в одиноких панельках

      Десятый класс. Впереди целый год, когда можно еще попинать балду, решая – кем ты хочешь стать. Но, глядя в ясное летнее небо, держа в руках свой несчастный аттестат с пятерками по ИЗО и черчению, Витя не имел ни малейшего понятия о том, кем он хочет стать. Он смотрел в небо, на стаю пролетающих птиц, и вдруг ощутил такое острое желание оказаться одной из них. Человеческие заботы похожи на заботы животных – трудиться, чтобы поесть, нести в дом веточка за веточкой, чтобы сделать свое гнездышко хоть чуточку лучше. Все то же самое, но с таким невероятным количеством усложнений. С невероятно сложными уравнениями человеческих взаимоотношений. — Витек! – откуда-то сбоку раздался задиристый голос друга, и блондин, сморгнув секундное наваждение, вынырнул из омута своих мыслей, переводя взгляд на подошедшую компанию. Его собственное уравнение человеческих взаимоотношений состояло из четырех постоянных переменных – их компания, появившаяся еще в младшей школе. Гена, Петя, Рома и он. Они – константы с редкими +Х, где Х – кто-то из школы. Их компанию не любили, их боялись. Гена – гроза школы, хулиган, каких поискать. Жестокий, кровожадный, вообще без башки – таким его видели другие. Таким же видели Петю – холодный, отстраненный, больной, с бешеными глазами. Толстяк Рома поспокойнее, но тоже внушает страх. Честно говоря, Витя до конца не слишком понимал, как вообще так получилось, что он прижился среди этих ребят. Даже после всех тех ссор, что были, всех скандалов, в которых Гена, кажется, готов был на свое первое убийство. — Че залип, братан? – смачный хлопок по спине, к которой от пота прилипла белая майка, заставляет заметно вздрогнуть. Любой другой на месте блондина точно бы решил, что сейчас грядет кара просто за то, что ты недостаточно крут для Гены Барова. Но его улыбка, обращенная к друзьям, пускай и выглядела все еще акульим оскалом, а все же была… Другой. — Че, все тройбаны опять? — Ну, да, — без зазрений совести соврал Виктор, суя несчастную корочку за девять классов в рюкзак. — Похер. Главное, что не опять на летнюю школу. Второе лето в компании нашей математички меня бы убил, — Витя чуть кисло смеется, но друзья сотрясают его за плечи, поддерживая смех своим, веселым, все таким же странноватым. — У нас целое лето впереди, пацаны. Пинаем хуи до рассвета, погнали на наше место! – снова хлопнув тощего блондинистого друга по спине, Гена за шею обнял шпалу Петра и пошагал гордой походкой вперед, вдаль от ненавистной школы.       Витя оглянулся на пустые окна трехэтажного здания. Непривычно смотреть на то, какими становятся пустыми коридоры в каникулы. Непривычно, что во дворе не слышно криков малявок, играющих в мяч и девчачьего смеха. Парень вздохнул, суя руки в карманы свободных брюк под хаки, да пошагал следом за друзьями. Как всегда – чуть позади. Он не чувствовал себя на своем месте. С пацанами он прошел через огонь и медные трубы, через все сточные канавы, которые подготовила им всем жизнь, и все же.. Все же он по-прежнему не чувствовал себя частью компании. Как шпион, прикидывающийся не тем, кто он есть на самом деле. Гребанная неудачная пародия на Джеймса Бонда в контексте школьника из русской глубинки.       Лето всегда меняло город и все вокруг. Однотипные панельные дома все такие же серые и обшарпанные, все те же деревянные оконные рамы с потрескавшейся краской, развевающиеся на ветру тюлевые шторы, пожелтевшие от времени, и невыносимая духота. Кажется, по телику сегодня в прогнозе обещали по меньшей мере тридцатку и ни одного облачка на небе. Гена страшно боится воды и местного озера в карьере, поэтому они вряд ли сунутся в сторону маленького пляжа. Снова тусоваться на свалке в ощущении того, как едкая вонь гнили и дерьма разъедает слизистую. И почему они всегда ходят именно туда?       Они шли по главной улице, где витал приятный аромат выпечки из пекарни на углу и цветочный, из цветочной лавки тети Агаты. Агата Севастьяновна никому в этом городе не была никакой тетей на самом деле. Вообще-то, она переехала сюда следом за мужем, кажется, он военный, и открыла свой магазинчик со свежими цветами на все случаи жизни. Добрая пухлая тетка с веселыми ясно-синими глазами-бусинами. Как-то раз, осеним днем, Витя проникся вдохновением и даже нарисовал ее портрет. Простым карандашом в потрепанном альбоме. Только радужку глаз раскрасил синей шариковой ручкой, чтобы лишний раз подчеркнуть особенность тети Агаты. Она была в восторге и даже грозилась повесить рисунок в рамку на самое видное место, мол, такой талант должны видеть все! Но это осталось их маленьким секретом. Когда ты – хулиган в каком-то захолустном городке, быть художником – зашквар. Ну, знаете, за такое могут не просто выгнать из компании с позором, а буквально закопать. Гена бы так и поступил, наверное. Вообще, из их компании об этом секрете знал только Петя. И то, только потому, что однажды поймал Витю за руку, когда тот спрятался в сто лет, как не работающем женском туалете на последнем этаже школы, и рисовал, периодически стряхивая с желтоватого листа бумаги падающий с тлеющей сигареты пепел. Витя страшно перепугался тогда и ждал, что вот-вот, и ему свернут шею, обозвав пидором, не достойным компании нормальных пацанов. Но Петя пообещал сохранить его тайну. И сохранил. Кирсову до сих пор не было известно почему, но все это тоже стало константой их уравнения. — Ромыч, доставай провизию, — когда их удивительно недолгий путь, наконец, привел компанию на небольшую поляну на окраине свалки, Гена плюхнулся на древний диван с дырявой обивкой, которая, наверное, когда-то была приятного цвета бордо. А сейчас слишком уж много на ней было старых пятен мочи, рвоты, пива и чего-то еще. — Зацените, что я у папашки спер, — сунув в зубы сигарету и наскоро прикурив ее самой дешевой зажигалкой, Баров сунул руку в свою потрепанный рюкзак и достал оттуда большой охотничий нож. Складной, с резной деревянной ручкой. При взгляде на него у Гены и Пети глаза загорелись кровожадными огоньками. Витя с Ромой переглянулись чуть тревожно. Не к добру это все. История с ножом точно закончится каким-нибудь дерьмом, в духе кровавых синяков у Гены, или порезов у единственной компании, которая огребала от них больше прочих.       Перед глазами невольно возникли лица, перекошенные от ужаса. Те ребята были всего на год младше их самих, сейчас как раз перешли в девятый. Но огребали – с самого первого. Их негласный картавый лидер Женя, помешанный на Толкине очкарик Родион, новенький Боря, который перевелся в прошлом году, и ссыкливый заучка Эдик. При воспоминании перепуганного заучки, почему-то, в сердце Вити что-то странно кольнуло. То ли чувством тревоги, а то ли чувством вины. Он так и не разобрался еще класса с пятого, но это чувство было слишком знакомым. Может, это из-за другого секрета, о котором не знал вообще никто, кроме самого блондина..? — Ну, пацаны, – в вечно холодных руках оказалась банка дешевого теплого пива, которое пролежало здесь, в заначке, по меньшей мере неделю, и Виктор снова вынырнул из своих мыслей, переводя взгляд на друзей. – За окончание ебанного учебного года и целых три.. Ай, блять, два с половиной месяца свободы! – Гена отсалютовал своей банкой, которую уже успел вскрыть, и тут же присосался к отвратительному напитку. И ведь выхлебал все за раз. Залпом.. Витя никогда не поймет, как он это делает. И все же поддерживает этот жест таким же, но делает всего несколько глотков, морщась неприязненно и кашляя. То, что в этих банках называлось пивом, всегда было мерзкой горькой бурдой с запахом скисших в воде потных носков. Но ради поддержания их статуса кво, Витя делает глоток снова. Снова отвратительно, но так их константа остается константой. Их лето начинается с окончившихся экзаменов, страшной душной жары и дешевого теплого пива. И это – тоже константа.       Уже поздно вечером, когда от комаров не было никакого спасения, особенно на свалке вблизи болота и леса, компания все же решила разойтись. Слегка поддатые и веселые, они шли по родным улицам, чувствуя себя королями мира. И Витя, все еще бывший шпионом под прикрытием, чувствовал себя удивительно хорошо. Ровно до того момента, как последний друг, Рома, что жил в паре кварталов от него, не свернул в другую сторону, оставляя его в одиночестве. Блондин вновь тяжело вздыхает, глядя вперед. Ровные ряды старых панелек, редкие горящие огни и теплая ночь без единого намека хоть на какой-то ветерок. Частенько, глядя на фонарь, чей свет бил прямо в окно его комнаты, на котором уже лет десять не было штор, Кирсов мечтал уехать. Куда-нибудь в Москву, или лучше в Питер. Говорят, в Питере здорово, особенно в центре. Старые дома с красивой лепниной, дворы колодцы и бесконечное количество рек и мостов. Витя бы обязательно первым делом нарисовал то, как они разводятся. Но в такие моменты, наедине со своим притихшим городом, с желтым светом уличных фонарей и звуками ночных насекомых, подросток думал, что не так уж тут и плохо. Даже уютно.       Сверху послышалась громкая музыка и пьяные крики. Витя поднял взгляд, безошибочно находя распахнутое окно без штор, в котором горел свет и виднелись пьяные фигуры. Хотелось бы в такой момент подумать что-нибудь в духе «и как не стыдно быть такими отбросами», но один из этих отбросов – его мать. И хотя она давно потеряла человеческий облик и не была той, кто встретил его в первый день рождения, Витя не винил ее. У нее были причины быть такой. И все же.. Пока у них там, наверху, в их маленькой грязной квартирке, пьяный громкий праздник, из-за которого в конце улицы уже виднеются яркие синие огни милицейской машины, Вите совсем не хочется домой. Поэтому он сворачивает в другую сторону, шагая устало и как-то заторможенно в сторону пустыря. Огромное поле высокой травы. Когда-то, еще в советские времена, это поле было засеяно пшеницей, высокими золотыми колосьями. И местное производство неплохо на этом зарабатывало. Но хозяин обанкротился и вскоре умер, а его родственнички, распилив нехилый семейный бюджет, уехали за хорошей жизнью в Москву. Сейчас же.. Это лишь поле высокой дикой травы, в которой можно утонуть, подложив под голову рюкзак и уставившись в черное звездное небо. Как-то мужик из мясного говорил, что бывал в, кажется, Новгороде, одном из больших городов их необъятной. И там звезд почти не видно – слишком много ярких огней от города.       Выходит, те, кто родился в больших городах, никогда и не видели настоящего звездного неба. Того, где можно разглядеть созвездия и заметить падающую звезду? Странная мысль, которая никак не могла улечься в светловолосой голове. И все же, иных заключений усталый мозг просто не мог выдать. Если в больших городах не видно звезд, значит, кто-то действительно их никогда не видел. И это, пожалуй, довольно грустно.       В очередной раз за этот долгий жаркий день Витя так сильно отдалился от реального мира, будто воспарив над собой. Помнится, заглянув в интернет-клуб на часок, на обеденные деньги, он наткнулся где-то в интернете на небольшое видео. Мультфильм про парня, в которого попал метеорит и сместил его ровно на девяносто один сантиметр от себя самого. Мир остался прежним, таким, каким и был – без воронок и разрушений. Просто один несчастный парень стал жить в девяносто одном сантиметре от себя. И подросток вдруг почувствовал себя так же. Он не живет в своем теле, лишь касается вместо него. Смотрит, наблюдает. В любой заварушке, которую устраивает Гена – он стоит в сторонке, как бы «на стреме», и смотрит. Может подержать какого-нибудь придурка, но, если вдуматься – сам он никогда толком не дрался. Разве что стенка на стенку, когда в ином случае мог бы и ног не унести. Он был с ребятами, но не был с ними. Стоял на определенном расстоянии. Как сейчас. Он здесь, лежит в высокой траве, подложив рюкзак под голову, смотрит в небо и вдыхает запах ночи, но не там, где лежит его тело – а в нескольких десятках сантиметров от него. Может, в метре. Странное ощущение и еще более странно это в себе осознать. — Воооа! – с испуганным вскриком, запнувшись об длинные тощие ноги Виктора, прямо на него из зарослей высокой травы падает маленькое тощее тело. И, наверное, блондин бы снова надел маску хулигана и прогнал угрозами нарушителя своего спокойствия. Но до носа доносится такой знакомый, уютный запах витаминов с фруктовыми ароматизаторами. — Блин! – растрепанный, Эдик приподнимается на руках, уставившись в лицо хулигана, что оказался так близко к его лицу, хлопает глазами бестолково. И сейчас, наверное, вы решите, что будет сцена визгов перепуганного заучки. Что ж, он вас удивит. — Чего на дороге развалился? Я об тебя чуть не убился! – возмущенно запыхтел Каспаров, сползая с чужого тела, казавшегося настоящим скелетом, обтянутым бледной кожей, но на деле – не так все и костляво. — Тут же нет дороги, — отозвался мирно Витя, садясь на траве и подгибая одну ногу под себя. – Чего пришел? — Мама опять перед теликом уснула, так что я решил ускользнуть погулять. Из квартиры вышел, а твоя на весь дом вечеринку закатила. Уже даже менты приехали, -- будто пытаясь отсюда разглядеть их дом и подъезд, Эдик глянул в ту сторону и тихо хмыкнул себе под нос. – Подумал, если там шумно, ты, наверное, здесь. Как всегда.. – взгляд его карих глаз возвращается к Вите, который тихо щелкает зажигалкой и пожимает плечом. Кажется, за этот год его изучили слишком уж хорошо. Шумные мамины застолья без причин, гости-собутыльники, крики до самого утра, милиция и еще больше скандалов. Витя и в правду в такие моменты старался сбежать подальше. И лучшим местом для побега было это шикарное поле. Чистое, тихое, отдаленное, но близкое. Такое, как он сам. В метре от самого себя. — Менты и крики моей мамашки твою разбудят, — выдыхая дым куда-то в сторону, Витя щурится чуть хитро и смотрит выжидающе на Эдика. На то, как его лицо меняется от осознания собственной недальновидности. – Я плохо на тебя влияю, — бледные тонкие губы, наконец, трогает легкая улыбка. Действительно искренняя, какую может себе позволить Витя только здесь, на своем особенном месте. – Если не хочешь полночи ждать, пока твоя опять вырубится, можешь ко мне завалиться. Может, посмотрим фильм. Я из проката спер кассету с самым первым терминатором. Он, вроде, крутой. — Ночные побеги из дома, фильмы с жестокостью и убийствами.. Если бы моя мама узнала, у нее бы давно аневризма случилась! – Эдик пыхтит возмущенно, но, кажется, совсем не серьезно. В конце концов, он ведь на все это соглашается сам, и Витя никогда его не заставлял. Ни клеить пластырь с мультяшками себе на переносицу, ни ночами сбегать посидеть в траве и поглазеть на звезды. Эдику нравился этот легкий флер бунтарства. Он вполне удовлетворял подростковую тягу к приключениям, которые не одобрит мама.