но лирика — твой конёк

***

      Я никогда не был низкого мнения ни о себе, ни об отце: мне казалось, что мы оба — блюстители манер, обладатели высокого интеллекта и в принципе довольно адекватные люди, имеющие право быть вхожими в приличное общество. Мне казалось, я — его продолжатель, доверенное лицо, близкий, от которого не может быть секретов.       Но сегодня во мне, выражаясь избито, впервые зарождается желание увидеть больше. Попасть за кулисы. Что движет этим желанием: опостылевшая скука жизни или личный интерес к новому герою моих испанских будней, который разбивает первую вдребезги?       Чёрт побери, нахал, самоуверенно ворвавшийся в затянувшийся полусон, посеял зёрна сомнений в каждом прошедшем дне. И теперь мне не найти покоя до тех пор, пока доказательства знания ответов на все вопросы, разом обрушившиеся на голову, не будут предъявлены.       Почему я не пытлив? Почему во мне нет ни малейшего рвения докопаться? нет, не так. Почему я даже не предполагал, что меня могут обманывать? Наивность ли, или попытка существовать в выдуманном спокойствии и привычном комфорте, чтобы не бередить ум?       Господи, каким я был ребёнком. Прятался за шторой и делал вид, что меня не касается.       А коснулось твоей рукой. Страх сменяется зудящим где-то под кожей любопытством. И я выхожу из тени. — Надеюсь, твои сторожевые щеночки держат уши востро, Рэймондо? — голос за спиной звучит хрипло-заговорщически, и, дай угадаю, — хоть я и не мастер, — ты наверняка ухмыляешься, на испанский манер произнося моё имя.       Стоит мне быстро обернуться — ослепительно ярко щёлкает вспышка, заставляя зажмурить глаза. — Такой кадр запорол. Давай ещё разок, — бубнишь полуразборчиво, сжав зубами дымящую сигарету. Мне не нравится запах, забивающий весь естественно чистый, впервые за день свежий и прохладный ночной воздух.       Вопреки твоей активной жестикуляции, указывающей, как мне встать напротив католической церкви, я делаю несколько уверенных шагов вперёд: — Убери. Нахрен. Камеру, — не то, чтобы угрожающе, но вытянув руку вперёд, якобы собираясь выхватить фотоаппарат. Я, возможно, и сделал бы это, но ты опережаешь и прекращаешь свои провокаторские игрища. — Было глупо предполагать, что ты согласишься побыть для меня моделью. Музой, если угодно.       Мне начинает казаться, что вот это — самая серьёзная из возможных для тебя по природе манер. Идиотизм, он такой, постоянный и вездесущий. И, погружаясь в общение с носителем, ты учишься невольно считывать, где его минимальная, сглаженная грань, а где — острая, как край иголки. — Даже не мечтай, — веду головой, подтверждая твоё заключение. — Если только перед сном, уткнувшись в подушку, с твоим прекрасным именем на пересохших губах… — Я ухожу, — от возмущения у меня сжимаются челюсти, а щёки наверняка заливаются красным. — Не волнуйся, больше не буду тебе рассказывать о своих "маленьких шалостях", — последнее пальцами заключаешь в кавычки, торопливо поправляясь, будто это как-то способно сгладить неловкость ситуации. — Но ты уже! В красках, — и всё же я остаюсь на месте, будто в оцепенении. Пусть мозг бунтует и орёт «уходи отсюда, он долбанный извращенец», тело не позволяет сделать ни шагу прочь. — Недостаточно ярких! — Что?.. — Я мог бы описать лучше, если бы ты… — Всё, пока. — Стой, стой. Я просто забыл, что у нас деловая встреча, а не свидание, — оправдываешься, тут же начиная рыться в своей сумке. Я чувствую себя ребёнком, которого в день рождения обвёл вокруг пальца старый клоун. Ты ненамного старше меня, и грима на твоём лице нет, но эта шутовская манера абсолютно сбивает с толку. — Ну так вот. У меня здесь — почти все доказательства того, что Бенджамин Смит "и Ко", то есть, Марио Перес, Рубен Алонсо и некая "Донна Флорес"… кстати, ты не знаешь, кто такая эта Донна?.. — Женщина моего отца. Он часто уезжает гостить к ней в… — едва не выкладываю всю информацию раньше, чем получу хотя бы какие-то данные. — Но ты не договорил. — Ты знаком с ней лично? — М… нет, но слышал, как он говорит с ней по телефону, — задумчиво вспоминаю. — Продолжай.       Ты усмехаешься. — Итак, о чём я... Давай присядем. Если боишься испачкать брюки, можешь устроиться на моих коленях. Так моя жилетка будет ближе для твоих слёз, когда ты узнаешь… — Если ты не угомонишь свои пошлые неуместные шутки, я подвешу тебя на той пальме, — спокойно предупреждаю. — Ладно, понял. Будем столбеть, — поднимаешь раскрытые ладони, мол, «усёк». — Меня зовут Питер, кстати. Больше известный в кругах независимых журналистов Альбиона как Флэтчер. Страна должна знать своих героев в лицо.       Действительно. Я перешёл на «ты», но даже не поинтересовался именем. Невежливо. Хорошо, что ты не из тех, кто обижается на несоблюдение формальностей. Это очевидно.       "Независимый журналист", заинтересовавшийся династией Смитов. Знаешь, сколько таких было? Завистники, да и только. Люди глупы и ленивы для того, чтобы построить собственный бизнес. Им проще стать угрозой разрушения уже чьего-то существующего, получить откуп и на какое-то время исчезнуть из города. Мне становится почти неинтересно от твоей самопрезентации. Почти скучно. — Взглянешь? Но только из моих рук.       Я вздыхаю, но соглашаюсь. — Тебе известно, что caballeros Марио и Рубен не имеют банковских счетов? Негласно самые влиятельные люди Майорки без банковских счетов. Ни в Швейцарии, ни в Китае, ни в США, ни в Японии, ни в Испании — ноль. Они, ну, как бы нищие, — воодушевляешься ты, но тут же переключаешься, и я чувствую, как трёшься своим плечом о моё. — Это Хуго Босс? Божественно пахнешь.       Я отвожу взгляд и нервно сжимаю кулак в кармане. — Не понимаю. Что в этом такого? — стараюсь сохранять трезвость и не обращать внимания на псевдозаигрывания. — А то, amigo, что им попросту нельзя обращаться в банки. Наши герои вовсе не Марио и Рубен, а Карлос и Оскар Романо, братья-итальянцы, пустившиеся в бега пятнадцать лет назад. Вот вырезки из газет того времени. «Подделывание документов государственного образца, выманивание денег, прямые угрозы сотрудникам банков. Ведётся следствие по семье Романо». Дальше: «Члены семьи Романо заверяют, что не имеют отношения к махинациям Карлоса и Оскара». И вот ещё, мой любимый: «Братья-призраки» Романо: полиция в недоумении», м, как тебе, Рэймондо? — Всё ещё не понимаю. Причём здесь мой отец? — я буквально слышу, как шестерёнки моего мозга зашевелились через скрип и сопротивление. — Как, ты думаешь, ему удалось построить небоскрёб в Лондоне на месте муниципального центра детского творчества? — Это было аварийное здание, если не ошибаюсь. — Допустим. А знал ли ты, что его снос и возведение нового, такого же центра, были запланированы на конец того года? Выделен бюджет. И немалый.       Мне нечего сказать. Я собственными глазами вижу утверждённые сметы районного самоуправления и хочу думать, что это подделка. Враньё. Но часть меня беспрепятственно верит в подлог, учинённый отцом. — Могу ещё показать. Интересно? — Мне нужно воды, — чувствую, что в горле отвратительно пересохло. — Потерпи десять минут, золотце. Скоро я перейду к самому волнующему. А пока поговорим про Palma de Mallorca.       Я не могу терпеть. У меня буквально темнеет перед глазами. Приходится хотя бы сесть на каменный парапет фонтана. Но пересилить брезгливость и зачерпнуть оттуда мутной воды — нет, я физически не способен. — Banys Àrabs, руины Арабских бань 11 века. Красивейшее место, правда? Бенджамин Смит, получив уже несколько отказов на строительство гигантского комплекса апартаментов прямо на береговой линии, находит подставное лицо. Зачем? Всё просто: он иностранец. А местность историческая. Матеу Фернандес, — его рекомендуют наши братья, — уважаемый в Пальме человек, меценат, филантроп и просто красавец. А дальше… — «Хватит! Заткнись!» — Да, Рэймондо… теперь ты владелец не только квартирки у моря, но и целого десятка сданных в аренду жилплощадей, построенных здесь, скажем… не совсем легально. У них, в общем, прямо-таки кооперативчик вышел. Делёжка по долям: кто чем вложился в будущее предприятие. — Какой-то бред. Почему сраная Майорка? — я не узнаю свой голос. Недоумение на грани отчаяния. Ужасно хочется смыть с себя сегодняшний день и проснуться вчерашним Рэймондом Смитом, беспечным и от скуки ворчащим на жару или гадкий чай. — Не выдумывай. Майорка прекрасная. Особенно, вот такие строения. Которым грозит снос, — ты становишься серьёзным, теперь уже взаправду, когда киваешь на вход в церковь Сан Жауме. — Вся эта восхитительная троица провернёт свои махинации и не подавится. И больше всего меня расстраивает отсутствие морали. Принципов, знаешь?..       И ведь не мог ты быть уверенным на двести процентов, что я не приму сторону отца. Но зачем-то выдал мне столько информации. И я опешил. Растерялся. Растерялся от того, как сложились разом все кусочки пазла и нашлись недостающие. Меня охватила почти зверская злость. Вовсе не ты оказался тем старым клоуном, а мой родной отец, которого я считал эталоном. Деньги… да, я не представлял свою жизнь без них. Но когда ты открыл мне глаза на то, как именно они оказывались в нашем распоряжении, я и принял судьбоносное решение. — Флэтчер, — поднимаю глаза после затянувшегося молчания. Ты не продолжил забрасывать меня прецедентами мошенничества Смита-старшего. Наверное, пожалел. Оно и к лучшему. Я слышал достаточно. — Да, дорогой? — Встать помоги.       До этого дня мне ни разу не приходилось просить о подобном: я не напивался и не укуривался коноплёй, не колол героин и не нюхал кокс, как многие однокурсники. Но сейчас я в буквальном смысле не чувствую собственное тело: ватные ноги, онемевшие ледяные руки, звенит в ушах, а в черепе — гиря килограммов на сто.       Ты проявляешь дружеское понимание и забрасываешь мою руку себе на плечо. Перед глазами взрываются звёзды, когда ноги ощущают поверхность земли, а я выпрямляюсь. — Не думал, что ты такой чувствительный, Рэй. Извини, — даже в этих словах звучит подкол, но я уже не в силах брыкаться.       Шаги получаются медленными. — Где здесь снять комнату на ночь? Чистую. Во всех смыслах, — спрашиваю, сидя уже на берегу и всматриваясь в даль горизонта, где яхты мигают своими жёлтыми фонарями, а блики воды ускользают в небесную темноту. — У меня оставайся. Обещаю, приставать не буду. — Да нихрена, — закатываю глаза и цокаю. — Я серьёзно. Ну, передёрну разок на твой светлый образ, пока дрыхнуть будешь, — и опять это подмигивание, и непристойный жест ладонью в воздухе. — О господи, — почему-то искренне смеюсь, но устало и совсем не громко, под стать всему засыпающему вокруг. Если честно, поспать бы не помешало и мне. — Ладно-ладно. Уйму свои животные порывы. Выдам тебе свежее постельное и трусы. Идёт? — видишь, как я всё ещё мешкаю с ответом, и добавляешь: — У меня есть пассия. Считай, я твой абсолютно безобидный ангел-хранитель. — Пассия? — вскидываю бровь и смотрю прямо, пытаясь оценить, на сколько баллов тянет этот пиздёж. — Пассия. Не все держат такую оборону крепости, как ты, между прочим. Есть и нормальные.       В жизни своей я никогда не спал на диване, который к своему ужасающему неудобству оказался ещё и не раскладным. Я не смог вернуться в номер. Просто не смог. Не уверен, что хочу видеть глаза Бенджамина. А если однажды и посмотрю в них, то этот взгляд станет прощальным.       За несколько часов я успел миллион тысяч раз прокрутить в голове сценарии, как ужасно красиво всё происходило у меня под носом с самого детства. Прокрутил я и то, что меня не стали посвящать в дела даже тогда, когда я выпустился из Оксфорда и вполне заслужил доверие. И понял, почему так сильно, сука, задело: мне лгали, лгут, и, всеми богами клянусь, будут самозабвенно лгать до тех пор, пока я собственноручно не вскрою гнойник правды. — Флэтчер, —натягиваю лёгкую простыню до подбородка и зову, глядя в потолок. — Да, дорогой? — Во-первых, прекращай это. — А во-вторых что? Я уже горю от любопытства, — усмехаешься, переворачиваясь на своей койке на бок и подпирая ладонью щёку. — Копай дальше. — И что тогда? — Не решил ещё. — И как я могу тебе верить, niño bonito? — это уже что-то новенькое. Богатая фантазия. — Я тебе заплачу. — Но все лавры мне. И если ты в итоге попадёшь под обстрел полиции, на меня не рассчитывай. — Вот именно. Я не должен попасть. Ты мне поможешь. — Жесть. Я перевозбудился, Рэй. — Необязательно об этом говорить. — Ничего не обещаю. — Обещай. — Обещать тебя отмазать или обещать не рассказывать про стояк? Ты меня запутал. — Два обещания. И назови сумму.       — Почему ты понравился мне? Знаешь, сколько бы раз мне ни задавали этот вопрос, каждый из них я терялся в догадках. Никогда не отвечал прямо, никогда не подтверждал симпатию, хоть и очевидную для всего мира. Но сейчас я готов сказать, что да, Флэтчер, именно в тот день моё сердце изменило свой ритм. Скорее, перестало быть одиноким. Захотело работать сообща именно с твоим. Ничего сверхъестественного: судя по перечитанным мною книгам, могу сделать вывод: некоторым людям просто необходимо встретиться. Ради любви и ненависти, исступлённых стонов ночи и опустошения, наступающего утром, смеха до хрипоты и слёз сожаления; ради того, чтобы словом одним вознести до небес или словом одним перерезать глотку. Это не какая-нибудь там "‎судьба"‎. Это договор душ. Всего-навсего. Представь, как запросто эзотерикой можно сбросить ношу ответственности за свой выбор и облегчить метания разума?       В тот день я ещё не знал, что уже полюбил тебя настолько, что однажды должен буду…