что-то дивное и необычное

(Мартину снятся жгущиеся, как крапива, поцелуи, и чёрные простыни, и кровавые линии, с осторожностью и точностью вырезанные на его коже, и волны светлых волос) Вполне естественно, что он просыпается со стояком, одна из его ног перекинута через ногу Майкла, так что оно не могло не заметить этого. (Ему стоит сказать что-нибудь? «И что же, чёрт побери, Блэквуд?») («Спасибо, что помогло мне подрочить, ты не против сделать это ещё разок?») Его ухо прижато к груди, в которой не бьётся сердце, и Майклу не нужно дышать, и Майклу не нужно спать, и Мартин не представляет, почему это заставляет его чувствовать себя таким беззащитным. («Ты хочешь потрогать меня?») Если он засунет руку Майклу под кофту, то что он почувствует? Понравится ли Майклу? («Ты говорило показать тебе, позволишь ли ты мне показать, что ещё можно делать с телом, и ты тоже можешь мне показать, я хочу тебя, я хочу тебя, я хочу тебя») Оно прерывает тишину, проводя рукой по коже Мартина, оставляя за собой мурашки: — Ты не хочешь чая, Мартин? — Нет, — бормочет Мартин в зелёную ткань, стараясь не шевелиться, а затем думая, зачем он вообще это делает. Мартин практически чувствует, как Майкл внимательно рассматривает его, когда оно растопыривает пальцы руки, лежащей у него на животе, кончик одного из которых оказывается под резинкой его трусов. Ему кажется, что он, возможно, перестал дышать. («Тебе понравилось слизывать с меня кровь прошлой ночью? Господи, соберись, Блэквуд,» — но как он должен делать что-то кроме того, чтобы жаждать, пока Майкл в его постели? Ему, скорее всего, (не?) чудится покалывающее ощущение во всех местах, где побывал его язык) — Тебе бы хотелось чего-то ещё? — спрашивает оно и Мартин уже почти готов умолять Майкла порвать его на куски и позволить ему самому решать, как это понимать. — Я хочу тебя, — говорит Мартин, не задумываясь, хотя, конечно же, он уже об этом и думал. Оно берёт его за подбородок и наклоняет его лицо вверх, чтобы рассмотреть его, и щёки Мартина горят, что странно, потому что ему кажется, что он утопает во взгляде Майкла. Оно наклоняется к нему (по крайней мере, ему кажется, что оно должно было это сделать, потому что его губы оказались рядом с ухом Мартина) и шепчет, будто рассказывая секрет: — Но вот оно я. Мартин помнит, как оно сказало то же самое, когда он только вышел из душа в одном полотенце. Помнит, как оно поманило его жестом, и он подошёл, как агнец на заклание (ему понравилось быть агнцем), и сейчас он издаёт беспомощный, нечленораздельный звук. Пальцы Майкла больше не на его подбородке (он не может сказать, когда они пропали оттуда), они у его рта, и Мартин проводит языком по подушечке указательного пальца, потому что он там, и его язык тоже, и он жаждет, и голос Майкла тише, когда оно говорит: — Как пожелаешь, Мартин, — и он стонет в его ладонь. Мартин нащупывает его другую руку, которая всё ещё дразнит его (дразнит ли Майкл его? или оно просто не понимает?) возможностью оказаться под резинкой его трусов (но как оно может не понимать?) и отпихивает её в сторону, чтобы неуклюже вскарабкаться на Майкла и оседлать его бёдра, стараясь не слишком задумываться о костях в этих самых бёдрах, потому что он не уверен, есть ли они там на самом деле, и Мартин целует пальцы Майкла, потому что они всё ещё у его рта, он не знает, что делает, только то, что Майкл смотрит на него в это время, и что у него всё ещё стоит. Бесцеремонно оттолкнутая рука Майкла находит новое место, ложась на его ягодицы, и это ничего не значит, совсем ничего, но этот жест кажется Мартину собственническим и даёт ему небольшой толчок вперёд (и это ничего не значит, Мартин, ничего, он всего лишь сидит на его бёдрах в одних боксёрах, и оно даже не трогает его член ничего) (но это кажется чем-то большим, будто его чувства обострились, будто искры зажглись под его кожей) поэтому он издаёт ещё один жалкий звук, и пальцы Майкла пропадают с его губ так же, как чуть раньше с его подбородка, оказываясь в волосах Мартина, и оно целует его, проводя языком по его нёбу, заставляя бёдра Мартина дёрнуться против его воли. После этого он немного теряет над собой контроль, закрывая глаза, и крепко сжимая кофту Майкла в своих руках, и двигая свои бёдра вверх и вниз, как в позе наездника, снова, и снова, и снова, пока рука Майкла сжимает его зад, только подбадривая его; в какой-то момент он начинает тянуться неуклюжими пальцами к своему члену, но оно ловит его за запястье и не выдыхает тихое, но твёрдое: — Нет, — в его губы, и Мартину должно быть стыдно от того, как это заставляет его застонать. Он не знал, сможет ли кончить так (этого мало), пока Майкл не отстранилось от их поцелуя, оставляя Мартина с покалыванием во рту, и не сказало: — Покажи мне, — точно так же, как и прошлой ночью, не сводя глаз с его лица, и Мартин всё-таки достигает оргазма, тяжело дыша и краснея, и наверняка он не должен был так быстро кончить от того, что немного подвигал бёдрами (и он не должен был так быстро кончить от своего собственного кулака) (но руки Майкла тоже были там и направляли его, и это) (это—) и он всё ещё пытается вспомнить родной английский, когда оно говорит: — Спасибо тебе, Мартин Блэквуд, — и он снова теряет нить своих мыслей. — Извини, — говорит Мартин, — за что ты меня благодаришь? Майкл проводит своими слишком длинными пальцами по его волосам, на его лице играет та самая жуткая улыбка: — Эта часть тебя не для Ока. Она моя, — (Эти слова не могли не вызывать у Мартина мурашек). — Спасибо, что позволил мне увидеть. — Оу, — Мартин сглатывает и выпускает его кофту из своих рук. Он проводит пальцем по одной изящной скуле, любуется тем, как губы Майкла приоткрываются, — можем повторить в любое время. «Спасибо тебе, Майкл, за тысячу разных вещей,» — не говорит Мартин, потому что оно может попросить список. Вместо этого он целует Майкла, на какое-то время забывается в его прикосновениях, но его трусы уже начинают становиться липкими и неудобными, и вообще, ему надо пошевеливаться, он провёл в постели дольше, чем планировал, и ни капельки об этом не жалеет, но— — Мне пора на работу, — говорит Мартин с прискорбием, его язык кажется тяжёлым и до странности распутанным у него во рту, и его зубы физически не могут дрожать, но попробуйте сказать это им. — Око требует твоего времени, — говорит Майкл, его голос — как музыка для ушей Мартина (очень довольная музыка), и оно не останавливает его, когда он встаёт. А вот его ноги, с другой стороны, становятся проблемой, учитывая то, как они дрожат под ним; Мартин доходит, хотя и пошатываясь, до душевой, где включает воду как можно горячее и заставляет себя вернуться к реальности. (Не то что бы его реальность кажется таковой, особенно в последнее время.) (То, что он так счастлив с Майклом это лишь самая невероятная вещь в его уже невероятной жизни.) (Реальность просто ужасна, но не всегда.) Когда Мартин идёт из ванной на кухню, его волосы ещё мокрые, но он одет (потому что другой вариант, если честно, звучит очень заманчиво, но Майкл было право: Око требует его время), то по дороге замечает, что куча неаккуратно сложенных книг на столе в гостиной стала больше, чем раньше, но у него нет времени остановиться и как следует осмотреть их. (Ему показалось, что на обложке самой верхней было слово «развратник», и Мартин не уверен, хочет ли знать, что там вообще.) Майкл заварило ему чай и сделало это правильно, уже поставило его чашку на тумбу рядом с тарелкой, на которой лежат несколько (явно сгоревших к чертям) тостов, и смотрит на него, как будто ожидая от него чего-то, когда он заходит на кухню. — Откуда ты узнало, как пользоваться тостером? — говорит Мартин, хотя ему кажется, что это небольшое преувеличение. Но всё-таки: оно старалось, так что ему остаётся только попробовать. Могло быть и хуже. — Из «Жителей Ист-Энда», — отвечает Майкл бодро, что заставляет Мартина подавиться, а затем сделать глоток чая: он вышел гораздо лучше тостов. — Не знал, что там готовят много тостов, — говорит он, когда приходит в себя. — Я подумал, что ты открыло для себя какое-то кулинарное шоу. — Возможно, я нашло это на ютубе. Мартин в ступоре смотрит на него: — Господи, — говорит он себе под нос, — мне кажется, это ещё хуже. Погоди—ты брало мой компьютер? — Нет, — отвечает оно спокойным тоном, но его улыбка выдаёт его. — Элиас Бушар может быть очень удивлён. Мартин чертовски рад, что у него во рту сейчас не было чая или тоста, потому что тогда он бы либо подавился насмерть (как тебе такое, Терминус? этот парень умер от того, что смеялся с полным ртом, хотя шансы, что с ним случится что-то похуже, были велики; интересно, нравится ли Концу делать ставки?), либо забрызгал бы всю тумбу. Но так, как этого не случилось, Мартин смеётся, пока ему не становится тяжело дышать, смеётся до слёз. Он вытирает их рукавами, когда говорит: — Тиму бы это понравилось, — и затем ему приходится избавляться от более неприятных мыслей о том, что бы Тим подумал, если бы знал, что Мартин делает, и с чем он это делает. (Как будто Мартин сам имеет хоть какое-то представление о том, что он делает) — Ты ужасно, — говорит он Майклу, и оно наклоняет голову, будто принимая комплимент. Мартин доедает свой тост и бросает угрюмый взгляд на часы: — Мне пора идти. — Ты бы хотел воспользоваться мной? — спрашивает Майкл. Мартин растерянно смотрит на него: — Что? («Я бы очень хотел воспользоваться тобой, или ты могло бы воспользоваться мной. Я не слишком придирчив к деталям.») — Дверью, — кажется, оно многозначительно на него смотрит, хотя он не уверен. — Оу. Точно. Точно. Конечно ты имело в виду это, — Мартин начинает мыть свою посуду, в основном чтобы ему не пришлось смотреть Майклу в глаза. — Ты не дал ответа на вопрос, — говорит оно, нависая над ним и прижимаясь к нему без какого-либо предупреждения, а затем уткнувшись носом в его волосы. — Я не, — Мартин замолкает. Но он уже возвращался так домой; он позволил Майклу отвести себя в Хранилище Артефактов и обратно таким способом; они отправились во Францию и вернулись назад таким образом и, о чёрт, он так и не достал новую (другую, будь реалистом, Мартин) обувь из забытых глубин своего шкафа. Кто-нибудь уже нашёл его старую? Может, какой-нибудь удивлённый садовник? — Да, но погоди немного. Он пригибается, чтобы пройти под рукой Майкла, и идёт к шкафу, где обнаруживает пару туфель, которые он, кажется, надевал на своё собеседование—а затем Майкл проводит его через дверь, из его гостиной в Стоквелле на улицу Челси, и он всего на секунду замечает извивающиеся, невозможные коридоры. Только когда они уже стоят перед стеной переулка, и дверь закрывается за ними со щелчком, Мартин осознаёт, что без времени, которое было бы потрачено на поездку в метро, он теперь придёт не поздно, а рано. Он говорит об этом Майклу, и оно протягивает ему руку, спрашивая: — Куда бы тебе хотелось пойти? — Лучше оставаться в Челси, — отвечает Мартин с некоторым сожалением, беря его за руку. Они выходят из переулка вместе, и он мельком замечает отражение Майкла в витрине магазина, и оно почти ничем не похоже на человекоподобное существо рядом с ним. Во-первых, его руки огромные, как тогда в туннелях, и оно всё вытянутое, как фрактал, которому просто против его воли придали форму человека. Искажение. Майкл. Мартин смотрит на отражение ещё секунду, прежде чем потянуть его за собой. Он не заметил, что вёл их в сторону Кенсингтон Палас Грин, пока они уже не оказались там. «Мне бы хотелось видеться с тобой иногда», — сказало Майкл ему здесь, а он сказал Майклу просто называть его Мартином, и сегодняшнее утро куда более пасмурное, чем тогдашний день, и на улице ещё не бегают дети, только одна женщина выгуливает лохматую, высунувшую язык собаку, и тогда Мартин не знал, чем оно может стать или станет для него. Он всё ещё не уверен, что знает. Что Мартин знает, так это то, что он сидит на земле, и рядом с ним сидит чудовище, его пальцы лежат на ладони Мартина, будто оно не хочет прекращать прикасаться к нему ни на секунду, пока он говорит обо всём, что приходит ему в голову; Мартин знает, что потом Майкл провожает его до Института, знает, что оно оставляет его у ворот с прощальным поцелуем, так что, когда он доходит до стола Рози, у него немного кружится голова, и ему кажется, что он парит. Его хорошего настроения хватает только до лестницы в подвал, где: «Ты собираешься рассказать Архивариусу обо мне завтра?» — всплывает у него в голове, возвращая его к реальности, как ведро холодной воды. Он должен. Он знает, что ему лучше просто всё рассказать, потому что Джон хотел бы знать, и чем дольше он продолжит общаться с Майклом, скрывая правду, тем хуже Джон на неё отреагирует. Мартин не хочет думать о гневе и обвинениях в предательстве, которые будут направлены на него (и на Майкла), и, зная, что Джон встал на его защиту перед Элиасом— Решение оказывается принято за него, когда он доходит до конца лестницы и его телефон начинает звонить. На экране высвечивается имя Джона, и Мартин жмёт на «Ответить», говоря: — Всё в порядке? На другом конце слышно фоновый шум, отдалённые голоса и, похоже, объявление в громкоговоритель. Джон говорит: — Я собирался спросить у тебя то же самое. — Ну, рабочий день только начался, у Элиаса ещё не было шанса его испортить, — говорит Мартин лёгким тоном, и у Джона вырывается смешок. — Раз ты звонишь, то, полагаю, ты снова в строю? — Да, мы с Дейзи вылетаем через час. Нас не будет несколько дней. — Я думал, что ты собирался держаться поближе к дому в последнее время? — (Мартин вспоминает о мягкой траве под своими босыми ногами, он никогда не был так далеко от дома.) — Я собирался, но Дейзи кажется, что она нашла зацепку, и я решил, что нам стоит её проверить, — он делает задумчивую паузу. Мартин наконец замечает, что всё ещё стоит у лестницы, и идёт дальше, пока Джон собирается с мыслями. — Я оставил тебе записку, — говорит он в итоге, — но я волновался, что этого будет мало. Так что я решил позвонить тебе и сказать, чтобы ты, пожалуйста, связался со мной, если я тебе понадоблюсь, Мартин, я серьёзно. (В этот момент какая-то часть сердца Мартина разбивается.) — Ага, — говорит он, и его собственные слова кажутся ему ужасно неподходящими, — ага, конечно, я позвоню. Эм. Будь осторожен, хорошо? Постарайся не бросаться очертя голову навстречу опасности? — Для этого у меня есть Дейзи, — говорит Джон со своим обычным чувством юмора. — Скоро увидимся, Мартин. Мартин соглашается с ним, и в разговоре наступает пауза, во время которой ни один из них не кладёт трубку, и ему кажется, что Джон хочет сказать что-то ещё, но в итоге говорит только: — Мне пора, — и Мартину остаётся только убрать свой телефон и идти к своему столу. На нём, как Джон и сказал, есть записка, дающая знать, что его не будет, вместе со свежей стопкой газетных вырезок, и карт, и как минимум одна книга о—Мартин прищуривается—скотобойнях. Он в ступоре смотрит на неё снова. Цирк это часть Я-Не-Знаю-Тебя, а не Чрева, и если между ними и есть какая-то связь, то он не хочет о ней знать. Но тут ничего не поделаешь, так что Мартин плюхается на своё кресло и начинает читать. Он занимался этим всего около десяти минут, когда в комнату, уже снимая свою куртку, вошла Базира, а за ней следом, пытаясь не выронить держатель для стаканов и пакет с чем-то из кофейни неподалёку, и Мелани. Мартин кивает им, потому что не уверен, что хочет что-либо говорить после того, что Мелани устроила тут вчера. Убеждать Майкла в том, что она несерьёзно, это одно, но в том, что она вообще это сказала, есть что-то, от чего ему хочется провалиться под землю и, возможно, стать частью Погребённого. И тогда Мелани ставит перед ним один бумажный стаканчик, а следом, шурша пакетом, яблочный маффин с корицей, и он удивлённо поднимает на неё взгляд: — Извини, но за что это? — Я не знаю, какой кофе ты пьёшь, так что я взяла горячий шоколад, надеюсь, ты не против, — говорит она, что— — Это, как бы, не отвечает на мой вопрос? Мелани пожимает плечами, будто в том, что она принесла ему какао и маффин, нет ничего необычного, и она так и делала каждый день, что они проработали вместе: — В знак мира? В благодарность? Выбирай сам. — Знаешь что, если ты ведёшь ещё к одной шутке про мою проблему с котами, то можешь—уже покончить с этим, не знаю, я не особо— — Послушай, — прерывает Мелани, — насколько я понимаю, Элиас в последнее время чем-то очень недоволен, и он, похоже, считает, что ты как-то с этим связан, так что это моя благодарность, и ты не получишь лучшего извинения, чем этот маффин, так что тебе лучше взять его. Мартин сглатывает: — Я не знаю, что там считает Элиас, но это никак не связано со мной, — врёт он, снова врёт, и это совсем не сложно. Судя по выражению лица Мелани, он бы не сказал, что смог её убедить, но она снова пожимает плечами, проводит рукой по своим волосам и уходит, чтобы выгрузить стаканы для себя и Базиры. Мартин уже начинает жалеть о своей истории с котами, но это было первое, что пришло ему в голову, и теперь он не может взять свои слова назад, и что ещё он вообще мог сказать: «У меня появилось новое увлечение, и это резать себя овощечисткой, вам не о чем волноваться»? Мартин отрывает от маффина кусочек и кладёт его себе в рот. — Спасибо, — наконец говорит он, потому что, несмотря на весь обман и возможные скрытые мотивы, главное – хорошие манеры. Мелани и Базира не задерживаются в Архиве надолго, оставляя Мартина одного, и он не так против, как был бы раньше, потому что Майкл наверняка сочтёт то, что Мартин сейчас сам по себе, за приглашение, хотя ему и хочется, чтобы здесь был Тим. Он скучает по Тиму и по—скучает ли он по Саше? Ему так кажется, но лицо из его воспоминаний никогда не было сашиным. Он скучает по тому, что было раньше, когда всё было проще, хотя и всё равно пугающе; но раньше у него не было Майкла. Какое-то время Мартин перенаправляет свои силы на то, что ему оставил Джон, погружается в простой, привычный ритм чтения, расследования и проверок, только теперь он делает это в идеально тихом Архиве. Сначала он напряжён, ожидая, что в любой момент может нагрянуть Элиас и начать задавать вопросы о своей истории просмотров на ютубе, но проходит час, а затем два, и всё ещё не слышно ничего, кроме шуршания бумаги, и он позволяет себе расслабиться, занимаясь монотонной, утомительной, совершенно бесполезной работой. И тогда он натыкается на показания Паула Маккензи. Их не должно быть в этой куче. В этом он уверен. Их расследование завершилось уже больше года назад, и они никак несвязны с Я-Тебя-Не-Знаю; они о двери. Мартин делает глубокий вдох, а затем ещё один. Это Элиас оставил для него? Подкинул их сюда, чтобы—что, попытаться на чём-то его подловить? Или это было Майкл? («С чего бы Майклу это делать?») («А с чего бы и нет?») Это неважно, Мартин уже видел эти показания, помнит о напуганном старике и о том, что он умер от сердечного приступа, и что его сын вёл себя как тот ещё мудак, когда Мартин позвонил ему. Мартин массирует свои виски и откладывает в сторону показания мистера Маккензи, напоминание об одной из жертв Майкла, хотя он не уверен, что тогда оно уже было Майклом. Было ли у Искажения имя, чьё-то ещё имя, украденное, но странно подходящее ему, когда оно игралось с мистером Маккензи? Было ли оно больше похоже на запутанный узор, который оно вырезало на коже Мартина? И что насчёт Томаса Прайера, которого оно поймало у замка во Франции? Было ли это сделано Майклом с его мелодичным голосом и зелёным джемпером, который Мартин сжимает в руках, когда они целуются? И почему это всё вообще должно иметь значение? Он собирается оставить себе своё чудовище настолько, насколько оно захочет остаться. Его жертвы важны, конечно же они важны, но если можно было сделать что-то для них, то нужно было делать это раньше. Мартин возвращает показания мистера Маккензи на правильную полку и остаётся стоять там на минутку; он хватает несколько разных показаний наобум, и когда снова разворачивается, то видит, что Майкл сидит на его столе, критически смотря на записку Джона. — Она для меня, — говорит Мартин, хотя ему и незачем, ведь она лежит на его столе и на ней написано его имя, и он не думает, что оно бы заинтересовалось запиской, адресованной кому-то другому. Майкл кладёт записку себе в карман. — Да, — соглашается оно и больше ничего не говорит, и Мартин решает не спрашивать. Он возвращается к своему креслу, открывает верхнюю папку с показаниями (мисс Мойра Келли, поданы в октябре 2002) и выжидающе смотрит на Майкла. — Ну? — говорит Мартин, потому что по какой-то причине вот об этом думать проще, чем о чём-либо другом, и он ещё только начал пытаться что-то понять. — Что это за страх? Майкл смотрит ему через плечо: — А о чём они по-твоему? — оно делает паузу. — О ком? Ваша грамматика... несовершенна. — Да ладно? Ты могло бы сказать и что-нибудь новенькое, — говорит Мартин. Оно задумчиво на него смотрит, проводя большим пальцем по его запястью и оставляя кровавый след, и Мартин задерживает дыхание, пока Майкл не говорит: — Элиас Бушар ест блинчики каждое утро, — и тогда он со смехом выдыхает. — Правда? — говорит Мартин, и Майкл пожимает плечами. — Нет, — оно делает паузу, а затем продолжает с некоторым пренебрежением: — Возможно. Он не показался мне достаточно интересным, чтобы за ним наблюдать. Я надеялось, что у меня получится тебя рассмешить. — Оу, — говорит Мартин. — Что ж, миссия выполнена. Он очень сильно хочет его поцеловать, потому что все мысли о том, насколько правильно обжиматься с чудовищем с моральной точки зрения, пока что покинули его голову, и он бы так и сделал, вот только они в Архиве, и ему всё ещё не хочется, чтобы поцелуи Майкла попали в—поле зрения, взгляд, или что там у Наблюдателя. Мартин решает просто улыбнуться, показывая на своё запястье и говоря: — Ты же не собираешься это так оставить? — и только когда оно восприняло его кожу зажившей и избавилось от крови, он возвращает своё внимание к показаниям мисс Келли. После того, как Мартин их быстренько прочитал, догадаться стало довольно легко, особенно теперь, когда он знает о страхах (Хотя, на самом деле, сложно назвать его неумелые попытки их понять знанием. Но он слышал их названия, и у него есть кое-какое представление о том, что каждый из них... олицетворяет? Или чем является? Грамматика и правда несовершенна. И какая-то часть одного из них в последнее время проводит с ним много времени, так что он должен знать хоть что-то.) В любом случае, с тем, что кого-то съело небо, всё предельно ясно. — Это, ох, как ты его назвало, Падающий Титан? — говорит он, и Майкл издаёт звук одобрения, проводя пальцем по буквам имени мисс Келли. Смотря за движениями этого пальца, Мартин думает, как оно научилось читать. (потому что иначе он начнёт представлять, чтобы почувствовал, если бы Майкл провело этим пальцем по его обнажённой спине) (если бы оно выводило узоры на его бёдрах) (если бы оно снова водило этим пальцем вокруг его сосков и не остановилось бы, пока он не смог бы только всхлипывать от наслаждения) (ох, чёрт возьми) Появилось ли (возникло? образовалось?) оно, уже зная, как это делать? Но Спираль ведь существовала с незапамятных времён, ему кажется, она древнее любой системы письменности, так что, может, оно училось вместе с людьми, может, в своё время оно освоило устную и письменную речь, как новые способы обмана своей добычи. «Ты вредишь людям» «Но не тебе» «Я не единственный человек, который имеет значение» «Разве нет?» И снова он об этом. (Это лучше или хуже, чем думать о его руках?) «Посмотри, чем ты занимаешься, Мартин. Посмотри, с чем ты этим занимаешься» Но он знал это с самого начала, и, пока что, это его не останавливало. Он не хочет останавливаться. Ядрён батон, о чём он думал? Майкл читает. Может, оно просто знает благодаря Майклу Шелли. Может, это вообще не имеет значения. Он откладывает показания мисс Келли в сторону и берёт следующие: Филлипа Брауна. Так они проводят это утро, Мартин пытается угадать, какие страхи разрушили жизни людей или их оборвали, пока Майкл ходит по Архиву вокруг него; он думает, оно бы помахало камерам, если бы они здесь были. Мартин почти жалеет, что их тут нет; ему бы хотелось на это посмотреть. Ещё большее разочарование наступает, когда возвращается Базира, уткнувшаяся носом в книгу по демонологии и культам шестнадцатого века; видя, насколько она сосредоточена, Мартин даже думает, что она может и вовсе не заметить Майкла, но оно уже исчезло.