что-то дивное и необычное

Через несколько минут, копаясь в своих вещах, Мартин осознаёт, что у него нет одежды, которая бы подошла для романтического ужина где угодно, а уж тем более по ту сторону Ла-Манша, если только Майкл не собирается сводить его в какое-нибудь захудалое местечко в каком-то закоулке (и он всё равно был бы не против, это всё ещё было бы Францией, всё ещё было бы чем-то новым, всё ещё было бы местом без всех тех воспоминаний, которые привязаны к его квартире, но Мартин сильно сомневается, что это то, что оно имело в виду). Он смотрит на что-то зелёное и клетчатое, но отбрасывает это в сторону, когда видит заплатки на локтях, и делает то же самое со своей любимой потрёпанной кофтой с попугайчиками и чашками, и он уже готовится пойти и сказать Майклу, что передумал, что они могут просто остаться дома, всё в порядке, правда, всё нормально, когда замечает, что оно уже стоит у него за спиной. Мартин поворачивается, сжимая в руках серый пуловер. — В чём дело? — спрашивает Майкл ещё до того, как он успевает что-то сказать, и Мартин чувствует тепло в груди, потому что оно заметило. Он говорит: — Я просто понял, что мне пора пройтись по магазинам, — с поддельной лёгкостью. Майкл осматривает его с ног до головы, и он понимает, что оно не видит, в чём проблема (и ему не хочется объяснять, правда не хочется); оно не совсем пожимает плечами: — Скажи мне, что, по-твоему, будет подходящим, Мартин Блэквуд. — Я не знаю, на самом деле, — говорит Мартин; он знает, что никому нет до этого дела, но ему есть, он хочет выглядеть красиво, даже не для Майкла, а для себя самого. Ему хочется чувствовать себя уверенно в собственном теле, — просто что-нибудь, что не расходится по швам, наверное? Ты выглядишь вполне хорошо. Тёмно-зеленый свитер Майкла Шелли, кажется, подходит почти для любой ситуации, хотя он и будет выглядеть немного не к месту знойным летним днём. Гардероб Мартина—ну, все его вещи уже отжили свои лучшие годы, и эти лучшие годы были довольно давно. Майкл внимательно разглядывает его, протягивает руку, чтобы прикоснуться к его лицу (оно стоит немного далековато для этого, но Мартин не обращает на это внимания)(это же всё-таки просто Майкл), и он чувствует что-то вроде ряби, будто нити распутываются и переплетаются снова, и оно говорит: — Так лучше? — Как лу— Майкл берёт его за подбородок и наклоняет его голову вниз, нежно и остро, и Мартин видит, что его старая кофта с длинными рукавами превратилась в бордовый свитер, его джинсы стали более насыщенного синего цвета, оба предмета одежды больше не выглядят так, будто их надевали уже несколько сотен раз, и даже его обувь выглядит лучше. Он смеётся, радостно, и беспомощно, и удивлённо, и прижимается к Майклу, так что его голос оказывается заглушён джемпером: — Как ты это сделало? — Восприятие так легко изменить, — говорит оно, проводя рукой по его волосам, — ты ведь знаешь. — Точно, — а затем, потому что он больше не может делать вид, что не вне себя от предвкушения, Мартин говорит: — Ну что, во Францию? — и Майкл целует его, прежде чем отвести обратно к двери. На другой стороне нет ни Эйфелевой Башни, ни Сены, и даже никаких городских огней. Только зелень, без какого-либо искусственного освещения, и Мартин сомневается всего секунду, прежде чем взять своё чудовище (если он может думать о нём в таком ключе, и он надеется, что может) за руку и позволить ему потянуть себя вперёд, и, когда желтая дверь со скрипом закрывается за ними, они оказываются под ночным небом в месте чуть более холодном, чем Лондон, но Мартин совсем не против, потому что он (где-то, неважно где) во Франции, и Мартин смеётся, когда огромная стрекоза проносится у него перед глазами. — Я не думал, что их можно увидеть в такую погоду, — говорит он, смотря, как насекомое улетает прочь. Майкл издаёт задумчивый звук и подталкивает его идти, и Мартин так и делает, пока не замечает поразительное белое строение впереди, и тогда у него перехватывает дыхание. — Это замок, — говорит он глупо. — Да, — отвечает Майкл. — Тебе нравится? Это и в самом деле замок. Высотой в три этажа, из ровного белого камня, с сине-серой крышей, всё здание отражается в находящемся рядом озере, вокруг полно деревьев, и летучие мыши со стрекозами кружат в воздухе; Мартин ещё никогда так быстро ни во что не влюблялся. — Нравится ли мне? — бормочет он, не понимая, а затем снова смеётся, громче, чем до этого, совершенно не сдерживаясь, потому что он не видит больше никого вокруг, и поворачивается к Майклу, бросаясь к нему. Мартин успевает заметить, каким удивлённым оно выглядит, прежде чем жадно поцеловать его, совершенно не волнуясь из-за того (не то что бы это волновало его раньше), что чувствует жжение и покалывание у себя во рту. Время, проведённое с чудовищем, не должно казаться таким чарующим, но кажется, и здесь Мартин не жалеет об этом. (Он не думает о Джоне, об Архиве, о своей матери, о своём телефоне, всё ещё лежащем на полу гостиной, только о зелёном джемпере, который сжимает в своих руках, и о светловолосом человекоподобном существе рядом с собой). — Я ожидал Париж, — говорит он, пока ещё может выговаривать слова (хотя уже есть кое-какие проблемы с «п», и она прозвучала немного менее заглавной, чем должна была). — Ты предпочёл бы Париж? — спрашивает Майкл, продолжая смотреть на него, не моргая. Мартин сильно трясёт головой и с чувством говорит: — Нет, — он прячет своё лицо в груди Майкла, которая прогибается совсем немного больше, чем должна, — нет, всё идеально, и невероятно, и ты невероятно, всё в тебе, и ты не должно...чёрт побери, Майкл, ты же чудовище, знаешь ли, ты должно хотеть, чтобы я был всё время напуган, а не улыбался тебе как идиот. — Да, — соглашается Майкл, — но, как оказалось, «должно»...неприменимо к тебе. И ты не улыбаешься мне, Мартин. «Я могу сказать то же самое о тебе, » — думает он и говорит: — Да, улыбаюсь, — запрокидывая голову назад, чтобы оно могло увидеть. Майкл наклоняется и целует его в губы, и только после этого Мартин снова продолжает осматривать окрестности. — Так где это мы? Он уверен, что уже видел этот замок на фотографиях, но больше ничего сказать не может. — У замка Азэ-Лё-Ридо, — произношение Майкла идеально и мелодично и в смеси с лёгким ветерком заставляет мурашки пробежать по коже Мартина. — Я даже не знаю, с чего начать, — говорит он. — Ты уже—то есть, ты уже бывало здесь раньше? — Не как сейчас, — отвечает Майкл. — О, то есть, ты не водишь всех своих человеческих парней по французским замкам? — Мартин ухмыляется, но затем выражение его лица становится более мрачным, и он говорит: — Мне не стоит знать, зачем ты приходило сюда раньше, да? — Да, — оно снова подталкивает его вперёд, и Мартин идёт, пытаясь охватить взглядом как можно больше. Он берёт Майкла за руку, чувствуя по-человечески мягкую кожу под своими пальцами. Здесь есть тропинки, и по большей части они их придерживаются, но во всей зелени парка он не находит ни одного другого человека (и это даже к лучшему, потому что ему не придётся ни с кем говорить, а он помнит всего слов десять по-французски, и все они связаны с погодой), так что Мартин не видит причины не снять свою обувь и не пройтись босиком по тем частям травы, по которым ходить запрещено. — Это то, чего тебе хотелось? — спрашивает Майкл, когда они проходят под ветвями адиантумного дерева, и Мартин опускает свои ступни в холодную зеленую траву. — Я не знаю, чего хотел, — он ощущает тепло в груди, как будто она сейчас разорвётся, и Мартин не понимает, что делать, теперь зная, что это чувство оказалось так легко вызвать. Но он знает, что Майкл привело его сюда, всего лишь проведя через дверь, и то, что оно чудовище, это важная часть того, что делает Майкла Майклом, и Мартин хочет видеть его только таким, какое оно есть, так что он опирается спиной на ствол адиантумного дерева и говорит: — Расскажи мне о том, что ты делало здесь в прошлый раз. Майкл молчаливо и внимательно на него смотрит, прежде чем сказать: — Ты уверен? Мартин кивает, несмотря на то, что у него пересохло в горле. — Был один человек, — говорит Майкл (ну конечно же был какой-то человек) (должен был быть мужчина) (должна была быть женщина) (должен был быть кто-то) — Был один человек, — снова говорит оно, смотря на Мартина, будто ожидая, что он всё же попросит его остановиться (он хочет и не хочет это сделать) (оно не останавливается) — И я решило забрать его. Это было совсем несложно. Видишь ли, он путешествовал по долине, и я не хотело торопиться с ним, и эти две вещи прекрасно сочлись. Он начал с Шамбора, и я поступило так же, только на лестнице, всего на секунду, её не было там, хотя она была. Майкл ходит взад-вперёд во время своего рассказа, делая длинные шаги, и, хотя дует ветер и оно говорит тихо, Мартин всё равно его прекрасно слышит. — Я игралось с ним в Шеверни, и Шомон-Сюр-Луар, и Амбуазе, и Шенонсо, и Азэ-Лё-Ридо, и наконец мы добрались до Вилландри, — оно произносит последнее слово с упоением, даёт его вкусу разлиться по своему жалящему языку. Майкл прекращает ходить, останавливаясь прямо перед Мартином. — Сады в Вилландри очаровательны, Мартин, и я не могло и мечтать о чём-то более подходящем. Огород и декоративные сады пошли...на закуску? А потом он добрался до лабиринта...Я лишь сделало его немного труднее, заставило его думать, что он нашёл выход, но, на самом деле, он нашёл свой путь в меня. Затем Майкл разочарованно вздыхает: — После этого он недолго продержался. Это всегда сложно определить заранее. — Оу, — говорит Мартин слабым голосом. Майкл обращает свой взгляд к нему, и Мартин не представляет, насколько он, должно быть, побледнел, и это наверняка особенно заметно в контрасте с насыщенным цветом его обновлённой кофты: — Мне не стоило тебе этого рассказывать, — говорит оно, нахмуриваясь. — Нет, — быстро отвечает Мартин, — нет, я сам спросил, и я—я знаю, что ты такое, Майкл, я просто... — он замолкает, приобнимая себя руками. — Я хотел узнать и не жалею, что спросил, — он кусает свою нижнюю губу, и Майкл... Майкл...ничего. Майкл ждёт. Майкл ждёт, и через какое-то время Мартин делает глубокий вдох и говорит: — Как его звали? (он боится, что оно не вспомнит) (или что оно никогда и не соизволило узнать) (он не знает, что будет делать, если это так) — Томас, — говорит оно после не длинного, но кажущегося таким, молчания, — Томас Прайер. — Томас Прайер, — повторяет Мартин, стараясь запомнить; он думает, знает ли родня этого человека, что с ним что-то случилось. Уж точно не что именно, но...Мартин может заняться этим на работе. Может попытаться. Это не исправит того, что он целуется с убийцей их сына, существом, которое съело его, но (но что ещё он может сделать?) (он не хочет отказываться от Майкла) (и он всегда знал, что оно чудовище) — Я хочу пойти посидеть у воды, — заявляет он вдруг, проходя мимо Майкла в ту сторону, с которой они пришли. Там есть каменная стена, но он не поднимается на неё, а садится в местечке пониже, где ему вряд ли разрешено находиться. Мартин закатывает штанины своих джинсов до колен и опускает ноги в реку. Вода не такая холодная, как он ожидал, и Майкл оказывается рядом с ним, его ноги тоже в воде, хотя оно и не стало закатывать свои штаны. Мартин позволяет себе наклониться в бок, положить голову Майклу на плечо, и думает, как оно может быть так добро к нему, когда оно такое, какое есть. (он все ещё не хочет, чтобы всё было иначе) (он все ещё боится того, что это может для него значить) (но не настолько, чтобы что-то изменить) — Что твоя мать сказала тебе? — спрашивает Майкл, отвлекая Мартина от его мыслей, пока ветер треплет его волосы своими холодными пальцами. Он выпрямляется и поворачивается к нему, широко раскрывая глаза: — Ты хочешь знать? — Если я всё верно понимаю, — говорит оно, следя взглядом за тем, как Мартин болтает ногами в воде, — то людям нравится делиться своими переживаниями с теми, с кем они встречаются, и хотя я не человек, но я— — Откуда ты это узнало? — вырывается у Мартина, и он проводит рукой по своему лицу. — Господи помилуй, снова из «Жителей Ист-Энда», да? — Ты хочешь рассказать мне? — Майкл не отвечает на его вопрос. Мартин медленно выдыхает. Он снова кладёт свою голову Майклу на плечо и говорит: — Она спросила, вру ли я тебе, чтобы заставить тебя думать, что я интересный. — Зачем тебе лгать? — говорит оно с искренним непониманием, и Мартин смеётся. — Такая уж у меня мама, — он делает паузу. — Это довольно иронично, если подумать, да? Я не вру тебе, а ты практически ходячая ложь, но— — И я не лгу тебе, — заканчивает Майкл за него. — Что ещё она сказала? «Тогда вы, наверное, не разговорами занимаетесь, когда вы вместе, да?» — Ничего важного, — говорит Мартин в спешке (он разговаривает с Майклом больше, чем с кем-либо ещё до этого, он уверен в этом). — Как думаешь, нам не пора идти домой? Кажется, скоро будет дождь. — Ты не хочешь сначала заглянуть внутрь? — спрашивает Майкл, пока Мартин неуклюже встаёт на ноги, оно само поднимается гораздо более грациозно. — Я не думаю, что здесь сейчас открыто, — замечает он, оставляя мокрые следы на камне, пока не доходит до тропинки. — Нет, но это нам совсем не помешает. Мартин трясёт головой: — Мы можем вернуться в другой раз? — Как пожелаешь, — говорит Майкл, и его дверь появляется между двумя деревьями, и Мартин идёт к ней без какого-либо волнения. Оно поворачивает дверную ручку, и дверь со скрипом открывается, и за ней видно гостиную Мартина, в которой всё ещё горит свет. Мартин хватается за рукав Майкла до того, как они проходят через дверь, и оно вопросительно на него смотрит; прежде чем Майкл успевает что-то сказать, он снова тянет его к себе, чтобы поцеловать, проводя пальцами по высоким, элегантным скулам, и надеется, что поцелуй сможет передать всё то, что он не знает, как сказать, потому что Мартин не так хорош со словами, как ему хотелось бы, но, возможно, его губы справятся немного лучше, и он просто хочет, чтобы Майкл знало—знало, как он ценит всё, что оно для него делает, и, наверное, никто ещё никогда не называл чудовище милым, но Майкл кажется ему именно таким, в своём необъяснимом, запутанном, неловком стиле, и, когда через некоторое время у Мартина заканчивается воздух и ему приходится отстраниться, он твёрдо говорит: — Спасибо. — Не за что, — отвечает оно таким тоном, что становится ясно, что оно всё ещё не совсем понимает, и это— Это делает всё ещё лучше, потому что Майкл, может, и не знает, зачем оно это делает, или за что Мартин так благодарен, и не понимает людей вообще, но оно пытается. Майкл убирает его руки со своего лица и проводит языком по кончику одного пальца, и по коже Мартина бегут мурашки: — У тебя очень мягкие руки, — замечает оно. — Да? — он поднимает брови. — По-моему, руки как руки. Они не должны быть острыми, знаешь ли. Майкл смеётся, и его руки, которые были по-человечески мягкими, когда Мартин держал их в своих собственных сегодня, оборачиваются острыми, и он издаёт тихий удивлённый звук. — Есть ли что-нибудь, чего ты, — начинает Мартин, и он уверен, что его улыбка становится робкой, когда он говорит, — ты хотело бы? В благодарность, я имею в виду. Улыбка Майкла превращается в хищную. Ну. У Майкла всегда хищная улыбка (Майкл могло бы вырвать ему глотку в любой момент, и он не думает, что был бы против), но иногда это просто более заметно. Оно наклоняется к нему и шепчет ему на ушко (оно врёт, когда говорит, что не знает ничего о соблазнении, Мартин уверен, Майкл, может, и пообещало быть честным с ним, но оно просто не может не знать): — Я бы хотело испробовать тебя на вкус. — Мы же только что целовались, — он высвобождает свои руки от хватки Майкла, только немного морщась от боли, и проводит ладонями по его груди. — Что ж, давай. Можешь делать, что хочешь. Майкл ловит его на слове. Один его палец впивается в основание шеи Мартина, где бьётся его пульс (и, наверное, это не должно ему так сильно нравиться) (наверное, ему не должно нравиться то, как оно запускает всё ещё острые пальцы в его волосы, и покалывание в его затылке, когда оно наклоняет его голову назад) и он чувствует, как начинает течь кровь (ему точно не должно нравиться, когда губы Майкла, а затем и язык, соприкасаются с его кожей) (но ему очень нравятся довольные голодные звуки, которые оно издаёт) и пальцы Мартина крепче сжимают джемпер Майкла, скручивая ткань (и ему нравится, когда оно делает так снова, когда вырезает тем же пальцем ещё одну линию на его коже, идеальное отражение первой) (и ему нравится покалывание, остающееся от языка Майкла) («О,» — думает он) («Да,» — думает он, чувствует приток крови к другой части своего тела) (он был бы не против, если бы Майкл заметило теперь) и, к тому времени, как оно отстраняется, у Мартина уже кружится голова, и оно улыбается ему своими окровавленными губами, и Мартин становится на носочки, чтобы снова его поцеловать. Только после этого они возвращаются в квартиру Мартина. К некому подобию реальности. Мартин замирает, чувствуя ковёр под ногами: — Знаешь что? — говорит он, поворачиваясь к двери. — Кажется, я забыл свою обувь во Франции. А затем Мартин смеётся, беспечно и немного вне себя, и, пожалуй, это первый раз в его жизни, когда он может сказать, что действительно захихикал. — Ты хочешь вернуться и забрать их? — Нет, — весело говорит Мартин, — не надо. Как называется противоположность сувенира? Теперь моя обувь стала вот этим. Он представляет, как рассказал бы об этом Тиму, когда они увидятся в следующий раз, о том, как его чудовище заметило, что он грустит, и: «оно взяло меня во Францию, Тим, грёбаную Францию», — и из-за этого он начинает смеяться опять, прикрывая рукой рот. — Мне бы хотелось узнать, что такого смешного, — говорит Майкл, всё ещё держась за ручку двери. — Я встречаюсь с чудовищем, — отвечает Мартин, — и я оставил свою обувь где-то в Долине Луары, — после этого он становится на носочки, чтобы прижать свои губы к изгибу челюсти Майкла. — Я пойду почищу зубы. Он оставляет Майкла одно в гостиной, и, дойдя до ванной, застывает, видя своё отражение в висящим там зеркале. Порезы, оставленные у его шеи, уже зажили, как обычно, превратившись в такие же тонкие линии, как на его лице и ладони, и Мартиг думает, что когда-нибудь Майклу всё-таки будет больше негде оставлять свои метки, хотя это вряд ли случится в ближайшее время. (Да и он был бы совсем не против.) Но его внимание привлекли не новые метки. Дело в его покрасневших щеках, в том, как его волосы распушились из-за ветра и пальцев Майкла, и неожиданно для себя Мартин осознает что-то ещё: он выглядит счастливым. До этого момента, Мартин и не замечал, что совсем забыл, когда последний раз видел себя счастливым. «Майкл». После этого он всё-таки чистит зубы, полоскает рот, сплёвывает в раковину и возвращается в гостиную, где Майкл уже устроилось на кресле, и говорит: — Горло, Майкл, серьёзно? Ты что, теперь вампир? — (Мартин знает, что это, конечно же, не так, знает, что вампиры это что-то совсем другое. Не часть Спирали. Он достаточно хорошо помнит показания Тревора. Вампиры тихие, у них нет такого головокружительного смеха, как у Майкла, и искажаются их тела, только когда раздуваются после недавней кормёжки.) — Я видело, как люди оставляют метки на шеях друг друга. Мартин усмехается: — Это не совсем то же самое. — Если бы ты искал то же самое, — говорит оно серьёзно, — ты бы не был вместе со мной. Ладно, тут Майкл его подловило. (И если у него побежали мурашки, когда оно сказало: «вместе со мной», — то это только его дело.) Майкл протягивает ему руку, но он трясёт головой. Мартину нравится иногда сидеть вместе с ним на кресле, когда оно кладёт свой подбородок ему на макушку и водит рукой в бессмысленных узорах по его бедру, но сегодня он берёт сборник стихов, который потихоньку читал, и говорит: — Я пойду прилягу и немного почитаю. Если я вернусь и увижу, что ты снова смотришь «Жителей Ист-Энда»... Майкл могло бы пойти вместе с ним, но сегодня оно этого не делает. Это не всегда так. Иногда он засыпает с ним в обнимку, иногда оно, не моргая, смотрит на него всю ночь, а иногда он просыпается утром и обнаруживает, что оно и вовсе не пришло. Мартин переодевается (его вещи остались такими, какими их сделало Майкл, темная кофта и джинсы, выглядящие лучше любой другой одежды, которую он носил в последние несколько лет), прежде чем забраться под одеяло, и какое-то время он просто прислушивается к заглушенному шуму телевизора. Майкл, оно...есть ли вообще слова, которые могут описать Майкла? Что-то, что существует именно для того, чтобы быть необъяснимым? Мартин понимает, что не хочет подбирать для него слова, это кажется неправильным, ограничивать его чем-то настолько незначительным, кучкой букв. Слова, как и восприятие, можно изменить; но слова совсем не похожи на Майкла. Мартин пролистывает до страницы, на которой остановился, пробегается взглядом по последнему стиху, который прочёл, где Мэри Оливер спрашивает: «Послушай, как же жить, дыша неполной грудью?» — прежде чем перейти к следующему. Этот был написан Энн Секстон, и он уверен, что уже читал его раньше, но его внимание привлекает часть, где говорится: Остерегайся любви, (кроме той, что до кончиков пальцев желанна.) Как мумию, тебя обвив, Не даст ни закричать, Ни повернуть обратно. Это приводит ему на ум глаза Майкла, смотрящие на него в темноте, и Мартин начинает ёрзать в постели, делая вид, что не замечает никакого неудобства у себя между ног; телевизор всё ещё включён, он его слышит. Когда он переворачивает страницу, у него бегут мурашки от первой строчки. «Отдай мне свою боль, любовь моя, — пишет Эллен Басс, — и покрывалом драгоценным расстели,» и мысли Мартина неумолимо возвращаются к тому утру несколько дней назад, когда Майкл прижало его к себе и осторожно водило пальцами вокруг его сосков, когда ему казалось, что его кожа сейчас воспламенится, когда они ещё не поцеловались, но оно уже сводило его с ума. Он снова переворачивает страницу, надеясь найти какой-нибудь красивый стих о смерти, и тут же решает, что эта книга точно делает это намеренно, думает, есть ли где-то на форзаце печать Лайтнера, которую он как-то упустил. В этот раз, это стих Неруды с его: Твой голос, губы, каждый волос твой... Без них я даже хлебом сыт не стану, — и: Изголодавшись, я ищу твой след — По запаху, по звуку — сердца свет, — и Мартин вспоминает парк, кровь на своей ладони и язык Майкла на своей коже, и его рука наконец направляется к другой части его тела; теперь уже невозможно не обращать внимания на его возбудившийся член. Майкл никогда ни с кем не целовалось до него; он очень сомневается, что оно занималось сексом. Но захочет ли оно? Позволит ли ему расцеловать свою грудь, взять свои соски в рот? Позволит ли оно ему потрогать то, что у него между ног, узнать, как будет ощущаться его член в руках и во рту? Позволит ли ему оставить засосы на своём теле, позволит ли их следам не исчезнуть сразу? Он взволнованно сглатывает от мысли о том, чтобы спросить. А ещё есть его сны, были его сны, в которых Майкл прижимало его к мягкой постели и трогало его, спрашивало, чего он хочет, предлагало им найти ответ вместе, и он хочет этого, хочет всего. Мартин обхватывает свой член рукой, прижимая ступни к матрасу и отталкивая сборник стихов куда-то на край кровати. У него в столе есть полупустая бутылочка смазки—сказать, что она давно не использовалась, ничего не сказать—но Мартину она не нужна, ему хватает и естественных выделений своего тела. Он медленно двигает рукой, стараясь не всхлипнуть, когда проводит большим пальцем по головке, собирая предэякулят и смазывая себя ещё сильнее. «Майкл». У него сбивается дыхание. В своей голове он представляет руки Майкла на своей коже, опасно скользящие по его бёдрам, и то, как чужое дыхание не щекочет его губы, потому что Майкл не дышит, но оно целует его в губы, а затем под ухо, и Мартин прикрывает свой рот свободной рукой. Он не хочет, чтобы оно услышало его. Чтобы пришло посмотреть. (Верно?) (нет никакого вреда, если он врёт только себе самому, только врёт о том, что хочет...о том чего хочет) Мартин закрывает глаза, перестаёт двигать рукой по своему члену и вместо этого начинает шевелить бёдрами. Это не слишком заметное движение и не очень равномерное, он просто приподнимает их вверх, навстречу собственной руке. В своей голове он видит, как Майкл прижимает его запястья к кровати и раздвигает его ноги своими коленями, и он выдыхает: — Майкл. — Мартин, — отвечает голос Майкла, и он открывает глаза. Вот и оно, его силуэт скрыт в тени в дверном проходе, и только тогда Мартин замечает, что больше не слышит телевизор. Он бы подумал, когда он выключился, подумал бы, как долго Майкл там стояло, много о чём подумал бы, если бы оно не смотрело на него. Мартин перестаёт двигаться, только смачивая свои губы языком. Но его рука всё ещё на его члене, и у него все ещё стоит, и Майкл смотрит на него. «Блядь. Блядь блядь блядь». — Это приятно? — спрашивает Майкл спокойно, делая шаг вперёд. Оно сняло свою обувь, замечает он сквозь туман оцепенения и наслаждения. — Да, — отвечает Мартин тихим и слабым голосом, и он не может отвернуться, когда оно делает один осторожный шаг за другим, пока не оказывается достаточно близко, чтобы сесть на край кровати. — Майкл, — говорит он, когда оно продолжает просто сидеть и разглядывать его лицо, а затем силуэт его коленей под одеялом; у него не получается скрыть мольбу в своём голосе, и он выпрямляет свои ноги, чтобы его стояк стал очевиден. (конечно же, он хотел, чтобы оно услышало его, и, конечно же, он хотел, чтобы оно пришло посмотреть) Майкл поднимает одну руку, и он следит за её движениями, почти не смея дышать, и затем оно кладёт эту руку поверх одеяла, которое теперь кажется одновременно слишком тонким и слишком толстым, и пальцы Майкла находят его член, и бедра Мартина дёргаются без его дозволения. Он бы не смог остановить их, даже если бы хотел (и с чего бы, с чего бы ему вообще этого хотеть?) — Это что-то новенькое, — бормочет Майкл, надавливая лишь немного, и, хотя это прикосновение совсем лёгкое, Мартин всё равно резко вдыхает. — О господи, это правда не так, — говорит он. — То же самое было раньше, в парке, когда ты... — Когда я? — сейчас Майкл кажется изумлённым всем происходящим, но оно смотрит ему в лицо. — Твои руки, — это всё, что у него получается сказать, потому что он не может описать словами, что его завело то, что его порезали и испробовали на вкус, но глаза Майкла загораются пониманием и голодом, которые чуть не заставляют Мартина всхлипнуть снова; а затем он всё же это делает, потому что Майкл кладёт свою свободную руку на его непокрытые ребра, и его острые пальцы проводят три аккуратные линии вверх. — Да? — спрашивает оно. (и каждая часть его говорит да) — Да, — выдыхает Мартин. Майкл издаёт довольный звук, и его пальцы скользят выше и выше, пока оно не проводит одним из них вокруг каждого из его сосков, и это больно, но Мартин не против: — То, что ты делал ранее, — говорит Майкл, двигая рукой, которую оно держало на его члене, не для того, чтобы обхватить его, а чтобы нащупать запястье Мартина через одеяло, — мне бы хотелось, чтобы ты продолжил. Мартин приоткрывает свои губы, но не издаёт ни звука. В этот раз он не убирает руку Майкла со своего запястья, и если следующее, что сорвётся с его губ, будет звучать ужасно жалко, то так тому и быть; это нормально, звучать как шлюха, в постели, пока острые-а-затем-нет пальцы дразнят его соски, пока его собственная рука всё ещё держит его член, это уж точно не так странно, как заниматься тем же самым, сидя на кухонной тумбе. — Покажи мне, — говорит оно, и Мартин не может сделать ничего, кроме как последовать его словам. Он снова начинает водить рукой по своему члену, так же медленно, как до появления Майкла, и оно говорит: — Вот что тебе нравится, Мартин? — (и о, он чувствует это в самых кончиках пальцев), и он не ускоряется, просто сжимает свой член, просто поднимает бёдра навстречу движениям своей руки, и Майкл не направляет его, его рука лишь следует за рукой Мартина, и оно не отводит взгляда от его глаз. — О чем ты думаешь? — спрашивает Майкл, и бёдра Мартина дёргаются, нарушая выстроенный им ритм. — О тебе, — шепчет он, и губы Майкла расплываются в улыбки, в ужасающей улыбке. — Расскажи мне, — тихо говорит оно, и Мартин трясёт головой. — Пожалуйста, я не могу, пожалуйста, просто...— Майкл наклоняется, проводит языком по одному затвердевшему соску, затем по другому, и Мартин бы умолял его: «продолжай делать так Майкл пожалуйста о боже пожалуйста», — если бы мог связать больше двух слов. Он ничего не говорит, только продолжает двигать бёдрами, чувствует, как оно снова выпрямляется, слышит: — Пожалуйста...просто...что? — каждая «т» отскакивает от его зубов, и Мартин обожает звучание его голоса. Он уже так близко, что то, как рука Майкла следует за медленными-но-ускоряющимися движениями его собственной, кажется ему почти невыносимым. — Иди сюда, — просит Мартин, настолько же умоляя, как когда говорил «пожалуйста» чуть раньше, и оно так и делает, наклоняясь к нему и обрамляя его лицо золотистыми кудрями, и он хватается за них своей свободной рукой и целует— Рука Майкла сжимает его запястье через одеяло, и это не больно, и оно ничего не говорит, но заставляет его снова замедлиться, и Мартин не уверен, сможет ли это вынести. — О боже, — говорит он практически в губы Майклу, и чувствует его улыбку, чувствует ту руку, которая не прикасается к нему по-настоящему, но заставляет его двигаться медленно, и, когда оно снова выпрямляется, он не успевает возразить, прежде чем оно говорит: — Покажи мне, — и Мартин не может сделать ничего кроме как кончить головокружительное быстро. После этого, когда он ещё весь дрожит, Майкл снова целует его в губы, и в щёки, и в лоб, и Мартин лишь прижимается к нему, выдыхая его имя, пока оно зализывает раны на его груди, а затем снова запускает свой язык в его рот. — Ты точно никогда не делало этого раньше? — спрашивает он слабым голосом, и Майкл смеётся. — Совершенно точно, Мартин Блэквуд. — Что-то мне так не кажется. Оно всё ещё улыбается, когда говорит: — Тебе бы хотелось снова побыть одному, Мартин? — Нет, — говорит он, не задумываясь, и какое-то время они устраиваются поудобнее, хотя в основном это остаётся на Майкла, потому что Мартин сейчас вообще никакой и лишь бы сам себе мешался, и только после всего этого он осознает, что грудь (где нет биения сердца, нет дыхания), на которой покоится его голова, всё ещё одета. — В следующий раз тебе стоит снять свою одежду, — говорит Мартин, замечая сборник стихов, который каким-то чудом всё ещё не упал с кровати. — В следующий раз, — соглашается Майкл, проводя рукой по его обнажённой спине.