***
Я покрутилась у зеркала, удивляясь тому, как Агата смогла замаскировать все мои изъяны, недавно появившиеся на теле. Вооружившись тональным средством и пудрой, она безжалостно замазывала мою кожу целых полчаса. И теперь... я выглядела, как фарфоровая кукла. Припудренная. Белое корсетное платье уходило в пол и красиво раскрывалось, когда я кружилась вокруг себя. Оно было, как воздушный шарик, лёгкое и невесомое. Белые полупрозрачные перчатки скрывали синие отметки на руках, которые было слишком сложно замаскировать. Даже для Агаты. Короткие уже волосы подруга чуть подкрутила, фиксируя их бантиком сзади. И, вручив мне чёрную маленькую сумку и лодочки такого же цвета, Агата успокоилась и удовлетворённо выдохнула. Я действительно выглядела намного лучше, чем в последние дни, но не так, как прежде. Так уже вряд ли будет. Стук каблуков эхом прошёлся по лестнице, привлекая внимание каждого в этом доме. Костя и мама появились в коридоре, смотря на меня с широко распахнутыми глазами. Мама сразу прослезилась, я заметила это даже на расстоянии. С возрастом она, конечно, стала совсем сентиментальной. А Костя... Костя просто молча смотрел мне в глаза. Как-то очень тихо и вдумчиво. Будто бы готовясь, что я вот-вот упаду. Но я выдержала этот нелёгкий путь спуска, ведь не хотела упасть и терпеть очередные переодевания от Агаты. Второй раз я бы точно не согласилась, как бы подруга не старалась меня уговорить. – Белый – определённо твой цвет, – сказал мужчина, предлагая мне взяться под локоть. Я напряжённо улыбнулась, точнее, выдавила подобие улыбки и неловко приняла его помощь. Касаться кого-то извне моего мира было теперь чуждо и будто бы странно. Но, раз уж я согласилась на этот вечер, то нужно вести себя адекватно. Хотя бы попытаться. Я накинула шубу, и мы покинули дом под тихие возгласы мамы. Подруга на прощание чмокнула меня в щёку, сказав: «Не бойся, трусишка». Удивительно, что она подобрала моему нежеланию покидать дом именно слово «трусость», ведь я не боялась. Я просто... не хотела. Это разные вещи. Кардинально. По дороге мы практически целый час молчали. Не знаю, о чём думал Костя, но он просто молча вёл машину, не задавая мне лишних вопросов. И мне показалось, что он был напряжён даже больше, чем я. Будто он и вовсе пожалел о том, что не забыл про этот долбанный театр. Но пути назад не было, и мы продолжали сидеть в этом электрическом напряжении до тех пор, пока не подъехали. Большой Театр, конечно, поражал масштабами, как снаружи, так и внутри. Тут всё буквально кричало о величии. Кричало о сотнях или даже тысячах историй, которые запечатлела сцена. И стены вокруг будто пронизывали тебя всеми эмоциями, пережитыми здесь. Боль, счастье, грусть и невероятная скорбь. Несбыточные мечты и самые громкие шквалы оваций – я всё чувствовала. Каждый оттенок энергии, оставленный тут. И особенно ярко эти невидимые энергетические потоки отслеживались в зале. Я ощущала себя так, будто в мой кокон, который я собственноручно возвела вокруг себя, стали пробиваться лишние впечатления. Лишние мысли, которые только лишь будоражили. Не было тут спокойствия. Не было умиротворения. Только лишь большой... огромный клубок чувств. Проходя на свои места, я заметила, как многие зрители косились на нас и перешёптывались. Стало некомфортно, ведь добавилось новое чувство – неловкость. Но Костя, словно не замечая этих назойливых взглядов, уверенно вёл меня дальше. В середину ряда. Наконец найдя свои места, мы сели, и я вжалась в кресло так сильно, насколько могла. Словно это могло бы меня спрятать или укрыть. Гул голосов вокруг давил. Было душно. Меня стало подташнивать с каждой секундой всё сильнее. – Лилит, – мужчина словил мой взгляд, – а ты когда-нибудь прыгала с парашютом? Этот вопрос удивил меня настолько, что весь дискомфорт, который я испытывала сейчас, вмиг позабылся. Единственное, что крутилось в моей голове, – «Какого чёрта он спросил про это?». – Никогда, – озадаченно ответила я. – Вот и я не прыгал, представляешь? – удивлённо сказал он. – Столько лет мечтал и так и не прыгнул. – Почему? – продолжала я этот странный диалог. Вообще, разговор сам по себе был вполне обыденным. Миллионы, если не миллиарды людей наверняка говорили об этом. Возможно, даже сейчас кто-то на другом конце света тоже обсуждает прыжки с парашютом и активные виды спорта. Но... когда вы не проронили ни слова за всю дорогу... когда вы сидите в огромном зале, битком набитом людьми, такая тема кажется безумной. Зачем это вообще обсуждать? – То времени не было, то вообще забывал про это, – задумчиво ответил Костя, – мечтам свойственно забываться с годами. Иногда ты только в старости вспоминаешь, что оказывается, всю жизнь мечтал о собаке. Ты можешь поверить, что люди очень часто живут, как в вакууме, и напрочь забывают всё то, что так сильно желали когда-то? – Звучит... печально, – всё, что смогла я выдавить. – Ты права, – согласился мужчина, – забывать про мечты – печально. Свет стал приглушаться, и в следующее мгновение прозвучала музыка. Гул в зале стих, превращаясь в тишину, и все затаили дыхание. Моя тошнота прошла, сменяясь комком предвкушения внутри. Ведь прямо сейчас сбывается моя детская мечта, о которой я, как и многие вокруг, позабыла. Жаль, что моя забывчивость была связана вовсе не с быстрым ритмом жизни или бесконечной работой, вдруг навалившейся на тебя, когда ты повзрослел. Очень жаль, что это не так. Ведь я бы отдала, наверное, многое, чтобы быть обычным «взрослым», утонувшим в рутине. Я бы вообще отдала всё, чтобы не быть собой. Даже... свою жизнь.***
Во время представления я много раз плакала. Не взахлёб и не громко, нет. Совсем тихо, практически беззвучно. Так, что никто и не заметил бы моих слёз в тёмном зале, кроме, разве что, актёров и танцоров, которые были практически напротив меня. Всё, что происходило за это время на сцене, глубоко тронуло меня. Задело все оставшиеся внутри меня чувства. Разворошило их. Во мне отзывалось очень многое сейчас. Что-то, что я не совсем смогла бы описать. Что-то, что тянулось из детства, когда я с замиранием сердца смотрела по телевизору отрывки из постановки. Моя мечта стать балериной. Первые пуанты, подаренные мамой, и бесконечные часы у станка. А в последствии нехватка времени на танцы из-за магии. Нужно было выбирать, и я сделала свой выбор. Ошибочный. Так вот теперь... глядя на прекрасных танцующих девушек, я представляла, что тоже могла бы оказаться там. Прямиком на сцене, стоя на пуантах. Без дыры в сердце. Без той пустоты, которая образовалась в последствии моего выбора. Но слёзы, застилающие моё лицо, были не только последствием неверного выбора в детстве, но и откликом большого счастья внутри. Ведь та самая маленькая Лилит наконец-то увидела всё вживую. В первых рядах. В красивом платье и с маленькой чёрной сумкой. Маленькая Лилит была на седьмом небе от счастья сейчас, подавая мне внутренние сигналы о своём присутствии. Я так давно её не слышала. Так давно не ощущала её внутри. Мне вообще казалось, что я похоронила эту малышку, навсегда закрыв дверь для радости внутри. Но она была жива. И она... была во мне. Очень глубоко внутри. Визжала от счастья и громко смеялась. – Как тебе, Лилит? – спросил Костя, когда в зале включили свет. – Это прекрасно, – обрывочно ответила я, – самое прекрасное, что я видела. Мужчина легко улыбнулся, помогая мне встать с места. За два часа он не проронил ни слова, что логично, ведь в театрах принято молчать. Но я чувствовала, как каждый раз его взгляд касался моего лица. Особенно в моменты, когда меня душили слёзы. Но он молчал, давая мне право не быть пойманной на такой слезливой слабости. – Тебе идёт театр, – с улыбкой сказал он, – эта атмосфера... будто дополняет тебя. Я опустила глаза в пол, проходя дальше. Уже на выходе, когда до такого желанного спокойствия и уединения в машине оставались считанные минуты, нас настигла пара молодых девушек. Они явно были фанатками шоу. – Лилит, Костя! – окликнули нас они. – Можно фото, пожалуйста? Я не успела отреагировать, как они обступили нас со всех сторон и быстро щёлкнули селфи. Мне отчего-то стало очень неприятно. Даже паршиво. Конечно, внимание должно приносить только положительные впечатления, но я не хотела фотографироваться. Не хотела натягивать улыбку и мило отвечать. И я бы отказала им. Непременно отказала бы в фото, извинившись, но я не успела. – Спасибки! – прокричали в унисон они так громко, что на нас стали оборачиваться другие люди. – Кстати, а Дима тут? Я застыла в изумлении от бестактности. Меня буквально парализовало его имя. Оглушило. В самый неожиданный момент. Тогда, когда я этого даже не ожидала, он вновь настиг меня. Вновь сделал безвольной. Слёзы застыли в глазах, и я изо всех сил старалась не выдавать всё то, что чувствовала. Ведь, если бы хоть на секунду дала слабину, рассыпалась бы на тысячи осколков. Осталась бы навечно в этом театре, как главный символ самого большого разочарования. – Оу... так вы... расстались что ли? – продолжала свой допрос незнакомка. – Не думаю, что вас это как-либо касается, девушки, – низко произнёс Костя. Он обошёл меня, вставая спереди. Скрывая моё перепуганное лицо. Дрожащими пальцами я тут же смахнула слёзы, тихо выдыхая. Сегодня меня уже дважды огораживали живой стеной. Сначала Агата, а сейчас – он. Будто скала Костя навис над девчонками, вытесняя их энергией. Не отводя от них глаз. И в этой тишине, которая повисла после его последней фразы, было очень много слов. И все мы их поняли. На ментальном уровне. Ведь от мужчины буквально искрила угроза. Даже я её почувствовала. – Простите... – стушевались они и быстро скрылись из поля зрения, теряясь в толпе. Костя повернулся ко мне, немного обнимая за плечи. Он был очень высоким, поэтому каждый раз, когда хотел что-то мне сказать, наклонял голову чуть вниз. Как бы вглядываясь. Вот и сейчас он вглядывался в мои покрасневшие от слёз глаза. И наверняка видел в них только отчаяние. – Пошли отсюда, – отрезал он, проводя меня на выход.***
Мы вновь ехали молча, слушая какую-то джазовую радиостанцию. Ближе к ночи пошёл снег, и, казалось, что новогоднее настроение должно было появиться даже у самого большого зануды. Прямо в эту секунду. Ведь… что может быть лучше? Я возвращаюсь с «Щелкунчика» в Большом Театре. За окном настоящая снежная сказка, а в машине играет что-то очень расслабляющее и тёплое. Но настроения, кроме как истеричного, у меня не было. Я держалась на грани от очередного нервного срыва, я знала это. И единственный фактор, останавливающий меня от громких рыданий, – Костя, мирно ведущий машину по снежной колее. Он был абсолютно невозмутим сегодня. Точнее, он вёл себя, как нормальный человек. Будто он даже и не знал, что произошло. Я знала, что он знал. Он всё знал, просто притворялся. Весь вечер. Делал вид, что всё, как прежде. Обычный поход в театр – не больше. И это его спокойствие и игра в «молчанку» немного отвлекали меня. Я действительно почувствовала себя сносно, впервые за долгое время. Мне было менее тревожно и страшно. Мне было... практически нормально рядом с ним. Древесные духи Кости откидывали меня в тёплые воспоминания из детства. Его улыбка поражала своей искренностью, а глаза, порой так внимательно меня изучающие, давали какую-то уверенность, что ничего страшного не произойдёт. И, если у Кости был какой-то план по отвлечению меня от реальности, то он с ним справился. Ведь с кем-то другим я бы вряд ли согласилась на такую серьёзную для меня сейчас авантюру – выехать в людное место. Но с ним... Почему с ним я согласилась? Машина затормозила у крыльца дома, и Костя повернулся ко мне: – Я знаю, как ты старалась сегодня, Лилит, – серьёзно сказал он, – и я очень ценю это. Кажется, в этот момент мужчина решил прекратить игнорировать действительность. Продолжать было невозможно, я знала это, ведь реальный мир лишком уж сильно давил на меня. Особенно сейчас. – Было весело, – соврала я. – Я знаю, что – нет, – слегка нахмурился он, – не дурак. Мои руки стали чуть подрагивать, а шрам, бережно заклеенный Агатой на этот вечер, разнылся. Видимо, тело тратило свои последние силы на подавление эмоций. Их было слишком много сегодня. Я задержала дыхание в надежде подавить приступ нарастающей паники, как словила взгляд Кости, который упал на мои ладошки. Он сразу же обхватил их, накрывая своими. Быстро и практически неразборчиво мужчина зашептал что-то на чужом для меня языке и прикрыл глаза. Не знаю, подействовало ли так его воздействие или я просто была в шоке от происходящего, но буря, нарастающая внутри меня, стала стихать. Буквально за пару минут внутри меня образовался штиль. Такой безоблачный и спокойный... какого я не ощущала уже, кажется, много лет. – Что ты сделал? – прошептала я, глядя на свои успокоившиеся руки. – Немного магии, Лилит, – довольно улыбнулся он, – ты будешь крепко спать сегодня. Костя вышел из машины, ловко обходя её и помогая мне открыть дверь. Он провёл меня до двери, аккуратно придерживая за локоть. И во всех его проявлениях сегодня не было ничего неестественного. Ни доли сомнений или смущения. Он будто знал наверняка, что нужно сделать, чтобы я почувствовала себя лучше или отвлеклась хотя бы на минуту. Он будто был моим спасательным кругом на этот вечер. Когда надо – молчал. Когда нет – говорил что-то такое, что обязательно выводило бы меня из ступора. – Спасибо за вечер, Лилит, – сказал он, чуть склонив голову. – Спасибо... что пригласил... – сбивчиво ответила я, – и вообще... Ветер завыл, врезая колкие снежинки мне в лицо. И с этим дуновением я почувствовала запах, от которого всё внутри опять перевернулось. Табак вперемешку с ванилью. Руки предательски задрожали, а к горлу подступил ком. Порывисто дёрнув за дверную ручку, я залетела домой, резко захлопывая перед носом мужчины дверь. – Доброй ночи, – послышался голос Гецати на улице. Через пару минут я услышала, как завёлся мотор машины, а я, прижавшись спиной к двери, тихо сползла вниз, сглатывая слёзы. Димой пахло повсюду. Пахло так ярко и приторно, словно он совсем недавно был тут. Прямо у меня дома. На том самом месте, где я сейчас стояла. Может, он и сейчас тут. Где-то рядом. Невидимым фантомом разгуливает размашистым шагом на заднем дворике. В лесной чаще или у меня под окном. А, может, я окончательно сошла с ума, и Дима жил лишь у меня в голове. Меня стошнило прямо на пол, но запах… запах табака и ванили никуда не делся.