В последний раз

2018 год, март — Почему мы не можем остаться в Тирасполе? — спросил Даня, вяло колупаясь вилкой в тарелке с пловом. — Ты что, не хочешь в Москву? — Женя так и застыла с полотенцем в одной руке и мокрым стаканом в другой. Вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. — Нет, — Даня помотал головой. — Почему не хочешь? — Женя старалась говорить тихо — они были в гостях у Мишиных родителей. Он лишь пожал плечами и отодвинул тарелку. — Тебе же там понравилось. Помнишь, как мы… — Женя хотела сказать «с папой», но проглотила слово вместе с комом, вставшим в горле, — в планетарий ходили, как ты на лошади катался. И на катере. Ты же сам спрашивал, когда еще поедем. Даня молчал, глядя на нее светло-карими Мишиными глазами. Женя вдруг заметила, что свитер ему уже коротковат, а ведь буквально недавно, в начале января, подворачивала рукава, примеряя обновку. — В Москве столько всего интересного, — она заставила себя улыбнуться, показывая, что не воспринимает то, что он говорит, всерьез. — И цирк крутой, и зоопарк, не то что здесь. Пойдешь там в хорошую школу. Заведешь новых друзей. — Не нужны мне никакие новые, — он часто заморгал так, словно собирался заплакать. — Мне мои друзья нравятся! — Твои друзья никуда не денутся. Будешь к ним в гости приезжать, — Женя раздраженно принялась вытирать стакан. — По ватсапу разговаривать. — Дурацкая твоя Москва! — Даня, как бычок, упрямо пригнул голову. — Ты же просишь планшет новый. Вот мама должна зарабатывать деньги, чтобы его купить, — поскольку другие аргументы у нее закончились, пришлось прибегнуть к старому испытанному средству — примитивному подкупу. — Не надо нам денег, я могу и на старом планшете, — он улыбнулся, радуясь, что проблема решена. — И приставку не хочешь? И дрон? Даня отрицательно замотал головой, корча из себя немого, и ее терпение лопнуло. — Да прекрати ты мне нервы мотать! — она грохнула вытертым до блеска стаканом об стол. — Все! Как я сказала, так и будет! Пятнадцатого мы уезжаем. Билеты Женя взяла еще неделю назад — решила, что после сороковин будет в самый раз. Ее все здесь достало. Она была сыта по горло ежедневными визитами в погруженный в траур дом свекров. Её тошнило от сочувственно пристальных взглядов друзей и знакомых, будто оценивающих по шкале от одного до десяти: достаточно ли горько она скорбит. В этом городе все друг про друга все знали. Женя не слышала, о чем шепчутся у нее за спиной, но замечала в глазах жадное местечковое любопытство. Для всех она была теперь той самой женщиной, у которой в Москве убили мужа. — Нет! Не поеду, — губы его скривились, и он разревелся. Швырнув полотенце на мойку, Женя кинулась к сыну и начала целовать вихрастую макушку, приговаривая: — Ну все, все. Ну прости. Я не хотела на тебя кричать. Успокойся, успокойся. Он ревел все громче, а она целовала и обнимала, и говорила, что любит его больше всех на свете, и что хочет для него самого лучшего, и все ждала, когда он в ответ обнимет ее, как раньше, когда они ссорились. Но он оставался напряженным и зажатым, продолжая плакать. Женя уже не знала, что еще сказать, и постепенно начинала впадать в отчаяние. И в это время на кухню вошел Петр Савельевич. Женя не сомневалась, что они все слышали — стены в хрущевках были тонкими. Даня вырвался из ее объятий и, вскочив, бросился к свекру. — Не хочу я ни в какую Москву! Скажи ей, деда. Скажи! Я хочу с вами остаться жить, — из груди его вырвался громкий всхлип. Подпрыгнув, он обхватил Петра Савельевича за шею. — Пожалуйста, деда! Расстроенная, Женя отошла к окну. Все складывалось не так, как она себе представляла. — Так, ты нам с бабушкой сырость тут не разводи, а то плесень по потолку пойдет. Дуй, давай, мультики свои смотреть, — шутливым тоном сказал свекр, мягко высвобождаясь из судорожных объятий. Утирая глаза, Даня вылетел из кухни. На Женю он даже не посмотрел. И тотчас же, на пороге, опираясь на трость, появилась Тамара. Она все еще была одета в черное платье с глухим воротником-стойкой, в котором принимала сегодня гостей. — Что случилось? Родная мама на Женю накинулась бы сразу за то, что обидела ребенка. Но с Тамарой у них были «высокие» отношения. Они и раньше друг другу были чужими, а уж теперь и подавно. В подчеркнутой вежливости с обеих сторон не было ни приязни, ни элементарного человеческого тепла, одно лишь нежелание тратить душевные силы на конфликты. — Все нормально. Он просто боится перемен, — усмешка у Жени получилась кривоватая. Она ощущала себя жалкой — хуевая мать, которая довела ребенка до слез. — Женечка, ты только не думай, что мы вмешиваемся, — начал Петр Савельевич. — Мы с Томой тебе давно хотели сказать, что, может, не стоит дергать его посреди учебного года. Пусть до лета побудет здесь… — Нет, — произнесла Женя на автомате. — Нет, — повторила она более осознанно. — Он будет жить со мной. — Конечно, с тобой. Но, возможно, ему не следует сейчас так резко менять обстановку, — усаживаясь, на специально заказанный для нее по рекомендации ортопеда высокий табурет, Тамара покачала головой. — Ты ведь понимаешь, что он переживает огромный стресс? — Я все прекрасно понимаю, — сказала Женя. — Если вы помните, я сама через это прошла в десять лет. — Вот именно, — Тамара грустно улыбнулась. — Представь, если бы тебя после смерти твоего отца, тогда в детстве вырвали из привычного окружения и увезли в чужой город. — И что мне делать? Женя ощущала одновременно и недовольство, и растерянность, и тупую усталость. Категоричное «нет» довольно быстро превратилось в задумчивое «может, они и правы». — До июля его оставь хотя бы, — сказал Петр Савельевич, теребя воротник своей рубашки так, словно пытался поправить несуществующий галстук. Замечая старческий тремор в его пальцах, Женя с горечью осознала, как сильно он сдал — всегда подтянутый, спортивный, он как-то разом одряхлел и стал будто меньше ростом. — Мы же полтора года справлялись, и сейчас справимся. Тем более, Тома у нас герой, — он подмигнул жене. — Еще немного, и на танцы пойдем. — Да из тебя танцор, — Тамара шутливо отмахнулась, улыбаясь по-девичьи застенчиво. — Вечно на ноги наступаешь. На короткое мгновение ее лицо просветлело, но тут же на него снова легла тень. Будто под весом невидимого груза, уголки рта поползли вниз. — Тебе решать, — Тамара поморщилась то ли от внезапного приступа боли в бедре, то ли от того, что все теперь и вправду решала именно Женя. Дочь алкаша и кассирши. Выскочка, движимая непонятно откуда взявшимися амбициями. Та самая, которая подтолкнула ее единственного сына уехать на заработки. И та, которая сейчас имела полное право увезти внука. — Хорошо, — Женя вздохнула, чувствуя, что больше не может спорить. — Я вам очень благодарна. И я пришлю вам денег, как только получу зарплату. — Не надо. Ты и так нам достаточно уже оставила, — смущенно ответил Петр Савельевич. Она отдала им половину совместных накоплений, честно поделила, как при разводе. Остальное отложила на «черный» день. — В июле я его заберу, — твердо сказала Женя.

***

За несколько дней до отъезда они с Инкой потащились к ее дяде за вином в Парканы, болгарское село, расположенное в восьми километрах от города. Как и у каждого парканца, у дяди Толи был свой сад с фруктовыми деревьями и свой виноградник. Он наточил Жене трехлитровую канистру из металлической бочки в погребе и гордо сказал: «Это «Лидия» — там сахара нет, сейчас попробуешь». — Да мы торопимся, — попыталась возразить Женя. Но не тут то было — из Паркан никого никогда еще не отпускали трезвым. Гостей усадили за ломящийся от еды стол, в центре которого стояло блюдо со знаменитой болгарской баницей. Вино было терпким, с приятным земляничным привкусом. После ужина они в ожидании такси уселись на застекленной веранде, любуясь стройными рядами шпалер, по которым в розовом отсвете заката голые лозы крались к самому Днестру. — Хорошо здесь, — сказала Женя. — И вот как от всего этого уехать? — задумчиво произнесла Инка, дымя сигаретой. — Оно же такое родное. Женя усмехнулась и ничего не ответила. — Нет, ну я понимаю, у тебя там перспективы, — Инка глубоко затянулась. — Но все же… душа у меня за тебя болит, Жень. Как ты там одна будешь? — Я не одна, — зачем-то сказала Женя. — В смысле? — пепел, который Инка забыла стряхнуть, упал ей на колено и она, чертыхнувшись, сшибла искры щелчком. — Я же говорила, что буду у Ларисы жить. — Ну это не то, что… — после легкой запинки Инна продолжила. — Не совсем то, что я имела в виду. Хотя, конечно, офигенно, что она тебя так поддерживает, и пока Миша в больнице был, и сейчас. Но у нее все равно своя жизнь, и она же не наше поколение, короче, ну, ты поняла. Это же не как со мной или там с другими нашими девками… — Это точно. — Чего ты лыбишься, я серьезно, — от Инкиного зоркого глаза не укрылась скользнувшая по Жениным губам усмешка. — Кстати, Миша ее недолюбливал. — Это он тебе сам сказал? — удивление скрыть не получилось. При всей своей открытости, Миша был себе на уме, сор из избы не выносил и с друзьями личными проблемами не делился. — Ну да. Тогда в декабре, когда мы у вас сидели. После операции Тамариной. Когда вы все приехали из Кишинева. Ты ушла Даню укладывать и заснула, а мы с Ромой и Мишей еще часа два сидели, бухали. Женя не удержалась: — И что же конкретно его в ней не устраивало? Инна пожала плечами. — Да я уже прямо вот дословно не помню… Вроде, что присосалась как пиявка и использует, — она улыбнулась немного смущенно. — Сказал, ты на нее чуть ли не молишься, и ему на это тошно смотреть. — Прекрасно, что все это вы обсуждали за моей спиной. Женя ощутила, как к ее щекам приливает кровь. Злиться на мертвого человека было стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. — Это как-то случайно вышло, — извиняющимся тоном произнесла Инка. — Просто сказал, что ты изменилась. Что он тебя не видит почти из-за того, что ты все время то в ресторане, то у Ларисы. Миша пробыл в Тирасполе меньше недели. Дождался, когда мать прооперируют и вернулся на работу. Женя вспомнила, как в ночь перед отлетом в Москву он начал к ней приставать, и она, уже на автомате выпалив обычное: «Не надо. Я устала», слишком резко скинула его руку со свой груди. «Да ты уже до хуя времени усталая. Я так больше не могу, — прошипел он тихо, чтобы не разбудить спящего в соседней комнате сына. — Нахуй такую жизнь. Все. Хватит с тебя Москвы, оставайся здесь с ребенком. Всех денег не заработаем все равно…». Миша что-то еще зло бубнил, а Женя смотрела в потолок и думала о похожем на телеграмму сообщении, которое получила накануне. «Я была не права. Прости. Жду тебя». Одной строчки было достаточно, чтобы у нее защипало в носу и на глаза наполз горячий туман. «Я вернусь. Наверное, двадцатого», — ответила Женя и не стала больше ничего добавлять. Все еще сердилась. — Я обещала Ворониной вернуться не позже двадцатого, — сказала она Мише. — Помогу твоей маме эти три недели, а потом найду сиделку. Если папа твой справляться не будет, заберу ребенка с собой. — Естественно, ты обещала… Эта баба тебя зазомбировала, — прошептал он с яростью. — Ты, блять, вообще ни о чем, кроме нее, не думаешь. На семью тебе наплевать. — Ну раз я такая хуевая, чего ты терпишь? Может, не стоит? Может, решим этот вопрос раз и навсегда? — спросила она, осознавая, что хочет, чтобы он ответил: «Давай», и при этом все еще немного трусит. — Нечего решать, — отрубил Миша, отвернулся к стене и заснул. А наутро вел себя как ни в чем не бывало. Уезжая в аэропорт, поцеловал на прощание и сказал, что любит. А через несколько дней Женя сказала ему по телефону, что взяла билет, и его прорвало: наговорил гадостей и бросил трубку. Это был их последний разговор. Наверное, после него он и решил уволиться. — Все это уже не имеет значения, — сказала она Соломиной и поежилась от знобящего чувства вины. Оно напоминало ей фантомную боль. Миши уже не было, а чувство вины осталось. — Да, — согласилась Инка и, щурясь от света фар подъезжающего такси, спросила: — А что следак? Ты ему звонила? Есть что-то новое? — Нет ничего нового. Запрос сюда отправили на этих двоих, ждут. Говорят, ответ может и через несколько месяцев прийти. Нашим местным не горит. Не на их же территории преступление совершили. Пошли. Женя встала и взяла канистру. Дядя Толя вернулся из погреба с пакетами, в которых что-то таинственно позвякивало. — До свидания и спасибо, — бодро сказал она. — Счастливого пути, — пожелал он ей и, передав сумки Инне, предостерег. «Тут лечо и синие, смотри не разбей». Они сели в такси и Инка сказала: — Ну, ты там осторожнее все же с этой своей… вдруг, и вправду ведьма. Шучу, — тут же рассмеялась она. — Но пиши мне чаще, чтобы я не волновалась. — Договорились, — ответила Женя с улыбкой.

***

15 марта 2018 года Женя сняла с ленты свой чемодан и по «зеленому коридору» направилась к раздвигающимся дверям с надписью «Выход». Она шагнула за разделительную черту и вздрогнула, вдруг ясно представив, что через секунду в толпе людей, стоящей за ограждением, увидит Мишу, живого и здорового, небрежно сжимающего в кулаке букет тюльпанов. — Женя! Стряхнув наваждение, она повернула голову и улыбнулась. Лариса стояла чуть в стороне от всех, в черном пальто-шинели, украшенном ярко-красным широким палантином, с искусной небрежностью обмотанным вокруг шеи. Женя рванула к ней, задев чемоданом какого-то мужчину в спортивной куртке. — Осторожней! — рявкнул он. Она пробормотала «Извините», сделала еще несколько шагов и кинулась прямо в раскрытые объятия. Жадно вдохнула до боли родной запах и чуть не заплакала от внезапно нахлынувшего ощущения счастья. — Ну наконец-то, — Лариса отстранилась, звонко расцеловала ее в обе щеки и снова прижала к себе. — Дай хоть потискаю. От затылка вдоль позвоночника сладкой волной пробежали мурашки. Жене захотелось, чтобы ее поскорее «забрали в свои руки». Захотелось так сильно, что никого не стесняясь, она ластилась, прижималась и не могла надышаться горьковатым ароматом. И даже после, когда Лариса нехотя выпустила ее из объятий, продолжала держаться за ее пальцы, пока они, лавируя между людьми с чемоданами и тележками, пробирались к стоянке. Лариса нажала на кнопку на брелоке и «Лексус» радостно взвизгнул в ответ. «Совсем как я», — усмехнувшись этой своей мысли, Женя закинула чемодан назад, бросила туда же свою куртку и, усевшись на пассажирское сиденье, с наслаждением вытянула ноги. Здесь было значительно комфортнее, чем в тесном самолете, набитом гастарбайтерами. Лариса, расстегнув пальто, уселась за руль. — Ну что? Голодная? Заедем куда-то или до дома дотерпишь? — Дотерплю, — Женя улыбнулась. — А ты мне обед и вправду, что ли, приготовила? Или шутила вчера? — Первое, второе и компот, — усмехнувшись, Лариса включила двигатель и недобро посмотрела назад, на неуклюже пытающуюся припарковаться серую «Мазду». — Блять, да кто ж тебе права-то выдал, козлина? — возмущенно выдохнула она, когда «Мазда» после нескольких странных маневров вообще встала поперек дороги, полностью загораживая выезд. Не выдержав, Женя наклонилась и коснулась губами краешка ее рта, совсем легонько, словно подразнивая. Снаружи «Мазде» уже сигналили еще две машины, которые теперь никак не могли разминуться. — Не отвлекайся, — хрипло произнесла Лариса, когда Женя, отстранившись, покосилась в окно: незадачливый водитель, опустив стекло, ругался с кем-то там снаружи. — Ни в коем случае, — сказала Женя и с жадным неистовством прильнула к окрашенным помадой винного цвета губам. Когда они все же оторвались друг от друга, оказалось, что мини-затор уже рассосался, «Мазду» с горем пополам припарковали. Путь, наконец, был свободен.