всё равно чувствует, что должен спросить.       — Тебе лучше вернуться в постель, — вот и всё, что отвечает на это Саймон.       — Ага.       Но Джонни не делает этого. Просто и дальше сидит рядом с ним на полу.       Долгое время.       Комната погружается в безмолвие. Никто не говорит. В полутьме слышно лишь тяжёлое дыхание — оба сознательно не решаются становиться тем, кто прервёт молчание, первым сделав шаг навстречу.       Джонни шокирован, когда этим человеком становится Саймон.       Как и шокирован его словами.       — Иногда ты напоминаешь мне его, — бормочет Саймон, негромко вздыхая, прежде чем уточнить: — Томми.       Джонни задерживает дыхание.       — Он был хорошим, — заявляет Саймон как ни в чём не бывало. — Не как я. Умный. И забавный. — С его губ срывается сухое хмыканье, в котором сквозит нежность. — Он был единственным, кто мог рассмешить меня, клянусь, а это было непросто. — Ещё один неопредёленный вздох. — Он был просто... лучше.       Обвив колени руками, Джонни кивает, словно готовясь к тому, что Саймон собирается сказать дальше.       — Папа частенько бывал буйным, поколачивал нас, ну, знаешь?       Нет. Он не знает.       Никогда в жизни он не сможет осознать, каково это... Но всё равно кивает в ответ.       — Иногда становилось совсем плохо. Маме никогда не нравилось заострять на этом внимание, если только мы не начинали орать слишком громко. Тогда она старалась присоединиться. — Он слабо выдыхает, будто в подобии усмешки. — Но Томми… Томми всегда пытался взять на себя основной удар, понимаешь? Всегда пытался отвлечь старого ублюдка от меня, бдил, как ебучий ястреб. Упрямый — как ты, знаешь? Никогда не знал, когда пора отступить.       Джонни замирает в ожидании, когда же грянет гром — а грянет он непременно…       — Довольно удивительно, что в итоге убил его я, а не старик. Даже иронично.       Слышен стук дождя по оконному стеклу, ровное дыхание Саймона, банши, разгуливающие по шиферной крыше.       Но Джонни слушает.       — Я влип в неприятности, как принято говорить. Героин, по большей части. Хотя, если сейчас об этом задуматься, это наверняка была какая-то дешёвая подделка. Хех.       — Ведь я был ещё ребенком, откуда мне было знать?       — Даже не буду притворяться, что это было приятно, потому что, чёрт возьми, это точно было не так. Не позволяй никому ссать тебе в уши, будто это дерьмо помогает справиться с трудностями, клянусь, я едва держался, блядь, даже в самом начале.       — Первое время Томми пытался помочь. Пытался быть хорошим старшим братом, наставить меня на путь истинный. Но он тоже искал выход, как и я. Может быть, даже больше…       — Я так и не смог этого понять. Потому что у него была девушка, которая его любила, были планы поступить в универ — не думаю, что у него бы получилось. Но ему было... ради чего жить, знаешь? А я...       — Я рассчитывал, что в следующую неудачную сделку мне всадят нож в глотку. Что папа наконец-то выложится на полную, когда в следующий раз повалит меня на пол, что следующая доза окажется чуть выше моего предела...       Твою мать…       Джонни не понимает, в какой момент на глаза успели навернуться слёзы, но даже не пытается их вытереть.       Он просто продолжает слушать.       — Оказывается, Томми всё-таки вытащил мой счастливый билет, — бормочет из темноты Саймон; голос его по-прежнему шокирующе спокоен. — Нашёл его в ванной рождественским утром.       Джонни закрывает глаза.       Что ему остаётся сказать, кроме как:       — Саймон, мне так...       — Не надо. — Приказ. Команда, столь же непоколебимая, как и любая другая, которую он отдавал на полях сражений и в мрачных подсобках. — Просто...       Дай мне закончить, — не договаривает он.       Но Джонни всё равно позволяет ему.       — Пришлось ждать с похоронами, потому что земля была такой пиздецки промёрзшей. К тому времени его подружка уже избавилась от ребёнка…       Господи, блядь, Иисусе...       — Думаю, это был мальчик...       Рука Джонни находит чужое плечо, просто чтобы коснуться его, просто чтобы сказать: я здесь, я здесь, я здесь…       Саймон продолжает.       — Следующим был отец. И это, наверное, единственная причина, по которой я до сих пор жив. Нажрался в хлам после Нового года, пытался меня придушить. Но он был слишком неаккуратен, и мне в кои-то веки удалось его с себя сбросить. Тогда я впервые почувствовал, что сильнее его.       — Думаю, я его напугал. Я был... в те времена я был страшным.       — Конечно же, он просто съебался. Въехал на тачке в реку той ночью. Утонул.       Джонни начинает круговыми движениями поглаживать плечо мужчины, пальцами спускаясь вниз по предплечью, бессознательно стремясь к тому самому месту, к повреждённой коже.       — Мама так и не смогла привести ванную в порядок после... Томми. А там, скажу я тебе, был полный пиздец. Неделями мы просто оставляли всё как есть. Думал, это пятно никогда не выведется.       — Взял какую-то кислоту, решил, что она поможет. Начал драить весь пол. К тому времени у меня уже прошла худшая стадия ломки, и мне просто... Мне нужно было на чём-нибудь сосредоточиться. Но мама...       Джонни напрягается, его рука рефлекторно сжимается.       — Она уже сходила с ума, я должен был заметить. Превратила ванную в что-то вроде алтаря, не хотела признавать, что его больше нет. Поэтому, когда она увидела, как я стою там на коленях, как отмываю грязь Томми, она просто…       Пальцы пробегают по рубцовой ткани: шишковатой, натянутой, деформирующей кожу на руке Саймона, на его плече, на шее, на лице…       — По крайней мере, успел увернуться, да и большую часть я уже израсходовал, так что контейнер даже не был полным. Считай, повезло.       Повезло…       Его собственная мать облила его кислотой, а Саймон называет это везением…       Джонни чувствует, что его начинает мутить.       — В итоге её упекли в психиатрическую клинику, что не очень хорошо закончилось. Слышал, что она задушила себя простынёй, пока я всё ещё находился в ожоговом отделении. Не скажу, что мне действительно было до этого хоть какое-то дело.       Боже…       — Потому что мне никогда не было дела. Ни до кого из них. И сейчас нет.       Джонни открывает рот, но ему нечего сказать, кроме:       — Саймон...       — Нет, — заявляет Саймон, прямо и без обиняков. — Мне всегда было плевать, Джонни. Клянусь, это чистая правда.       — Я не плакал, когда хоронили моего брата. Я, блядь, смеялся, когда из реки выуживали отца. А единственным дерьмом, которое я получил, когда узнал о маме, было ебучее письмо из службы опеки, в котором говорилось, что я принадлежу правительству. Мне стукнуло шестнадцать на следующий день после операции по пересадке кожи на плечо…       — Но мне, блядь, было всё равно. Даже тогда. Даже когда меня выписали спустя месяцы. Или когда в семнадцать мне наконец-то позволили записаться на службу, потому что я решил, что если уж я принадлежу этим ублюдкам, то они вполне могут извлечь из меня хоть какую-то пользу…       — Мне было плевать, когда меня отправляли на худшие задания. У меня была репутация, понимаешь? Парень, которого посылали, когда хотели, чтобы не было никаких вопросов, никаких следов, никакой нравственности — и поверь, некоторые из этих заданий могли быть... невообразимо ужасными…       — Саймон, дорогой, — снова начинает Джонни, на этот раз пытаясь взять его за руку, но тот отстраняется.       — Мне всё равно, Джонни.       Он действительно верит в это, не так ли…       — Я... я даже не знаю, зачем говорю тебе это... Просто я, блядь…       Что-то в нём меняется, словно Саймон наконец-то приходит в себя; голос становится резче, отчаяннее. Что лишний раз доказывает, как сильно он напуган в глубине души.       Раскрываясь, шаг за шагом…       — Я не из тех, кому... может быть не плевать, ясно?       Так почему же это звучит как мольба к Джону утверждать обратное?       — Я видел, как умирало бесчисленное множество людей. Семьи, дети, даже от моей руки. Ни одна из этих смертей для меня ничего не значила, потому что... Меня нанимали именно за то, что мне было всё равно.       — Саймон...       — Клянусь ёбаным Богом, я мог бы наблюдать, как каждого из «сто сорок первой» разносит в клочья, и мне…       — Посмотри на меня, любимый…       — Ёбаного… Прайса могут завалить из снайперки прямо перед моим лицом, а я всё равно не почувствую...       — Саймон, всё в порядке.       — Но... но ты... с тобой…       Голос Саймона срывается — слишком много, слишком много...       — Джонни, ты...       Его имя, словно обещание, острое, как нож, как крик, как всё, что он никогда не говорил и никогда не скажет…       — Всё хорошо, — повторяет Джонни. — Всё хорошо, Саймон. — Просто чтобы сказать ему: я знаю.       Я блядь знаю всегда знал и всегда буду знать...       Саймон всё равно делает свою лучшую попытку — сломленный, потрясённый, трагически потерянный…       — Я рад, что ты пострадал, — шепчет он с такой убеждённостью, как если бы говорил правду, потому что это всё, что он может дать, — если это будет значить, что я не смогу убить и тебя тоже.       Как может признание, выдранное из самого нутра, начисто лишённое сантиментов, обмотанное колючей проволокой... всё равно звучать так красиво?       Точно так же, как оно заставляет Джонни улыбнуться, несмотря на весь ужас, которому он только что был свидетелем, и слёзы, которые продолжают обжигать ему щёки. Всего лишь проблеск тепла в темноте, словно кто-то забыл выключить одну-единственную мерцающую нить гирлянды в комнате, которой никогда не было.       Точно так же, как любовь — всего лишь скудное словцо для того чувства, которое испытываешь, вырезая инициалы на ядерной боеголовке в Верданске и засыпая рядом с ней с уверенностью, что даже если бы им не удалось её обезвредить, историки однажды могли бы прошерстить обломки и найти доказательства их чувств, сколь глубоко бы те ни были зарыты, какими бы изломанными, искорёженными и покрытыми пылью ни были…       Боже...       Они всегда были такими пиздецки безнадёжными, не так ли...       Джонни качает головой, наконец позволяет себе сползти по бортику кровати и растянуться на ковре рядом с Саймоном, плечом к плечу.       — Осторожно, лейтенант, — говорит он, неспешно растягивая слова, вдох за вдохом. — Люди могут начать думать, что я тебе нравлюсь или что-то в этом роде.       Ответ Саймона столь же сухой, каким и должен быть, — столь же любимый, как внутренняя шутка:       — Боже упаси...       Джонни посмеивается. Приятный звук в темноте.       Его рука снова находит руку Саймона, заземляя, словно якорь, сжимая ровно с той силой, чтобы выразить безмолвное «спасибо».       За то, что мужчина поделился всем этим. За то, что позволил ему узнать.       Джонни тянет чужую ладонь вверх по груди. Прижимается губами к каждой мозоли, вдыхая едва уловимый, засевший под ногтями запах ржавчины от отцовского мотоцикла.       И ему так хочется, чтобы эти слова звучали так же мягко, как и в его мыслях, но языки Альбы всегда были больше для закалённых сердец. Никаких нежностей, которые могли бы быть сметёнными свирепыми зимними ветрами...       — А гел агам ошт, — шепчет Джонни ему в кожу — звук грубый, шершавый, как напильник, — осыпая каждый палец напоминанием: — мо грай, мо хриэ, мо леннан…       Выдох Саймона заполняет промежутки между словами: они успокаивают, и мужчина слегка поворачивается на бок, придвигается ближе; его тёмный силуэт становится чётче.       Проходит совсем немного времени — и вот он уже утыкается головой в грудь Джонни, большой неженка. И пусть хоть кто-то посмеет заявить, что этот человек не любит обнимашки…       Джонни прижимает его к себе, выискивая ещё больше ласковых слов, чтобы вывести их на его шее:       — М'едал, мо тайше… — пропуская между пальцев белокурые, удивительно мягкие волосы.       — Твои языческие чары на меня не действуют, — бурчит Саймон через несколько секунд. Звук его голоса вибрирует в грудной клетке Джонни. — Я всё ещё не жаба.       Джонни в ответ лишь хмыкает, дразняще тянет за волосы.       — Что ж, очень жаль.       — Всё-таки мне понадобится этот словарь, — добавляет Саймон, чьи губы теперь скользят по ключице Джонни. Плохой мальчик... — Должен знать, что за херню ты там про меня наговорил.       — Думал, мы не делаем друг другу подарков, — хмыкает в ответ Джонни, хватая подушку с кровати и укладывая им под головы.       Саймон натягивает одеяло, устраиваясь поудобнее.       — Ну, у меня для тебя ничего нет, — произносит он с сильнейшим манчестерским акцентом.       — Ну, у меня для тебя ничего нет, — ворчит Джонни, выдавая свою лучшую (худшую) пародию на Саймонов говор.       — Это просто, блядь, ужасно, МакТавиш.       Тихий смешок.       — Хуже, чем моё пение?       — Господи, мне потребуется от тебя с десяток подарков, чтобы простить это надругательство над моими ушами.       Они оба смеются. Звук негромкий, тягуче-мягкий, как мёд.       Джонни резко дёргает его за волосы, отстраняясь, и тянется к прикроватной тумбе. Шарит рукой в ящике.       — Ага, есть у меня кое-что получше.       — Чт– ты что, в самом деле что-то мне купил, гадёныш? — возмущается Саймон, но Джон лишь цокает на него языком.       — А, ничего особенного. Просто заметил, что ты увидел кое-что, что тебе понравилось, — поддразнивает он, благополучно выуживая искомый предмет, радуясь, что не забыл стащить его снизу заранее.       После чего швыряет мужчине полароидный снимок, глянцево поблёскивающий в свете телефона.       — С праздником, детка.       Усмешка Саймона не похожа ни на что из того, что Джону доводилось видеть от него раньше. Он приподнимается на локтях, и, насупив брови, пялится на беззвучно ржущего Джонни.       — И что, по-твоему, я должен с этим делать?       — Любить и лелеять, — заявляет Джонни, зарабатывая очередной испепеляющий взгляд.       — Я не могу таскать это с собой, — рассуждает Саймон нехарактерно взволнованным тоном, размахивая фотографией так, словно снимок вот-вот примется осуждать его за сам факт присутствия в руках этого человека. — Тебе же здесь… семнадцать, Джей. Люди подумают, что я какой-то чокнутый извращенец.       — Тоже мне, новость...       — Ои! — Джон получает звонкий шлепок по руке. Справедливо.       — Просто… оставь её у себя, Саймон, — произносит Джонни, укладываясь обратно на пол и морщась от боли в позвоночнике. Но всё равно приходит к выводу, что оно того стоило. — Хочу, чтобы она была у тебя.       Он не объясняет, почему; не факт, что на то вообще есть причина. Ему просто нравится сама идея того, что Саймон время от времени будет поглядывать на него — на его улыбку, его длинные волосы…       — К тому же, на этой фотке я выгляжу чертовски сексуально, и я хочу, чтобы ты помнил об этом, лады?       — Ебучий ад...       — Он этого не отрицает!       — Заткнись.       Джонни знает, что глупо надеяться на что-то взамен, учитывая, что ему уже предоставили полный доступ к истории травм этого человека. Хотя Саймон, протягивающий ему руку, кажется достаточным вознаграждением.       Но когда он прижимается к нему, и оба устраиваются под одеялом на полу Джоновой спальни, и напряжение в его спине постепенно ослабевает, Джонни получает ещё один, последний подарок за свои хлопоты.       — Талмадж.       — А?       — Это... моё второе имя.       Джонни старается изо всех сил, но ему не удается скрыть своего:       — У-ф-ф.       Саймон практически рычит ему в лопатку.       — Ты сам просил...       — Талмадж, — медленно выговаривает Джонни, округляя согласные, перекатывая их на языке. — Чутка чопорно, не находишь?       Саймон отвешивает ему лёгкий подзатыльник.       — Я, блядь, его не выбирал. — Очередной грех от его чудовищных родителей, решает Джонни.       — Да не, отвечаю, не так уж и плохо.       — Твоя башка забита дерьмом.       — Саймон Талмадж, ага. Звучит как профессор или что-то в этом роде, какой-то учёный.       — Звучит как парень, который расквасит тебе нос, если ты хоть кому-нибудь когда-нибудь проговоришься, слышишь?       Саймон обвивает его рукой, и Джонни посмеивается, водя пальцем по блеклой татуировке:       — Конечно, любовь моя.       — Да похер, — бурчит Саймон. — Твоё всё равно красивее.       И кто сказал, что этот человек не может быть романтичным, когда захочет?       Потому что Джонни едва не падает в обморок, когда Саймон выключает свет на телефоне и бормочет ему в затылок, демонстрируя самый чудесный тому пример:       — Счастливого Рождества, Джонни Лейт.       Джонни улыбается, окунаясь в его тепло, его тень, его всё.       — Счастливого Рождества, Саймон Талмадж.       И когда утром он замечает этот старый полароидный снимок, торчащий из-под обложки свежеподаренного кожаного блокнота Саймона, прямо рядом с выведенными на нём каракулями «Гоуст», он улыбается сам себе.       Но он не может побороть озорной порыв добавить немного граффити от себя и быстро набрасывает пару каллиграфичных штрихов. Витиеватая, похожая на цветок «S», дерзкая, изогнувшаяся петлёй «J».       Рисунки чуть ниже — чистой воды случайность: маленький лающий шотландский терьер, гоняющийся за мультяшным призраком.       Увековечить себя в каракулях — чем не лучший способ заявить о себе, полагает Джонни, надеясь, что другой мужчина сочтёт их такими же милыми, как и он сам.       Впрочем, Джонни уверен, что именно так он их и воспримет, этот большой неженка…