Горгород

— Да чтоб тебя, Марк! За что ты свалился мне такой, а?! Сначала просто писака, который еле-еле может выдавить из себя хоть что-то, а теперь революционер! — слыша уже какой раз «абонент недоступен», ругается в пустоту Кира, нервно расхаживая по комнате, где малыш Ник тихо и мирно играл в своих солдатиков, даже не подозревая, что его крёстный отец решился на участие в заговоре против мэра и с рассветом покинул квартиру, оставив в ней рукопись «Где нас нет», которую литагент тотчас прочитала.  Собственно, почему и психует, так как на страницах была расписана подробная жизнь Марка ещё с самого детства, когда его мягко называли ребёнком с тонкой душевной организацией и вечно упрекали в том, что в мире, где приходится выживать, нужны сила и лидерские качества. Чего, впрочем, из него никогда не выйдет из-за того, что он слишком похож на отца, да и вовсе социопат, не способный вписаться в круг «дружным» лицемеров на почве происходят первые драки, конфликты, вызовы родителей — или если быть точнее, только мамы — в школу. И так раз за разом, к чему после добавилось то, что первую девочку, которая ему понравилось, все называю шлюхой, и убийство веры в лучшее до сих пор хранящимися на подкорке словами: «ты ничем не лучше других, чудес не бывает».  И ведь и правда не бывает — доказательством тому стала вся его последующая биография, которая включала в себя уход в вымышленный мир с помощью наркотиков, судимость за излишнюю болтливость про власть, употребление алкоголя и всего прочего до момента встречи с Кирой, разглядевшей потенциал в его текстах и вытащившей со «дна» на так называемый «берег». Хотя по факту разница не изменилась — просто с того момента он стал кристально чисто и мог позволить себе выпить разве что совсем немного, вроде одного бокала шампанского на светском мероприятии, куда все стали звать его, как будто напрочь позабыв о содеянном. О том, как сломали его, всё время пинали и унижали, не обращая внимания на попытки сопротивляться и всё-таки вылезти за рамки ненавистной системы, которая, возможно, перемолет его и в этот раз, предложив выбить эпитафию на могильной плите как-нибудь пошикарней в честь того, что тьма торжествует только единолично. Без притязаний света, в роли какого хотел выступить Марк, пока внезапно кто-то не подошёл и не надел на голову мешок, повезя в неизвестном направлении, а потом и вовсе — выкинув на что-то холодное. Что именно — он догадался не сразу, а лишь после того, как незнакомцы, пропихнув ногами на пару сантиметров дальше, резко сорвали мешок, тем самым позволив оглядеться: помещение, в которое его привели, имело прямоугольную форму, многочисленные большие окна закрыты тяжёлыми тёмными шторами в цвет тёмно-бардовой ковровой дорожки с периодическими вкраплениями золотых нитей, напоминающих узором букву «г». Будто в честь Горгорода, управляемым, конечно, никем иным, как мэром, что сидел на чём-то наподобие трона и курил сигару с едким запахом, от которого Марк был готов начать безостановочно кашлять, если бы не зародившийся на уровне диафрагмы страх от осознания, что руки, заведённые за спину, связаны очень тугой верёвкой, а он сам — стоит на коленях перед властителем города.  — Ну что сказать, я вижу кто-то наступил на грабли, — на удивление вполне спокойно начинает томно говорить мужчина, не вынимая изо рта продолжающую тлеть сигару. — Впрочем, может, для начала выпьем вина? У меня вполне сносный виноградник.  В ответ Марк лишь рассеянно хлопает глазами. Его всего начинает пробивать заметная дрожь, особенно после того, как один из облачённых во всё чёрное охранников сделал несколько шагов вперёд, чтобы достать из стоящей неподалёку от тары со льдом изящную бутылку кровавого напитка.  — Эй, ты главное не шугайся, — подмечая подобную реакцию, с едва уловимой усмешкой просит мэр, пока слуги не спеша наполняют два бокала. — Я не изверг и даже листал твой фолиант, что издан — браво, бис! Только вот лучше б дальше сочинял, смешил, писал природу, пасторали и всё в подобном духе, потому что, поверь, то, чем ты занимаешься, не приведёт ни к чему хорошему. И не только из-за того, что я так сказал. Просто ты — лишь очередной одураченный обыватель, который собрал только половину пазла, поверив в то, что я якобы многих боюсь или целый край оплетаю, как головоногий моллюск, хотя на деле тебе промыл мозги идиот под горой. Ведь «всё переплетено» — который год анекдот с бородой, а всё потому, что мы с Гуру знакомы с тех пор, как это горе-воин был чиновник, чьё слово — закон.  «Чиновник? Закон?» — эти два слова никак не могли связаться воедино с именем человека, который организовал целый мужественный и крайне отчаянный бунт, однако, видя растерянность в глазах писателя, мэр не собирался ничего больше пояснять.  Вместо этого, отпив немного вина, он продолжает свой монолог всё в такой же отчасти снисходительной и спокойной интонацией:  — И, видишь ли, допустим, что всё то, что про меня говорят — правда. Только вот, что будет, если уйду? — задаётся вопрос, и, раньше, чем кто-либо даже успевает задуматься, голос продолжает: — Вот города по соседству, убрав своих деспотов, бедствуя, мрут в то время, как тут: горный воздух, спорт и здоровье, курорт, игорный дом, торговый дом, ипподром и соборы, фуд-корты — всё, что нужно. — А как же люди? — в конце концов, пересилив внутренний страх или отчасти смирившись с грядущей участью, решил поинтересоваться с ноткой вызова Марк. — Неужели вам плевать на то, что они думают или чувствуют?  — Конечно, толпа многоголова, но она не делает погоду, как гидрометцентр, так что неважно, кто и что требует — любое сопротивление всегда можно подавить, — вполне с ожидаемым цинизмом, мэр вновь отвлекается на бокал, а потом сильнее затягивается сигарой, запах которой не кажется уже такой едкой. — Ты должен это понимать, поскольку умный и хороший парень. Да, с плохой компанией связался, так как твари бросили тебя, едва запахло гарью, но учти, тебе на сей раз повезло: карьера, здоровье, свобода — всё цело. Однако вот тебе слово мэра — второго шанса нет, так что берегись, если снова дотронешься до моей дочери Алисы.  «Дочери? Алисы?» — вновь не понимает писатель, надеясь, что ему всего лишь послышалось и та девушка с пшеничными волосами и коралловыми губами не ребёнок столь ужасно влиятельной фигуры, которая, по всей видимости, в курсе деятельности революционеров засчёт того, что город усыпан камерами и жучками. Какие, вполне возможно, носила с собой и пассия Марка всё то время, что они были вместе... правда, зачем? Почему мэр выложил ему всё, как есть, и выбросил обратно на улицу, где солнце медленно поднималось над горизонтом, как бы знаменуя новый день, который, безусловно, мог и не настать, почему, познавшие правду глаза, смотрят на всё совершенно иначе. С другого ракурса, словно оценивая то, что можно было вот-вот потерять и всё из-за попытки бунта, о котором, пожалуй, лучше больше не думать, потому что толку ноль.  В очередной раз это было доказано именно сейчас — в момент, когда Марк легко мог умереть, и всё же остался помилован то ли благодаря справедливости, то ли милосердию, то ли чего-то ещё, чего он и сам до конца не понимает. Да и вряд ли должен, поскольку муниципальный центр и статуи вице-мэра остались позади, а впереди ждали родные рытвины и выбоины, валуны и глыбы, теперь выглядевшие совершенно иначе на его тропе меж мира и войны, когда одни считают, что ты сильно хитрый и изворотливый, а другие видят в тебе наивный мир игр и книг, хотя на деле ты — гибрид. Вырос и таким, и таким, и не был задумал для света софитов, интриг и адреналина. Марк просто годами писал и смотрел в окно, зачёркивал, стирал неустанно, пока хрупкие миры распадались во тьме на стол, но, видимо, пришла пора что-то менять и думать о том, как дышать и жить дальше. Как суке достанется рука и сердце, издателям — то, чего они так хотят, а читателям — чучело в клетке, что в целом не так уж и плохо, ведь при таком раскладе главное, что он будет жив, как и Горгород, что бессмертен, как Троя, Рим и Помпеи. И не важно, что нельзя не согласиться с тем, что творчество вдали от всего невозможно, и так или иначе придётся сталкиваться с реалиями современного мира — идя, почти что вприпрыжку, вдоль улиц, Марк уже распланировал пережить мэра, Гуру и прочих, сидя на нагретом месте.  И обрывает данные мечтания разве что неожиданно разрезавший воздух выстрел...