В последний раз

2 января 2018 года Миша ввалился к ней без предупреждения, с бутылкой коньяка, вылитой в форме сабли. «Специально для вас, Лариса Максимовна, самый крутой выбрал в дьюти-фри! Извините, что без спросу заявился. Рядом был, дай, думаю, заеду, поболтаем. Вдруг вам скучно». Тон его речи был чересчур уж веселым, а движения порывисто-нервными. — Проходи, раз пришел, — пригласила она без всякого энтузиазма и зябко повела плечами — нанес холод с улицы, а на ней был лишь тонкий халат и шаль. Сняв свою парку с капюшоном, отороченным белым мехом, Миша указал на трещину возле косяка и хмыкнул насмешливо: — Это у вас что? Землетрясение случилось? «Да нет, это твоя жена так выебывается». — Сквозняк, — Лариса улыбнулась и заглянула в светло-карие глаза, может, и вправду приперся просто от скуки. — Дверь хлопнула. Заделаешь? — Да без вопросов. Миша вышел, а она скинула с плеч шаль — слишком по-старушечьи, и пригладила волосы перед зеркалом. Пока раздумывала, стоит ли красить губы или слишком много чести, он уже вернулся с переносным пластиковым ящиком для инструментов. Поставив его на пол, присел перед ним на корточки и открыл крышку. — Все свое, как говорится, ношу с собой, — пробормотал Миша, доставая тюбик с герметиком. — А все мое — это же ваше. Да? — он рассмеялся со злым ехидством и вытащил шпатель. Удивление, которое Лариса испытала в момент, когда увидела его ухмыляющуюся физиономию на экране домофона в восемь вечера, сменилось раздражением: он, что ли, разборки ей решил устроить? — Пойду на стол чего-нибудь метну, — спокойно произнесла Лариса и ушла на кухню. Вырубив звук телевизора, под который дремала в кресле до прихода незваного гостя, она вытащила из холодильника упаковку сыра бри, нарезку сервелата и открыла банку маринованных помидоров. Поставила на стол тарелки и рюмки. Огляделась по сторонам в поисках несуществующих улик. На душе было так неуютно, будто реально где-то на видном месте могли валяться Женины трусики. — Закончил? — спросила она, выходя в коридор. — Готово, — Миша посмотрел на пятно шпаклевки. — Сейчас подсохнет и я еще подровняю… — Да хрен с ним, — отмахнулась Лариса и включила свет в ванной комнате. — Иди, мой руки. Чем быстрее она от него отделается, тем лучше. Успокоила себя, решив, что волноваться нечего — такие как этот, умеют только громко лаять, но не кусаются. Поязвит и свалит, поморочив ей голову туманными намеками и злобными шуточками. Миша вошел в столовую и оглянулся по сторонам так, словно был тут впервые. Рукава шерстяного черного свитера он оставил закатанными, наверняка, специально, чтобы продемонстрировать, какие у него красивые мускулистые руки. «Позер», — с неприязнью подумала она и улыбнулась, изображая нечто вроде радушия. — Вау, да тут пир горой! — воскликнул он, снова взяв ернический тон. Усевшись напротив Ларисы, разлил в рюмки коньяк из сабли. — Ну так что? С новым годом вас, уважаемая Лариса Максимовна! — И тебя, — сухо сказала она и, едва пригубив, отставила рюмку. Миша выпил до дна и облизнул губы. — Вы уж извините, что я так поздно. Кстати, Женина трудовая у вас хранится или в кабаке? — резко меняя тон на деловой, осведомился он. — В ресторане, — Лариса почувствовала, как в груди разливается неприятный холодок и сердце начинает колотиться быстрее. — Хочу ее забрать… — наколов на вилку небольшой помидор, Миша положил его на тарелку и аккуратно разрезал пополам. — Женя уже не вернется. Маме помощь нужна. Да и вообще… хватит. Сыном пусть занимается. — Что ж, — ее захлестнула лютая остервенелая ненависть. Все в нем было ей отвратительно: сытое смазливое лицо, руки, усеянные редкими темными волосками, и особенно запах. От этого гаденыша за версту несло уверенным в своем праве распоряжаться женщиной самцом и ароматом какой-то дешманской туалетной воды. — Если она пришлет заявление по собственному, я отдам, без вопросов. Пока что она мне ничего подобного не сообщала. Лариса не верила ни единому его слову. Она написала и извинилась, сказала, что ждет. Женя ведь ответила: «Я вернусь. Наверное, двадцатого». Коротко и будто все еще обиженно. Но Лариса точно знала, что вернется, и все между ними будет хорошо. И таяла от нежности, вчитываясь в эти скупые строчки, и вглядывалась в новый аватар, явно обновлённый только для нее. На фото, снятом ею в мае — река, закат и Женя, щурясь от ветра, улыбается, глядя ей в глаза этой своей невозможно очаровательной улыбкой. «Скажи, что я твоя девочка»… — Да что за бюрократия, Лариса Максимовна, мы ж друг другу не чужие, — он усмехнулся. — Моих слов, что ли, не достаточно? — Нет, Миша. Не достаточно, — отчеканила она медленно и раздельно. Умяв половину помидора, он прикрыл глаза и громко причмокнул: — Райское блаженство. Где б я еще попробовал Женины маринады, как не у вас. — Не стесняйся, бери еще, — Лариса подвинула банку. — Спасибо, вы очень добры, — произнес Миша с издевкой и налил им обоим коньяка. — Зря только меня за дурака держите, — не дожидаясь ее, он выпил и выдохнул. — Дураком я тебя пока еще не называла, — нехотя ответила Лариса, взболтнула темно-янтарную жидкость и вновь поставила рюмку на стол. — Да ладно вам, — Миша откинулся на стуле и поправил упавшую на лоб прядь волос. — Думаете, не догадываюсь, что у вас за шуры-муры? «Ну, вот и конец играм», — подумала она обреченно. Нарыв лопнул и теперь ей суждено утонуть в мерзком гное мужской истерики и оглохнуть от гордого звона яиц. — Смотрите на нее, только что не взглядом ебете. И она врет и краснеет… — он поскреб щетинистый подбродок, — стыдно ей, видать, все же. Я вначале думал, мне кажется, не может такого быть, на вид же тетка как тетка… но когда спать со мной перестала, — он хохотнул, — нет, думаю, все правильно. Невероятно, но блять факт. И ночевки эти каждые три дня, и подарки… блять, — он прекратил чесать подбродок, взлохматил волосы и, плеснув коньяка только себе, опустошил рюмку одним глотком. — Ты закусывай, Миша, закусывай, — содрогаясь от омерзения, Лариса растянула краешки губ в снисходительной улыбке. Пусть не думает, что она боится. — Закушу, ага. Он прямо рукой отломил кусок сыра и положил его в рот. — Чо, мужики то на старости лет надоели? Сиськи помять захотелось? — спросил он, жуя. — Или это у вас врожденное? А муж так, для отмазки был? Взяв бутылку, он налил себе еще. — Ты бы не пил больше, — Лариса старательно прятала нарастающий в ней страх за высокомерной усмешкой. — Тебе за руль садиться. — Вот только не надо отмораживаться. И улыбаться так, — он передразнил ее, кривя рот, — … тоже не надо. Чо, думаете, купили себе наивную провинциалку по дешевке? На тебе, Женечка, шубку, на тебе машинку, на тебе должность и зарплату повыше… — Все. Хватит хуйню нести. Вали из моего дома, урод, — произнесла она, назло ему, продолжая ухмыляться. В душе прокляла себя за свою идиотскую самонадеянность и тупое бабье любопытство, которое подтолкнуло ее нажать на кнопку и впустить его в дом. Миша, будто и не обратив внимания на ее слова, медленно поднес к губам помидор: — М-м-м-м. Так вы любите? Да? — сделав вид, что втягивает его в себя, он тут же, морщась, выплюнул его на тарелку. — Какая гадость! Вам под шестьдесят, тетя… К земле пора привыкать, а вы… — Мне-то под шестьдесят, а тебе будто все еще шестнадцать, — она сделала глоток коньяка и отставила рюмку, ощущая во рту противный сивушный привкус. — Комплексов у тебя, Миша, дофига. Чего ты приперся ко мне? Проблемы с женой? Так разведись. — Да, блять! Ты что издеваешься? — он изо всех сил ударил ладонью по столу и вскочил на ноги. — Из-за тебя эти проблемы, сука. Из-за тебя все! Нормально все у нас было, пока ты не появилась. — Да неужели? — Лариса даже не шелохнулась, осталась сидеть неподвижно, удерживая на губах жалкую улыбку. — Может, она просто поняла, что ты из себя нихуя не представляешь? Его глаза побелели от гнева, и внутри у нее все сжалось от животного страха. — Ах ты тварь ебаная! — выкрикнул он и вдруг оказался рядом, почти вплотную. Она почувствовала, как оглушительно трещит ткань халата, и поняла, что уже не сидит, а стоит на цыпочках. Это была ужасно неудобная поза, ворот больно впивался ей в шею, и она не могла пошевелить головой, и даже сказать ничего не могла. — Ты-ы! Ты убогая мразь! Извращенка! Решила, что если бабла как говна, так все тебе позволено? Ты только, сука, одного не учла! У меня есть сын, и вот это ты не купишь ни за какие деньги! Поняла? — он тряхнул ее так, что в глазах у нее зарябило и все стало будто двоиться. Лариса вдруг вспомнила, как бабка сворачивала курицам головы — раз, и готово. Отстранившись, Миша схватил ее за горло теплыми шершавыми пальцами, от его дыхания пахло сыром бри, коньяком и смертью. Может, она такую и заслужила — уродливую и беспонтовую. — Я бы тебя сейчас придушил, но, блять, даже руки об тебя пачкать не хочу. Отвали от моей жены. Сгинь, мразота! Узнаю, что позвонила или написала — убью. Лариса моргнула, чувствуя, что сейчас потеряет сознание. И вдруг он разжал пальцы и оттолкнул ее от себя. Несильно, но достаточно для того, чтобы она, не удержав равновесия, упала на пол — неуклюже и грузно, как куль с картошкой. Миша смотрел на нее сверху вниз и презрительно улыбался — видимо, в этот момент ощущая себя великаном, которому достаточно наступить, чтобы раздавить ее, словно букашку. — Я увольняюсь, возвращаюсь в Тирасполь к своей семье. И все у нас будет охуенно. Поняла? Пацана она ради тебя никогда не бросит. Его слова как расплавленный горячий свинец, капля за каплей метко падали прямо в сердце. Лариса ясно понимала: не бросит, не приедет, останется в своем сраном Тирасполе и будет рядом с этим придурком жизнь доживать. — Вон пошел, — багровея от унижения, она судорожно пыталась запахнуть халат, и одновременно с этим встать на ноги. — Вон пошел отсюда, я сказала! — в горле у нее запершило и она закашлялась. — А то что? — спросил Миша, как только она поднялась, и брезгливо поморщился, при очередном ее «кхе-кхе». — Что? — Убирайся, — выдавила она, чувствуя, как в гортани у нее будто сужается туннель и воздух перестает проникать в легкие. Взяв банку с помидорами, Миша медленно перевернул ее и вылил на пол, прямо ей под ноги. — На, полижи, потому что больше тебе лизать будет нечего. Он развернулся и вышел в прихожую, громыхнул ящиком с инструментами, выматерился и вышел, даже не закрыв за собой дверь. Доставая из сумки ингалятор, Лариса услышала, как в вечерней тишине заработал двигатель машины. Представила себе, как не справляясь с управлением, Миша разбивается, на скорости врезаясь в столб, встряхнула баллончик и обхватила мундштук губами. В этой жизни нельзя было полагаться на счастливые совпадения. Счастье нужно было самой выгрызать у судьбы зубами. Через минуту или две спазм отпустил, но сердце все еще колотилось, как бешеное, и перед глазами все плыло. Придерживаясь за стены, Лариса, ковыляя, как столетняя бабка, медленно добралась до двери, вышла во двор и, зачерпнув горсть снега, вытерла ею покрытое липкой испариной лицо. Выпустила Ахмата из вольера и вернулась в дом. Ее трясло так, что зубы стучали друг о друга. Подобрав с пола шпатель, она машинально засунула его куда-то, добрела до столовой, взяла телефон и набрала в поиске «В».

***

Валентин приехал рано утром и, выслушав ее просьбу, покрутил пальцем у виска: «Какая пушка? Ты охуела, Ляля? Даже не проси. Забей ты на нее. Хочешь бабу, заведи другую. Нормальную. Не наркоманку. Не замужнюю». — Я сама все сделаю, — сказала она спокойно. — Ты мне только ствол достань. — Что сама? — он посмотрел на нее тяжелым жалостливым взглядом. — Что сама? Думаешь, это так легко? — Узнаю, когда попробую, — сказала Лариса, потирая ноющую шею. — У меня выхода нет. Если я этого не сделаю, он в другой раз припрется и кончит меня. — Тьфу ты, дура какая упертая! — протянул Валентин с тоскливой досадой и посмотрел на небо. — Снег пойдет. Это хуево. Следы будут. Ладно, сапоги старые надену, потом выкину. Фото мне его покажи и адрес продиктуй. И не названивай, христа ради. Закончу, приеду. — Не надо, Валя, — Лариса качнула головой и перед глазами тут же замелькали черные мушки. — Это не твои проблемы. Я все решу. Только со стволом помоги. — Да ты нарешаешь, — он махнул рукой и взял с полки на кухне лист бумаги и карандаш. — Адрес? После короткой паузы она произнесла: «Чкалова тридцать, квартира шестьдесят один» и, вытащив телефон, зашла на Женину страницу в фэйсбуке. Пальцы ее внезапно задрожали. Лариса открыла первый попавшийся снимок с Мишиной физиономией, на нем он с Женей сидел за столом в японском ресторане. — Вот… — она протянула Валентину телефон и присела на стул, чувствуя слабость в ногах. Он уставился в экран долгим оценивающим взглядом, от которого ей вдруг стало невыносимо жутко и сразу захотелось сказать, что она передумала. «Размазня, — пронеслось в голове — потом будешь локти кусать, но будет поздно». Валентин вернул ей телефон. — С виду нормальная пара, — на его потрескавшихся губах появилось некое подобие добродушной ухмылки. Лариса тупо уставилась на снимок, не в силах отвести взгляд от Жениной улыбки, такой вымученной и несчастной, будто призывающей «Спаси меня». Свирепая ярость разгорелась в ней с новой силой, расплавляя все ее трусливые сомнения и душевные колебания. — Уверен, что справишься? Он здоровый бычара, ты же видишь, — процедила Лариса, отрывая глаза от фотографии и устремляя их на старческое морщинистое лицо. — Не бзди, — Валентин сложил лист вчетверо и спрятал в карман. — Уж разберусь как-нибудь.