Сновидения

      — Пустите меня к дочери! — взревел Шинджуро, глаза его налились яростью, и он продолжил ломиться в помещение.       — Она не ваша дочь! — громко возразила Шинобу и грозно заслонила собой дверь, ведущую в больничную палату.       Мэй Кавасаки не приходила в себя десять дней. И ровно десять дней прошло с момента, как исчезла угроза, нависшая над поместьем бабочек грозовой тучей — кровожадный демон, орудующий кровавыми иллюзиями. Это невыносимое время, о котором с содроганием будет вспоминать каждый. Для Шинобу эти дни стали одними из самых страшных в жизни. Думала она о них с холодом на сердце. Всё было похоже на долгий, мучительный сон или болезнь. Ужасный недуг, которым заболели все обитатели дома, да настолько серьёзно, что не могли самостоятельно оправиться и прийти в чувства. Как выяснилось позднее, чары чёрной чумой проникли в беспокойные умы и тех, кто был за тысячу вёрст от поместья.       Как бы ни была сильна Шинобу, она не могла воспротивиться тяжёлой силе грёз. По чужим рассказам — все остальные тоже! С закаменевшими душами каждый из обитателей склонил голову, беспрекословно повинуясь приказам дьяволицы. Только сердечную Мэй недуг обошёл стороной, став её злым роком. Ужаснее всего для Шинобу было беспомощно сидеть и наблюдать за тем, как из раза в раз сваливались мучения на хрупкие плечи её сердечного, драгоценного друга — даже не охотника, обычного гражданского! Но несмотря на свою слабость, именно Кавасаки нанесла решающий удар и изгнала прочь нечисть. Или только Шинобу наивно полагала, что Мэй слаба? Как бы то ни было, мечница всё видела, бездумно поглядывая из-за угла: как сражалась с дьяволицей Мэй. Как сделала отважный рывок и взмыла вместе с той в небо, как замахнулась и нанесла решающий удар кинжалом. Впервые за долгое время она посмотрела на Мэй иначе — как на человека, которого не просто хотелось защитить, а подставить в бою ему свою спину. Мэй сияла, как первая звезда на небе, и порхала в бою подобно одинокой бабочке. Каждое её действие походило на танец розы — невесомое и лёгкое, элегантное в своей красоте, но всё ещё смертоносное с шипами. На один короткий миг мечница ощутила, как ярость, бурлящая внутри неё, поутихла, а на её место пришли восхищение и гордость.       — Как дочь! — не унимался он. — Мэй! Они тебя удерживают силой? Не кормят, да? — начал он отталкивать Шинобу с неистовым криком. Несмотря на их существенную разницу в росте, мужчина отчего-то проигрывал в битве низкорослой, худой женщине.       Шинджуро был в ярости: он злился на бабочек, на Мэй, на Кёджуро и, главное, на самого себя. Почему поместье, кишащее сильными охотниками, не могло противостоять одному демону? Что происходило с Кёджуро? Почему он не мог, как минимум, защитить Кавасаки? Кавасаки — что за ужасная фамилия! Ни разу Мэй не подходила, словно прилипла к ней инородной грязью и никак не хотела отклеиваться. А сама она, эта Мэй — почему ей не сиделось спокойно в поместье Ренгоку? Пила бы чай, нахлебничала, как раньше, не знала бед. Придумала отчего-то, что жить надо было у бабочек, когда в поместье Ренгоку всё обстояло намного лучше. По крайней мере, Шинджуро был яро в этом уверен. На себя же он злился больше всего: поддался демоническому наваждению. Дышал себе мирно, не думал ни о чём. Занимался повседневными делами. Словно всё, что было вне поместья, разом прекратило своё существование.       — Кто-нибудь! Унесите его отсюда! — Оттолкнула протянутые руки мужчины Шинобу и встала в грозную стойку.       — Отец, Мэй ещё не пришла в себя! Ей нужен отдых! — Возник из ниоткуда за спиной мужчины Кёджуро, бодро улыбнувшись. Он попытался положить руки на плечи отца, но тот лишь ощетинился и сердито дёрнулся в сторону. Сердито зафыркал что-то едва слышимое на языке кактусов:       «Не трогай меня, глупый и бестолковый, плут! Возвращайся, откуда пришёл, я сам со всем разберусь! Опять будешь меня домой гнать?» На что молодой Ренгоку только шире улыбнулся. Кёджуро оказался одним из первых, кто пришёл в себя. И как только он очнулся, то разом кинулся искать свою возлюбленную.       «Только бы она была жива, только бы оказалась невредимой!» — думал он тогда и чувствовал, как всё стремительно внутри холодело.       Кёджуро был бледен и дрожал, и ему даже показалось, что на короткий миг он чуть не сошёл с ума, когда нашёл бессознательное тело Мэй, измазанное кровью. Тогда он не сразу понял, что громкий крик, похожий на вой израненного зверя, был его собственный. Впервые за долгие годы Кёджуро Ренгоку растерял своё хвалёное самообладание, сжав в объятиях хрупкое, холодное тело любимой женщины. Мечник кричал, искривлённый болью, срываясь на жалобный хрип. Рвано целовал иссохшие, запёкшиеся кровью губы Мэй, гладил её по волосам дрожащими руками и всё шептал:       «Проснись, пожалуйста, проснись».       Он никогда не был настолько уязвимым, как тогда, в момент осознания, что жизнь дорогой женщины была шаткой, как карточный домик. Казалось, подуй ветерок, и всё могло рухнуть — или уже рухнуло? Тем днём землю оросили горькие слёзы, которые мужчина пытался подавить в себе со времён, когда ушла из жизни его тяжелобольная мать. Испуганный и беспомощный Кёджуро обливался непрерывными рыданиями, словно решил выплеснуть разом всю горечь, скопившуюся за годы в сердце. Он сидел на промёрзлой земле, слабо покачивая в объятиях возлюбленную. И пришёл в чувства, когда из груди Мэй вырвался слабый, страдальческий стон. Тогда Кёджуро хотелось ещё больше плакать, только уже детскими, почти радостными слезами.       «Она жива, жива…» — думал он про себя. Остальное могло образумиться, склеиться, построиться из руин по новой. Самое главное, что он не потерял её, женщину, которую любил больше всего на свете.       Кёджуро с трудом припоминал беспокойные дни, когда тело было словно чужим. И мужчина не мог контролировать его, ощущая внутри себя беспомощность и ярость, закипающие с каждым вздохом. Он хотел рыдать, но слёзы застыли где-то глубоко в его сердце. Хотел кричать, но единственное, что было ему подвластно — беспрекословное исполнение прихотей кровожадного демона, захватившего поместье, да молчаливое наблюдение, как существо беспощадно измывалось над Мэй — его храброй, бойкой, непоколебимой ласточкой. Тогда он в полной мере осознал всю отцовскую горечь, когда тот на глазах терял любимую женщину и ничего не мог сделать, чтобы спасти её — родную мать Кёджуро. Она скончалась, когда мечник был совсем юным, оставив после себя ноющую боль в сердцах тех, кто продолжил жить дальше. Шинджуро часто говорил, что мог бы подарить ей, госпоже Ренгоку, больше любви и заботы. Быть лучшим супругом. Мог бы, мог бы, но не смог. Теперь он всю жизнь будет думать, что был недостаточно хорош для своей единственной, изнывая в горьких сожалениях.       В какой-то момент Кёджуро начал думать, что полюбил Мэй ещё сильнее и больше. Хотя, куда уже больше? Она была такой яркой и храброй, отчаянно смелой — той, ради которой хотелось быть достойным. Неужели его отец, Шинджуро, испытывал точно такие же чувства, когда госпожа Ренгоку была ещё жива?       — Возмутительно! — раздался снизу писклявый голос. Кёджуро едва заметно сморщил нос, не перестав улыбаться. — Мне доложили о случившемся! — Наконец, мечник опустил свой взгляд на худосочного, низкорослого мужчину средних лет с блестящей залысиной на макушке. — Это ужасно! — понизил он свой голос. — Я приехал, чтобы забрать свою племянницу домой! — воскликнул старший Кавасаки, нынешний глава дома и родной дядя Мэй, о котором уже все давно успели забыть. Разобравшись со всеми семейными делами, он решил приехать именно сейчас, в самый неподходящий момент, когда в жизни охотников творилась полнейшая разруха.       — Не стоит! — бодро воскликнул Кёджуро, пытаясь не обращать внимание на отца и Шинобу, которые продолжали неистово спорить друг с другом. — Мы сами приведём её домой. — Улыбнулся он и подумал, насколько разными были Мэй и её дядя. Если первая казалась благородной птицей, сотканной из мрамора, то последний — грязным, измазанным птенцом, возомнивший себя соколом.       — Зачем вам это делать? — Искренне удивился Кавасаки и деловито поправил свои очки.       Кёджуро чуть склонился, чтобы его лучше было слышно.       — Потому что вы не знаете, где находится поместье Ренгоку! — счастливо закончил он. Дядя Мэй, чьё имя Кёджуро не помнил, неловко запнулся на месте. Потом резко встрепенулся, весь заершился, как воробей, начав часто дышать и интенсивно сжимать кулаки.       Неожиданно Шинджуро, протестующий громче всех, смолк, заинтересовавшись неожиданным гостем, чьё присутствие до этого не замечал. Все люди, кроме Мэй и Сенджуро, находящиеся ниже его плеч, теряли своё существование из-за того, что Шинджуро Ренгоку редко опускал голову в силу необъяснимой лени.       — Какие-то проблемы? — басисто заговорил он, и Кавасаки всколыхнулся, словно тростинка от порыва ветра. — Это ещё кто? — Грозно посмотрел Шинджуро на мужчину, и тот затрясся, спрятав руки в карманах.       — Не понимаю, что вы задумали, но я приехал за своей племянницей, чтобы вернуть её домой! — Протестовал он, вновь потянулся к своим очкам, поправив их указательным пальцем, и снова спрятал ладони в широких карманах.       Шинджуро внезапно улыбнулся, смутив своим странным поведением всех, кроме Кёджуро.       — Согласен, Мэй должна поскорее вернуться домой, — заговорил он мягче. — Её уже все заждались, — закончил важно он.       — Именно! — Оживился дядя. Он попытался казаться грозным, но мягкая природная натура просачивалась сквозь его слова. — Надеюсь, вы мне посодействуете и не будете препятствовать. Я должен забрать её. — Кёджуро и Шинджуро ярко улыбнулись в унисон, обнажив белоснежные зубы. Шинобу, высунув голову из-за широкой спины главы дома Ренгоку, лукаво сощурилась.       — Зачем? — хохотнул Шинджуро, и Кавасаки часто заморгал, поджав губы. — Мы сами её заберём. — Он удовлетворённо посмотрел на мужчину. — Вы же не знаете, где находится поместье Ренгоку. — И отвернулся, продолжив перебранку с Шинобу.       Озадаченный неожиданной выходкой главы дома Ренгоку, Кавасаки растерянно поглядывал на всех присутствующих и не знал, что сказать. Воспользовавшись ошеломлённым состоянием мужчины, Кёджуро коротко хлопнул его по плечу и ободряюще заговорил:       — Мы обязательно пригласим вас на свадьбу! — заключил он с важным видом.       — Какую свадьбу… — Мужчина громко выдохнул и достал из кармана носовой платок, промокнув им блестящие лоб и щёки. — Что за чушь, что за чушь вы несёте. Полнейший абсурд! — лихорадочно заговорил он. — Мне нужна Мэй. — И Кёджуро понимающе кивнул.       «А кому не нужна?» — подумал мечник и неожиданно расправил плечи.       — Танджиро! — Бегло глянул он за спину Кавасаки, коротко махнув рукой. К нему быстро подбежал юноша. — Мальчик мой, позаботься о госте! — И отвернулся, попытавшись оттащить отца от дверей. Тот, словно обезумевший, впился зубами в его руку, из-за чего Кёджуро больше удивился, чем ужаснулся.       — Не трогай меня, паршивец! — Шинджуро зловеще вскрикнул.       Танджиро ощущал, как его щёки наливались румянцем стыда, стоило ему вспомнить лицо Мэй Кавасаки. И он даже не представлял, как посмотрел бы той в глаза. Несмотря на то, что юноша был охотником, а его сестра — демоном, толку от их дуэта оказалось совсем немного. Если быть точнее, вообще нисколько. Каждый день Танджиро находился в отупелом состоянии. Как бы он ни пытался пробить стену забвения, у него это не выходило. Ничему, что происходило в поместье бабочек, он не мог дать здравого отчёта. Всё протекало мыльно и сумбурно, словно в мучительной лихорадке. Временами ему казалось, что спал не только он, но и его дьяволица сестра, поддавшись чарам злодея. Тяжёлая дремота искусственно сковала их по рукам и ногам, томила и с болью давила в груди. Всё происходящее было похоже на видения, полные грусти и отчаяния, которые никак не заканчивались. Ни Танджиро, ни его сестра не могли им воспротивиться. Едва только его сознание прояснилось, мягкая пелена забвения отступила, Танджиро тотчас бросился к своей сестре. Она смотрела на него с широко открытыми глазами в диком ужасе, громко мычала и обливалась совсем не демоническими слезами, совершенно запуганная и сбитая поступками другого тёмного существа. Именно в тот момент Танджиро осознал, насколько были страшны злодеяния неизвестного чудища, захватившего поместье бабочек. Если даже демон сокрушился и забился в самый дальний, тёмный угол.       — Конечно! — Улыбнулся Танджиро и подхватил несчастного Кавасаки под руку. Тот уже не сопротивлялся, окончательно добитый происходящим. — Пойдёмте, мы угостим вас чаем, вы поговорите с Наной и Йоко, — затараторил с умным видом он, не дав несчастному вставить и слова.       «Кто такие Нана и Йоко?» — хватило сил у Кавасаки на короткую мысль, и тот поковылял в требуемом направлении вместе с Танджиро. Который успел рассказать, что в поместье бабочек обычно едят на завтрак и, главное, как важно сохранять правильное дыхание во время тренировок.       — Опять шум, сколько можно языками трепать! — Насмешливо встрял в перепалку Санеми, с важным видом вздёрнув подбородок. — Эта проснулась? — добавил он пренебрежительно, рвано кивнув в сторону больничной палаты.       Санеми отчаянно пытался делать вид, что Мэй Кавасаки его ни разу не волновала, но получалось плохо. Как бы он ни пытался перескочить на другие мысли, всё возвращало его к ней, к женщине, которую тот отчаянно пытался забыть. Когда Санеми вернулся с другими выжившими охотниками обратно и услышал о происходящем, кровь в его жилах застыла. А когда узнал, что Мэй пострадала, ему показалось, что он на мгновение умер. Он даже не заметил, как осел на землю. Как дёргали за руки с испуганными визгами его другие охотники, пытаясь привести в чувства. И как ноги сами повели его к больничной палате, где была Кавасаки. В тот момент он был готов вспороть брюхо каждому, кто попался бы на пути, и когда встретил Ренгоку, то едва сдержал себя от смертельного кровопролития.       «Почему ты не защитил её? — рычал он ему в лицо. — Если она выбрала тебя, то ты был обязан сделать всё, чтобы уберечь её! Ничтожный слабак! — плевался Санеми ядом, потом замахнулся и ударил мечника по лицу. Кровь хлынула из разбитого носа Ренгоку, и он посмотрел на Санеми глазами, от взгляда которых у мужчины подступила тошнота к горлу и разом отпало всё желание размахивать кулаками».       «Ты должен был ответить мне, а не терпеть! — думал Санеми и злостно кривился. — Если бы на его месте был я, то всё сложилось совершенно иначе».       «А что, если», — часто гадал он и ненавидел себя за это.       А было бы всё иначе? На какой-то ничтожно короткий миг Санеми осознал, что просто искал повод быть лучше в глазах Мэй, пытаясь доказать что-то самому себе. Но самое главное сейчас — это Мэй, которая не просыпалась. И это сводило Санеми с ума. Шинобу часто говорила, что Кавасаки быстро восстанавливалась — даже слишком для обычной женщины, но она оставалась живой и человеком, что было важнее всего.       «Она ослепла одним глазом, а ещё этот шрам на её щеке…» — однажды лихорадочно заговорила Шинобу. И Санеми не понял, в чём проблема, если Мэй всё ещё была прекрасна. Чтобы бы с ней ни произошло, она оставалась Мэй Кавасаки, женщиной с самой очаровательной улыбкой на свете и ярким сердцем. Будь её лицо хоть всё искромсано кривыми шрамами, она всегда будет в глазах Санеми невероятной.       «Хочу вновь услышать тебя, вновь ощутить на себе твой взгляд, — отчаянно и жадно мыслил Санеми. — Неужели я так много прошу? — задавался он этим вопросом изо дня в день».       — Не «эта», а Мэй, — неожиданно встряла Шинобу, и Санеми скривился. — Нет, не проснулась! — неутешительно заключила она, и все присутствующие глубоко вздохнули. Когда Мэй успела стать настолько значимой для всех? Санеми ощутил удушающий приступ ревности и шумно хлопнул ладонью по карману, чтобы успокоиться, где всегда лежал бумажный самолётик. Персональный талисман, который Кавасаки сделала специально для него. — Кажется, ты ещё не ел лапшу с грибами. — Её лицо осветила недобрая улыбка. Санеми тотчас позабыл все горести и невзгоды, страдальчески зажав рот ладонью.       — Грибы… Мерзкая Шинобу, — сдавленно зашептал Санеми, стремительно бледнея. Не сказать, что он их не любил раньше, но после нежеланной экспедиции, где основным источником пропитания были грибы, последние резко перестали нравиться мужчине. Наоборот, любое их упоминание вызывало у него неконтролируемые рвотные позывы. Тогда, выживая в лесу, выбирать не приходилось. Сейчас же вся придирчивость разом брезгливо ударила Санеми в голову, и он был в любой момент испустить дух, когда кто-то в его присутствии упоминал грибы.       — Приятного аппетита! — едва ли не пропела Шинобу, наблюдая за тем, как Санеми развернулся на прямых ногах и стремительно удалился в неизвестном направлении. Бурная перебранка, смешки и крики — всё это не утихало вплоть до самого вечера, пока действующим лицам не надоело и они не разошлись по своим делам в разные стороны.

⋇⋆✦⋆⋇

      Четырнадцать дней спустя.       По небу, розовато-красному, лениво тянулись стаей пушистые, белоснежные облака, словно овцы, испуганные воем собак. Мимолётные прохожие восхищённо поднимали головы, прислушивались к редкому пению птиц и блаженно вздыхали. Мирное и таинственное чувство обволакивало теплом чужие сердца. Хотелось думать о простых, незамысловатых вещах.       Мужчины, шагавшие медленной, тесной группой, на мгновение остановились и коротко обернулись, едва не запнувшись на месте. Улыбались дряблыми, сухими ртами старики и старухи. Тихо перешёптывались и кривили лица молодые женщины. Любопытно поглядывали маленькие дети. И все их взгляды, такие разные и яркие, острыми иглами впивались мне в спину.       — Уходите, — холодно прошептала я, улыбнувшись красными губами, из-под которых блеснули ровные зубы.       — Как пожелаете, госпожа, — скрипуче отозвались тени, притаившиеся во мраке жилых домов, поклонились и юркнули вглубь, куда не проникали лучи заходящего солнца. Хватило секунды, чтобы их след простыл. Мрачные приспешники исчезли и пропали в шуме толпы, но я знала, стоило мне подать голос, они тотчас воротились бы обратно. Куда бы я ни подалась, тени всегда бесшумно волочились следом, готовые в любой момент напасть на недругов.       «Прошло четырнадцать дней с момента моего пробуждения, и многое успело перемениться за это время…» — подумала я, а потом аккуратно поднесла тоненькую ручку к румяным щекам. Невесомо провела коготками по мягкой, нежной коже под правым глазом, очертив неглубокий, свежий шрам, тянущийся до уха. Прикрыла левый глаз и попыталась что-то рассмотреть другим, но не смогла. Последнее было ожидаемо, ведь я безнадёжно ослепла правой стороной и видела всё сквозь мыльную, непроглядную пелену.       «Такое чувство, словно я вернулась к тому, с чего начинала. — Мрачно скривила губы я. — Только отношение кардинально изменилось. Раньше я бы горевала, скрывшись от всего мира, а сейчас… Сейчас всё иначе».       Когда я очнулась и взглянула в зеркало, то увидела перед собой тоненькую, красивую женщину, приятно сложенную, с красивыми чертами матового личика. С густыми бровями, нежным румянцем, выразительными глазами и аккуратными, маленькими губками. В зеркале на меня смотрела опрятная, приятная особа, цветущая молодостью и красотой. А шрам и слепота, обрамляющие её лицо, ничуть не уменьшали природную притягательность. Я ещё долго всматривалась в черты лица, словно видела себя впервые, ярко улыбалась и звонко смеялась. В тот момент я неожиданно ощутила себя самой желанной и прекрасной.       «И петь хотелось, и танцевать, и любить, и дышать совершенно иначе. Словно вся радость, сидевшая во мне, приумножилась в несколько раз и излилась наружу, — думала я. — Такие чужие, совершенно не мои чувства, но одновременно родные, словно я много лет кипела только ими, — незнакомые ощущения, закравшиеся в мою душу, толкнули взять давно забытую коробку с дорогими подарками, принадлежащими предыдущей Мэй Кавасаки. Облачиться в богатейшее алое кимоно, да окрасить губы красной краской из лепестков роз и сафлора — бэни. — Я такая красавица! Такая лёгкая, воздушная, готовая в любой момент вспорхнуть и показать себя миру!»       Моё поведение не пестрило пошлостью, но притягивало взор своей изящной элегантностью, которая неожиданно заиграла во мне после пробуждения. Многие охотники, когда завидели мои стремительные преображения, отнеслись к переменам с настороженностью. Но я всё ещё была их верным товарищем, и никто не мог сказать что-либо против.       «Правда, не совсем простым!» — думала я, вспомнив, как меня окружили мистические тени, принадлежащие Матери. Тогда я не ужаснулась, наоборот, вскинула голову и спокойным голосом раздала приказы, словно делала это всю жизнь. Приспешники не воспротивились — только радостно заулюлюкали и закружились в воздухе. Будто перед ними стояла не Мэй Кавасаки, а её величество Мать, самая настоящая королева грёз. А, может, я и стала ею? Новой повелительницей сновидений? Успокаивало только сердце, горячо бьющееся в груди, с каждым стуком напоминающее, что во мне оставалось нечто человеческое.       «Одним только небесам было ведомо, какая сила сокрыта во мне, — подумала тогда я и неожиданно для себя решила, что никому не расскажу, кем стала на самом деле. — Я не знаю, что со мной случится, если правда всплывёт наружу. Будут ли ко мне относиться, как к прежней Мэй?»       Вместе с детской игривостью в мой ум начало проникать более тёмное, зловещее чувство, толкающее сторониться человеческого рода, ослабляющее веру в близких и внушающее непривычную осторожность. Словно нечто невидимое, стоя позади меня, жадно нашёптывало на ухо новую истину:       «Посмотри, сейчас ты им расскажешь всю правду, а завтра они привяжут тебя к столбу, как ведьму, и сожгут в адском пламени!»       Откуда во мне были эти мысли? Раньше бы я о таком и думать не посмела, а сейчас не просто верила, но и стала придерживаться таинственного замысла — держать всё в строжайшем секрете.       Тяжёлый вздох сорвался с моих уст.       Я скучала по Кёджуро — прошло четырнадцать дней, но он так и не проведал меня, словно избегал встречи. Зато дядя и глава дома Ренгоку, Шинджуро, ежедневно пытались выломать дверь в больничную комнату. Но душевная Шинобу, опасаясь за моё здоровье, из заботы и вредности не подпускала гостей ко мне. Ещё она говорила, что до того, как я проснулась, Кёджуро и Санеми были частыми гостями в моей комнате. Стоило мне прийти в себя — след их простыл.       Если Санеми сторонился меня, и холод его был понятен, то Кёджуро вызывал бурю негодования. Кто-то завистливо шептался за спиной, что мужчина нашёл себе женщину. Другие говорили, что он серьёзно ранен и проходил длительное восстановление. Я решила не гадать и узреть всё лично, слёзно вымолив у Шинобу возможность покинуть поместье. Ответственная мечница внутри молодой женщины бушевала, когда любящая подруга — сердечно понимала. Этим вечером одержала победу вторая сторона Шинобу. Поэтому я тихонько выпорхнула из поместья бабочек и понеслась через оживлённую полосу рынка, хитро пообещав, что вернусь до рассвета.       Когда я дошла до поместья Ренгоку, ночь пришла ко власти, захватив каждую улочку и одинокий уголок дома. У центральных ворот я встретила знакомую фигуру, в которой узнала своего возлюбленного. Сердце моё радостно заворковало от счастливой удачи и долгожданной встречи с желанным мужчиной.       Кёджуро не сразу меня заметил, заслышав шаги, он скучающе обернулся. Но стоило ему встретиться с моими глазами, мужчина тотчас встрепенулся, порывисто подлетел ко мне.       — Здравствуй, любовь моя, — спокойно заговорила я и ласково улыбнулась, словно не было никакой разлуки.       Он посмотрел на меня неверующими глазами.       — Мэй! — испуганно воскликнул Кёджуро, и его лицо исказилось гримасой нечитаемых чувств. — Что ты здесь делаешь?       — Захотела увидеть тебя, — решительно ответила я.       — Почему, — рвано зашептал он и запнулся. — Как ты себя чувствуешь? Остальные знают, что ты здесь? Почему ты без сопровождающих? — начал сыпать меня вопросами мужчина, и я недовольно сморщилась.       — У меня всё хорошо, поэтому Шинобу разрешила навестить тебя.       — Послушай, Мэй. Ты должна вернуться обратно, — строго заговорил мужчина, но тотчас смягчился. — Я тебя провожу…       — Почему ты избегал меня? — перебила его я.       Кёджуро моргнул и смущённо замялся.       — Я не избегал, — нерешительно заговорил он и отвёл взгляд в сторону.       — Ты ни разу не навестил меня, когда я проснулась. — Заметила. — Я тебе противна? — И не успела задать новый вопрос, как Кёджуро вновь посмотрел на меня, порывисто обнял и невесомо коснулся устами виска.       — Я боялся. — Честно признался он и шумно выдохнул. — Боялся, что ты меня ненавидишь, — с трудом говорил мужчина.       — Почему? — шёпотом спросила я.       — Я не смог защитить тебя, моя Мэй, как я могу стоять рядом и смотреть тебе в глаза после этого?       — Кёджуро! — Я коротко отстранилась и искренне воскликнула. — Как ты мог подумать об этом? Я так ждала тебя, что уже не выдержала и пришла лично! — и заговорила с таким тоном, будто желала ещё сказать:       «Поверить не могу, что ты мог вообразить себе такую чушь! Ты такой дурак!»       — Знаешь, кто любит, тот часто совершает глупости. — Неловко улыбнулся Кёджуро и слился со мной устами в осторожном поцелуе. Мы тихо и тепло засмеялись, быстро забыв всё плохое. Кёджуро счастливо подхватил меня за талию и закружил в воздухе, согревая в нежных объятиях. Мы ещё какое-то время стояли на месте и шептались, а после ласково улыбнулись друг другу и скрылись во мраке спящего поместья Ренгоку.

⋇⋆✦⋆⋇

      Я шагнула по узкой дорожке лунного света, ведущей к Кёджуро. В ночной тишине все звуки приобрели интимную таинственность, доносясь ласковыми отголосками, словно одинокий шелест ветра, пронёсшийся по речной глади. Мужчина, затаив дыхание, неотрывно наблюдал, как скользил мой хрупкий силуэт во мраке комнаты. Его огрубевшие щёки раззадорили недетские чувства, от которых лицо мечника загорелось. Что-то в глубине его души тяжело рухнуло, а после всколыхнулось крошечным огоньком, к которому захотелось тотчас трепетно прильнуть, обнять дрожащими руками и прижать к себе, оберегая. Несмотря на открытые сёдзи, в спальне было душно, и даже ночной воздух, наполненный цветочно-травянистым запахом, не доносил с волной ветерка желанную свежесть. Грудь мужчины тяжело вздымалась, одной рукой он потянулся к воротнику нагаги и оттянул его, обнажив крепкую грудь, на которой отчётливо виднелись старые продолговатые шрамы. Самый яркий, отчётливо выделяющийся среди остальных в сумраке, рваной полосой тянулся от левого плеча до сердца, похожий на глубокий след от чьих-то массивных когтей.       — Я его получил во время миссии. — Кёджуро накрыл шрам ладонью, изрубленной многолетними ранами. А после посмотрел на меня совершенно очарованными глазами, будто увидел меня впервые и тотчас потерял голову.       — Каждый шрам на твоём теле прекрасен, — негромко заговорила я.       Глаза Кёджуро заблестели, и он отозвался с дрожью в голосе:       — Я не заслужил тебя, любовь моя.       Я улыбнулась с нескрываемой лаской.       — Это мои слова.       Дивная ночь, прекрасная луна и нежная любовь вскружили душу. Никогда ещё прежде я не ощущала себя настолько радостной, и даже в самых самонадеянных мечтах не смела воображать столь волнующее своим очарованием счастье. На короткий миг я засомневалась — было ли всё, что происходило между нами, реальным. Казалось, протяни ты руку, прикоснись дрожащими пальцами, упоительный мир рухнет, оказавшись обманчивым сном, оставив после себя только горький вкус разочарования.       — Я помню всё, что происходило там, Мэй, — добавил Кёджуро ещё тише, и его лицо неожиданно обновилось печальной улыбкой. — Каждое твоё слово. — Я вмиг ощутила себя холодной и потерянной, прикоснувшись к глубокой тоске, всколыхнувшейся в глазах мужчины       — Каждое-каждое? — внезапно забормотала я бегло.       — Каждое. — Слабо зашевелил он губами.       — Тогда ты помнишь, что я сказала тебе на прощание. — Ещё минута — и я бесшумно приблизилась к нему на дрожащих ногах.       — Не помню. — Неожиданно смекнул мужчина, взглянув на меня снизу вверх. — Напомни мне свои слова. — Его руки обвились вокруг моих ног, я задрожала от прикосновений его пальцев, пылающих словно в лихорадке, ощутив их сквозь блестящие шелка кимоно. — Моя Мэй. — Он обжёг мою руку долгим, пылким касанием губ. Кровь прильнула к моим щекам, жар ударил в голову, и я зашаталась, но сильные мужские руки удержали меня, горячо поглаживая.       — Я сказала… — Кёджуро посмотрел на меня глубоким, как загадочная бездна, взглядом. — Что ты мой первый и единственный, — безнадёжно зашептала я, мучительно засмотревшись на его влажные губы. — Что люблю тебя, — слетали слова с порывистым, горячим дыханием.       — Я тоже, — шепнул он.       — Что «тоже»? — Я старалась всеми силами казаться спокойной, но сердце ворковало, изредка замирая в груди, вынуждая меня сладко подрагивать всем телом.       Кёджуро тяжело вздохнул и уткнулся носом в мои колени.       — Люблю тебя, — порывисто заговорил он и весь вспыхнул, всё сильней, всё нервней прижимаясь ко мне. — Ты моя первая и единственная, — неспокойно бормотал мужчина, словно мерцающее пламя одинокой свечи от порыва ветра. — Госпожа моего сердца.       В воздухе разлился нежный и родной медово-лавандовый аромат, вселивший в меня медленное, убаюкивающее спокойствие. Через открытые сёдзи с порывом ветра ворвались шуршащие, пожелтевшие листья. Я коротко обернулась на одинокий двор, покрытый редким покрывалом опавшей листвы. Ещё в зелёных ветвях деревьев просачивались первые отголоски осенних тонов: розовые, рыжевато-алые, пурпурные, коричневатые краски изредка пестрили и приятно ласкали взор. Безоблачное небесное полотно богато устилали звёзды, сияя золотом на безграничной синеве, я устремила взгляд на бесконечность, от которой сердце томительно трепетало. Тихо выдохнув, я вновь посмотрела на Кёджуро и мягким прикосновением рук приподняла его голову, а потом наклонилась и нежно поцеловала его в лоб. На лице мужчины отразилась эмоция, похожая на минутное блаженство, он прикрыл глаза и нашёл в себе силы завлечь меня в свои объятия. Тихо, но настойчиво он положил руки на мою талию, и мой хрупкий стан чуть вздрогнул от мимолётной ласки. Я обняла мужчину обеими руками за шею и прикоснулась горячими устами к его шее в чистом, любящем поцелуе, который был способен растопить колючие морозы и подарить долгожданное тепло, вдохнув весну в душу Кёджуро.       — Моя прекрасная, — заговорил он неутолимо. — Самая-самая. — И прижал меня к себе так, словно мог потерять в любую минуту.       — Кёджуро. — Я коротко отстранилась и заглянула ему в глаза. — Сегодня… Я хочу быть к тебе намного ближе.       — Ты правда хочешь этого? — Он ласково погладил меня по спине.       — Да. — Бесшумно зашевелила я губами.       Одно мгновение, шорох одежды и тихий вздох — и я лежала снизу, зачарованно смотря на лицо мужчины, тающее передо мной во мраке: он поглядывал на меня с нескрываемой лаской и томной пылкостью, как на самую желанную женщину на свете, и мне в какой-то момент даже не поверилось, что я заслужила столь верный и чувственный взгляд.       — Не смотри на меня так, — прошептала я, коснувшись холодными пальцами белокурых завитков на его висках.       — Буду. — Он тепло улыбнулся, и я задрожала. — И только на тебя. — Осторожно погладил меня по голове и щекам своей горячей, как летнее солнце, рукой, а после любовно припал ко мне устами.       Ненасытно неслись по пульсирующей шее влажные поцелуи, горячо блуждали мужские руки, спускаясь по чарующим шелкам кимоно. Шершавые пальцы мечника, не страшащегося ни ночи, ни демонов, вмиг задрожали, боязливо обнажив мою худенькую ножку, невесомо скользнув по бархату белоснежной кожи. Я с трудом сглотнула, охваченная жаждой, когда его пальцы изнежили изгибы бедра, дразняще сжимая и поглаживая. В ночном безмолвии горячие вздохи, слетевшие с наших уст, раздались неистово громко. Я без улыбки посмотрела на Кёджуро, охваченная трепетом и восхищением, когда он отстранился. Взгляд его был тёмным, настолько глубоким, что можно было в нём рассмотреть нечто мистическое и сказочное, но сколько бы я ни всматривалась в глаза Кёджуро, поймать чудо за длинный хвост так и не получалось. Голубой свет луны маняще скользил по выдающимся мужским скулам, прямому острому носу и бесчисленным золотым кудрям, спадающим на лицо и разбегающимися по широким плечам и могучей спине. Я опасливо опустила глаза и заискрилась чувственной краской. В уголках моих губ дрогнула таинственная улыбка. Густое, незнакомое чувство всколыхнулось в сердце, а потом сладкой, томительной дрожью пронеслось по коже моего тела.       — Поцелуй меня. — Мои глаза заволокло блаженным туманом, и я светло улыбнулась, положив ладонь на мужскую грудь, ощутив бурное громыхание чужого сердца.       Веки Кёджуро дрогнули от мучительного желания, которое тот никогда до этого дня не ощущал, и мужчина томительно прикрыл глаза, утонув в страстном поцелуе. Мои губы обдало чужим пламенем, я зажмурилась, вкусив сладость чужого рта, приятная влажность языка скользнула по моим устам и зубам. Я сомкнула руки на шее любимого в пылких объятиях, уповая в блаженстве нежных ласк. Лежала под ним вся разгорячённая, румяная, наслаждающаяся касаниями и тяжело дышащая. Кёджуро испустил горячий, низкий стон, неистово пылая, и тотчас скинул с себя одежду, позволив той соскользнуть к его бёдрам.       Кёджуро молчал, сгорая от вожделения и неловкости, смотря на меня помутневшими очами. На лице его туманилась блаженная улыбка. Он сам неспешно раздел меня, обнажив по пояс. Я вдруг затрепетала от странного чувства, и горло моё сдавило, словно от удушья. Я вся металась и чуть ли не стонала, посмотрев на возлюбленного в предвкушении. Длинные волосы густыми волнами раскинулись на моих плечах и аккуратной, небольшой груди. Кёджуро невзначай потянулся и смахнул мешающиеся пряди, всмотревшись в меня жаждущими глазами, покорённый неотразимостью невинной наготы, вскипающий новой страстью и яркой любовью. Я захотела прикрыться, будто в отчаянии. Но мужчина только улыбнулся, перехватил мои ладони и одарил их долгими, крепкими поцелуями. Мне нравилось, когда он целовал мои руки. Возлюбленный вновь прильнул ко мне влажными устами, лихорадочно одаривая невесомыми касаниями разгорячённые губы, щёки, тонкую шейку, спускаясь к упругим грудям с окаменевшими, розовыми сосками. Мне вдруг почудилось, что время вмиг остановилось, потолок и пол поплыли в разные стороны и закрутились в водовороте. Чувства внутри меня темнели и тяжелели, сердце громыхнуло, и я напряжённо сжала кулаки.       — Не бойся меня, не пытайся прикрыться. Я буду нежен, любовь моя.       Страстный шёпот слетел с его уст, действуя на меня повелительным гипнозом. Я повиновалась ему, немного расслабившись, приподнялась и положила голову на согнутую руку. Мужчина осыпал меня мягкими, нежными ласками, перед теплотой которых я доверчиво открыла сердце. Постепенно невесомые касания родных рук подавили позывы застенчивого испуга, взбудоражив во мне необъятные сласть и радость. Я стала ластиться в ответ, свободной рукой тихо поглаживая мужчину по голове. Он на короткий миг приподнялся, чтобы окончательно раздеть себя и меня. В слабом полусвете я молча любовалась его стройным, слегка загорелым телом. Лицо Кёджуро было строгое, сосредоточенное и вместе с этим ласковое, выраженное теплотой в глазах. Я тихо кусала губы и изнывала от нетерпения, охваченная ярким желанием вскрикнуть:       «Ну же! Обними меня, властно прижми к себе и зацелуй жаркими устами!»       Взбудоражив во мне пламень, Кёджуро не спешил отдаваться чувственным порывам, специально тянул время, изводя и доводя до предела. Несмотря на невинную простоту во взгляде, в действиях он был умелым любовником, из-за чего мой ум ревниво скрежетал:       «А не было ли у него до меня другой женщины?»       Я искоса поглядывала на Кёджуро. Видеть его таким было стыдно, но закрывать глаза или отводить взгляд не хотелось. На моих устах застыла странная улыбка, уголки которой защекотала неконтролируемая дрожь.       — Скажи, если будет больно, — тихо заговорил он, подхватив моё бедро.       — Конечно, — забормотала я молящим голосом.       Знакомая волна волнительного чувства горячо закипела в груди, спускаясь вниз по стройному животу, наполняя сладким блаженством. Горькое жжение на короткий миг кольнуло меня, словно вспыхнувшая искра, но тотчас сменилось искомым пламенем. Которое облегчило и очистило душу своим светом, пустив сердце в непрерывный вальс.       — Мне приятно. — Я поднесла руку к влажной щеке возлюбленного, и его глаза сверкнули дрожащим блеском. Уста слегка изогнулись в тёплой улыбке, соприкоснувшись с моими в лёгкой нежности.       Наши сердца забились в унисон, истомное желание плескалось в рваных речах, слетали с уст сердечные признания, мы слились в блаженстве, как два человека, которые не могли жить друг без друга. Искали долгожданное спасение, о, чудо — нашли! Друг в друге! Я обвилась руками вокруг его шеи, без слов моля быть ближе, казалось, куда ещё ближе? Кёджуро прижимался ко мне горячим телом, испуская стоны страсти. А я — ещё яростнее и отчаяннее вжималась в него, просила, просила не останавливаться! Сколько тяги пылало в нас, как будоражила она изнутри, вырываясь приглушёнными, томными вздохами.       «Как же я люблю его! — подумала я и с трудом подавила вскрик наслаждения. — Хочу всегда, всегда быть с ним рядом».       «Как же я люблю её! — думал про себя Кёджуро, больно кусая свои губы. — Хочу всегда, всегда быть с ней рядом».       Мы тихо смеялись, счастливо улыбались и сливались горячо устами, нежно шептали о любви и жадно наслаждались друг другом. Долгожданная близость окрылила, вознося к небу от мирских проблем, всё, что могло беспокоить до этого, тотчас меркло. Самое важное, что моя нежность была рядом, чувства взаимны, я желанна и любима. Придавались мы любви горячо и страстно вплоть до самого рассвета, пока не заснули в крепких объятиях друг друга.