Истории у костра

Темнело. Они засели за остовом дома, от которого осталась одна крыша и нагромождение прогнивших балок; оба открыли детекторы аномалий, пытаясь найти выход. — Выход, он, сука, всегда есть, — Лукаш, казалось, дёргал изображение электронной карты пальцем во все стороны. Воронин напряжённо пытался понять, где сосредоточились бойцы Монолита. Их сильно отогнали вправо, а им нужно было вернуться на первоначальный курс. — Смотри, генерал! — вдруг взвился Лукаш, тряхнув свой детектор. — Аномалии двигаются! Еле-еле, но открывается коридор! Нам нужно только дождаться момента!.. Ожидание тянулось как старая резина. Монолит не уходил, чётко оккупировав часть заброшенного посёлка и тропы. Воронин думал о своих бойцах. О том, что они ушли в Аномалию. О том, что могло бы их там ждать. О том, что потерять и свои отряды и Янов он не может себе позволить. Ощущение чего то темного, чужеродного тревожило чувства, тянуло нервы. Почти привычное ощущение в Зоне. Рация зловеще не отвечала, шипя помехами. Бездействие казалось невыносимым. — Вот, сейчас! Можно идти! — Лукаш разорвал тишину тихим криком, вскочил на ноги и… не двинулся с места. Он дёрнулся, но ничего не изменилось. Дёрнулся сильнее, и чуть не пропахал носом землю. — Что за… Видят боги, если ты опять прикалываешься, я тебя пристрелю на месте, свободный! — взбесился генерал. — Это жадинка, — обречённо сказал Лукаш, и Воронин заткнулся. Пауза заполнилась треском ботинок — свободный безуспешно пытался выдраться. Воронин молча смотрел, как тот дёргается. До автомата он добраться не мог, сам его отставил какими то минутами ранее. И тогда генерал взглянул ему в лицо. Лукаш дышал. Сильно, грудь вздымалась под комбезом. Наверное, это естественно, так дышать перед тем, как окончательно понимаешь, что тебе не жить. Лицо пустое. И яркие глаза не горят. И, вроде, привычное дело уже в Зоне, смотришь в слепые глаза дамы с косой и лихо улыбаешься: сегодня пронесло, родная, потом свидимся. Или не пронесло, как карты лягут. Только всё равно не ждёшь и не хочешь, если честно, совсем. Воронин это давно понял. Как сюда попал, тогда и понял. Что из этого места только в цинковом костюме выезжают. Смотреть Лукашу в лицо сейчас — больно. Слишком знакомо. А вокруг — никого. Вокруг- мёртвая зона, проклятая земля. Все сгинули, и они сгинут, вопрос времени. Воронин смотрел ему в лицо и видел, что тот тоже понял. Понял, что он безоружен. Что его людей вокруг нет. Что он смотрит в лицо костлявой подруге, как в песне — у Воронина на плече. Воронин сжал зубы. Да — их борьба длилась годами, да — он клялся уничтожить Свободу, но… Не мог так. Он, наверное, слишком стар для этого дерьма. Он, наверное, родился не в то время и не в том месте, чтобы просто так забыть о понятиях чести и долга, чтобы пользоваться случаем. Он наверное, слишком устал, чтобы пойти на подлость. Закончить их ненужную сейчас (и не только, — прогнать внутренний голос прочь) войну. Но есть его клан. Его Долг. Есть и его люди, которые нелепо погибали в этом противостоянии. Есть дело, которое люди Свободы так сильно усложняли. Он потянулся пальцами к кобуре. Лукаш дёрнул губой, видимо не найдя слов. Горечь проступила на его лице, удивив генерала. Металл Зигзауэра лег в руку. — Воронин… — прочитал генерал по губам. И генерал отстегнул кобуру и резко бросил в Лукаша. Тот нелепо дернувшись, поймал. — Жадинку надо перегрузить! — прорычал Воронин, оглядываясь в поисках чего-то тяжелого. Долг — долгом, но если есть хоть что-то, пусть и устаревшая, почти забытая ценность из другого мира, то, что отличает человека от животных тупых тварей, обитающих здесь, то Воронин эту черту не переступит, пока может понимать, где эта самая грань. Он не успел даже понять, за что схватиться, как рация взорвалась криками и хрипами: просили подкрепление, звали на помощь, вынуждая ругаться яростно, гореть от беспомощности. Вместе с этим завибрировал датчик движения на ПДА — Монолитовцы двинулись вперёд. Ещё немного — и они встретятся. Генерал замер на месте, пытаясь найти решение. — Иди, генерал, к своим, времени мало! — чёртов Лукаш включил благородство. Воронин лихорадочно оглядывался, матерясь последними словами. Ничего. Рыцарь, мать его за ногу. Принц в башне, сука. Он кинул Лукашу свой рюкзак, отдал свой автомат, но тот все равно не смог сдвинуться с места. — Иди! Она разрядится сама. Я удачливый! — Ты идиота кусок удачливый, — огрызнулся генерал, — чёрт бы побрал то, что мы налегке пошли! Воронин знал, что жадинку можно перегрузить, но все они были разными, и оценить именно эту генерал не мог. Чаще всего они ходили квадами, включавшими опытных проводников, и потому от одиночных вылазок генерал отвык. Вот и поплатился. Единственное, что могло бы ему помочь, это большой, достаточно тяжёлый деревянный стул, валявшийся у пустой стены разрушенного дома. Нужно было найти хоть что-то, иначе шаг его будет последним. — Конечно удачливый, я же встретил тебя. Ну же, поцелуй меня на прощание, генерал. И Воронин задержал вздох, шагая вперёд, в объятия свободовца, сжимая в руках идиотский деревянный стул. Губы Лукаша были горячими, жадными, а поцелуй был рваным и нервным, с ощущением последнего раза, на прощание. Навсегда. В голове было так пусто, так легко, как и отчего-то легко было отдаться во власть этого поцелуя, лихорадочного и дикого. Лукаш цеплялся за него, льнул гибко, лез холодными пальцами под комбез — на самом деле он очень не хотел умирать, и всё, что у него сейчас было реального, живого, — это кевларовые вставки на воронинском комбезе и его небритый подбородок, который он крепко обнял пальцами, вцепился так сильно, так не желая отпускать, будто бы мог вот так спастись. Жаркий язык лизнул губы, и Воронину окончательно снесло крышу. Его люди просили о помощи, Монолитовцы выжимали с пути, патроны и время кончалось, а Воронин целовал лидера враждебного клана, безрассудно — сильно, яростно и глубоко — потому что в эту секунду было легче — в эту секунду он горел в чужих объятиях, а не шёл погибать за своими людьми. Отчаянный и жаркий — поцелуй снимал боль, как ничто иное в этом мире. Вечно подавленные, эмоции рвались из самых тёмных глубин души и сдержать их было равноценно тому, как сдержать кипящий цунами. Они сцепились так крепко, не замечая ни упавший под ноги стул, ни хлопка перегруженной аномалии — просто шагнули вместе вперёд — Лукаш толкнул Воронина к стене отвечая ему снова с тем же остервенением. Как много, оказывается, можно понять без слов. Бестолковый ты генерал, мелькнуло в мыслях, но Лукаш отвлекал. Его губы. Его язык. Пошёл дождь. Редкие капли падали на веки, лезли в поцелуй, вспыхивая холодом на губах. Длинные лукашевы волосы лезли в глаза, и Воронин только поэтому, конечно же, вплёл в них пальцы, чуть оттягивая назад. В ответ свободовец притянул его за шею ближе и продолжил наглеть, и генерал уже не искал сил этому сопротивляться. Круги плыли перед глазами и оглушающе стучало в висках — было неправильно и было хорошо. И он с облегчением наконец-то не думал ни о чём, перебирая пальцами чужие волосы.