Нагрянувшие воспоминания

Часы чинно пробили десять часов, гулом раздавшись по огромному поместью, прерывая поток мыслей мужчины и возвращая его в реальность. Опустившись над открытой шкатулкой, он чего-то ждал, не смея прикоснуться, лишь ощущая как больно сжимается сердце. Наконец решившись, отметая ненужные мысли он достал стопку писем, слегка пыльных, перевязанные краской бархатной лентой. «До сих пор хранит их…наши чувства» — проносилось в сознании. Нет надобности открывать листы, так как каждое письмо, каждую строку помнил наизусть. Он не романтик, не поэт, и годы в море с командой, несомненно отважных и бравых моряков, но все же мужчин, сделали его грубее. Но тогда, но с нею, он становился окрылённый любовью. Ее уста, что цитировали Байрона, Шелли, Китса, проникали в его сердце и он уповался ими. «Нет больше таких открытых сердец, нет чувств и гармонии, теперь мы — чужие.» Рядом лежали ракушки — сокровище их двоих. На утесе у моря, на мягкой зелёной траве, что словно волнами струилась под порывами ветерка, сидели влюбленные на расстоянии как требовали приличия, лишь слегка касаясь руками друг друга и вглядывались в даль, рассуждая что ждёт их на пути. Перед каждой встречей молодой человек собирал по пляжу, иногда стоя в воде, дары моря, мечтая когда-нибудь своей любви привозить что-то более богатое и стоящее, совершать подвиги и открывать неизведанные места.

***

Он сидел завороженно вспоминая былое. Глаза словно окутаны пеленой воспоминания, и Фредерик почти чувствовал и телом, и истерзанной душой все то, что было тогда. Отчего же он не может отпустить? Почему не предаться свободе вольному моряку? На корабле ему ни раз удавалось встречать женщин. Очаровательных, дерзких, живых, упоенных молодостью. Но ни одна, даже на миг, не могла заинтересовать его, и он будто не замечал обращённых на себя взглядов, лёгкого флирта или призывающих к действию движений. В разгаре веселья и музыки капитан даже подумать не мог расслабиться с какой-нибудь очаровательной кокеткой, хотя к некоторой зависти команды, те охотнее танцевали и придавались радости именно с ним. Шкатулка неожиданно захлопнулась, тем самым заставив встрепенулся мужчину. Как же долго он просидел в этой комнате? Едва ли меньше четверти часа, быть может последние восемь лет былого? Уэнтворт убрал все на свои места и аккуратно взял в руки шаль. Стоило двери осторожно закрыться, как до его слуха донеслись приглушённые звуки музыки.

***

Arietta: Adagio molto semplice e cantabile. Соната великого композитора нежно лилась по поместью, уповая слышащего, маня забыться и укрыться в тонком саване музыки. Нарастающий звук вел капитана к источнику, и тот не обращал внимания на раскаты грома, медленно ступая по лестнице, словно боясь спугнуть наваждение. Оказавшись у двери в гостиную он остановился, не смея больше что-то предпринимать. Его освещало лишь мимолётное появление молнии. В теплом освещении камина и некоторых свечей томное, покойное лицо с нежностью смотрело на излюбленный с детства инструмент. Пальчики быстро перебегали по клавишам, не замечая никого вокруг. И лишь лишний, неосторожный звук ошибочно единожды сорвался с инструмента, заставив ухмыльнулся тихо подошедшего мужчину и немного зардеться играющую девушку. — Любимая сонета вашей матушки, — почти шепотом произнес Уэнтворт, опуская на изящные плечи шаль, едва укрылась в тиши последняя нота. — Как и ваша, — девушка слегка повернула голову и не сразу, но робко бросила взгляд на него. — Прошу Вас, — он коснулся ее руки и кратко поцеловал, хотя и это действо заставило два сердца трепетать от счастья. Зазвучала новая мелодия, и капитан сел на банкетку чуть поодаль. Капли дождя барабанили по стеклу, тем самым пытаясь отвлечь от двоих улыбающихся людей, что видят весьма привлекательную картину.