Охотники на нечисть или Нечисть на охоте

- Тишина в суде! Тишина! Тиши...! - надрывался секретарь, тщетно пытаясь перекричать беснующуюся толпу в огромном помпезном зале с прекрасной, к сожалению государственных служащих, акустикой. Именно поэтому Нёвилетт ненавидел вести открытые заседания по делу, вызывающему общественный резонанс. Особенно - когда общественный резонанс был такой силы, что ранее закрытое заседание пришлось переквалифицировать в открытое. Маньяк, на счету которого минимум три трупа невинных девушек - и это только официально доказанные и опознанные трупы - нагло скалится под защитой десятка конвойных из-за прутьев прочной металлической клети; родители жертв рыдают на ближайших скамейках - Нёвилетт никогда не понимал этой тяги поместить пострадавших максимально близко к подсудимому. Весь остальной зал забит до отказа - на выходе точно будет давка, и у Нёвилетта от одной мысли об этом пульсирует переносица и за глазами - собрались неравнодушные, ищущие зрелищ и те, кто считает, что их близкие пострадали от этого же урода. И вся эта толпа в приливе яростного единодушия собиралась, видимо, разорвать его, скромного Верховного городского Судью с инвалидностью, потому что разорвать трёх анонимных свидетелей, предоставляющих подозреваемому достаточно правдоподобное алиби, у них нет возможности. Навредить Нёвилетту у них, конечно, шансов тоже мало: в вечной спутнице-трости спрятан тонкий клинок, владеть которым Судье не мешает даже серьёзная хромота, а неизменный сторожевой следит за его безопасностью денно и нощно без перерывов и выходных. Когда Судья начинает замечать в толпе очевидные негативные брожения, тяжело вздыхает со своего места, даже не пытаясь утихомирить толпу: он сегодня три с половиной часа этим занимается, надоело, честное слово. Вместо этого мужчина в тёмно-синей мантии с белоснежным жабо дважды тихо стучит тростью по полу. Острые чёрно-серые уши, уже минут двадцать стоящие торчком, чуть дёргаются разок, а после огромная - сто двенадцать сантиметров в холке - масса мышц приходит в движение, выскальзывая из-под кресла, на которое спина Нёвилетта завтра будет жаловаться сильнее, чем на смену погоды. Огромный пёс, какая-то сказочная - Нёвилетт каждый раз сдерживает усмешку - помесь добермана, грейхаунда и лайки двигается бесшумно, мышцы сдерживаемой мощью перекатываются под коротко остриженной блестящей шерстью, а выразительные светло-серые глаза смотрят на мир ярко-выраженным "как они меня все достали" взглядом. Нёвилетт почти уверен, что у него сейчас та же надпись мелкой-мелкой бегущей строкой, но только на обратной стороне век - на лице у него профессионально-безразличная маска, из-за которой его часто принимают за скучающего аристократа. Грозный раскатистый рык, переходящий в единственное рокочущее рявканье, намного громче, чем у любого другого пса - из-за акустики ли или из-за особенностей породы - затыкает даже летающую в воздухе муху, и в зале повисает блаженная мёртвая тишина. Нёвилетт с годами отточенным движением поднимается с кресла, опираясь левой рукой на трость и дважды демонстративно стучит молотком по специальной подставке. - Суд уходит на часовой перерыв, - объявляет Судья, и присяжных, до этого почти слившиеся со своими нежно-голубыми креслами и цветом и сущностью, почти сдувает из зала суда вопреки всем правилам, но Нёвилетту всё равно. Он и сам предпочтёт убраться отсюда подальше как можно скорее. Начавшийся было ропот недовольства мгновенно замолкает, когда по залу разносится басовитое рычание: огромный поджарый чёрный пёс сидит, как античная статуя, перед столом Судьи и даже без двух дополнительных голов ясно, что перед ними настоящий Цербер, а врата Подземного мира могут оказаться неожиданно-внезапно пройденными раньше положенного. Нёвилетт останавливается у двери, через которую можно уйти, не попав в мясорубку разъярённой толпы, и, не оборачиваясь, отчётливо бьёт один раз по паркету. Чёрно-серые, почти одноцветные уши, до этого прижатые к голове, пока по залу распространялось предупреждающее рычание, встали торчком. Рычание стихло, и Ризли, демонстративно не оборачиваясь, процокал когтями к выходу, притираясь мимоходом к бедру Судьи. Нёвилетту хотелось, но он сдержался от того, чтобы почесать самодовольную макушку - главным образом, потому что не хотел отвлекаться от главной цели: кабинета и мягкого дивана. На диван Судья опустился с почти неприлично-чувственным вздохом, сразу откидываясь на мягкие подушки - тоже не очень полезно для спины, но хотя бы не так болезненно - и закрывая глаза. Почти сразу рядом послышалось недовольное ворчание, а после шлёпанье голых ступней по полу, щелчок дверного замка и, пару минут и долгое шуршание спустя, бульканье кипящего чайника. Ещё с минуту раздавался звон фарфора, после чего по полу снова прошлёпали босые пятки. - Вставайте, Ваша Честь, я приготовил чай, - позвал приятный, бархатный голос, сменивший утробное рычание, а Нёвилетту под натужный скрип половиц на колено опустился острый подбородок чуть колющий трёхдневной щетиной. - Если этого чая не хватит, чтобы затопить здание суда и перенести заседание на месяц, а лучше два, то я не хочу, спасибо, - со вздохом отозвался мужчина. Он абсолютно точно не хотел сейчас двигаться: усталость давила на плечи примерно всем моральным весом судейской мантии и сжимала голову настоящими тисками, словно кто-то затянул на голове разводной ключ. Ещё утром Верховный Судья питал слепую надежду на то, что этот приговор удастся вынести за одно заседание - в конце концов, всё было вполне прозрачно и однозначно, пока не появились эти свидетели стороны защиты - потому что переносить его, значит отнимать время от собственного отпуска, который и так выдался впервые за три года и только из-за настойчивости Ризли. Его грозный оборотень - в человеческом обличье парень лет двадцати семи с многочисленными шрамами и очаровательно всклокоченными серо-черными волосами - прибился к Нёвилетту пять лет назад. Вернее, это Судья подобрал пса на обочине дороги с простреленной лапой и выходил... Довыхаживался до того, что сексуальный, накачанный молодой мужчина час вылизывал его шершавым языком, удерживая в очень щадящем захвате на сбитых простынях. Нёвилетт, у которого к тому моменту уже год как не было... близости вовсе, метался, насколько мог, по постели, выгибался, пытаясь сначала уйти от прикосновений, а потом уже бесстыдно подставляясь, особенно когда оборотень выпустил его руки, перевернул на живот и вздёрнул бёдра вверх, чтобы ткнуться между крепких половинок. Первый раз ощутив влажный жар чужого языка там, мужчина неожиданно для себя издал что-то, отдалённо напоминающее мяуканье, и, задрожав сильнее, кончил. В себя Верховный Судья пришёл, чувствуя этот же бесстыдный язык на своей шее - Ризли покрывал её и плечи мягкими поцелуями, едва ощутимо прикусывая загривок у самой кромки роста волос, которые тяжёлой белоснежной гривой лежали на подушках, чуть выше головы. Поскольку ранее они разметались по всей кровати, пока он изнемогал от незнакомых ранее ласк, очевидно, что их бережно собрали, чтобы случайно не сделать больно, неудачно дёрнув или потянув. От такой лёгкой, давно забытой заботы на глаза навернулись слёзы, а от грубых пальцев, пощипывающих соски, накатила новая волна возбуждения, подстёгиваемая чужим коленом между дрожащих от напряжения и удовольствия бёдер. И после третьего оргазма - Ризли так и не взял его полноценно! Издевался, играясь длинными пальцами, давя на натёртую простату или специально обводя по самому краю - когда Нёвилетт бы согласился на что угодно, потому что уже совсем не соображал, Ризли стребовал себе разрешение остаться: в доме, в жизни и в постели Верховного Судьи заодно. А потом уже представился. Утром - когда принёс кофе в постель. Нёвилетт не швырнул во внезапно ставшего человеком пса чашку только потому, что ему, обессиленному после спонтанного марафона, было тяжело руку поднять, не то что размахнуться. - Давай же, Нёви, это твой любимый чай, и в этот раз я уверен, что не облажался с пропорциями, ты должен попробовать, - настойчиво расталкивает задремавшего за пару минут Судью Ризли. Колючий подбородок елозит по колену, царапая чувствительную кожу через тонкую ткань брюк: шаловливые пальцы с чёрными ногтями уже успели распахнуть плотную судейскую мантию, оставляя Нёвилетта в молочно-белой рубашке с серебряной вышивкой розы на левом боку - подарок на двухлетнюю годовщину отношений. Ризли до очаровательного настойчиво отмечал такие праздники, умудряясь подготовить шикарные подарки, не отходя от возлюбленного буквально ни на шаг. Весь город знал, что пёс Верховного Судьи, во-первых, очень чувствителен к неверному определению своего пола в животной форме (слово "собака" в его присутствии вообще старались не произносить), во-вторых, крайне агрессивен и верен хозяину до последней капли крови: через полгода после знакомства Нёвилетту пришлось выносить приговор по одному крайне сложному делу, в котором были замешаны и крупные политики, и ещё более крупные суммы, утекающие за рубеж. Тогда было сделано всё - попытка шантажа, угрозы, обвинение во взяточничестве - чтобы сменить Судью на более лояльного. Дошло до того, что на Нёвилетта напали: пятеро парней, вооружённых нелегальными огнестрелами, подъехали прямо под окна конспиративной квартиры, где тогда обитал Верховный Судья. Мужчина в сопровождении охранника как раз выходил из подъезда, чтобы отправиться на заседание... К приезду полиции, вызванной бдительными соседями из-за звуков стрельбы, всё было уже кончено. Двое из нападавших умерли на месте: Ризли перегрыз им глотки в буквальном смысле. Ещё двое умерли уже в больнице от кровопотери, а главаря увели на допрос бледного, как мел: до приезда госслужащих Ризли стоял передними лапами на груди несчастного и скалился ему в лицо окровавленной пастью, взрыкивая каждый раз, когда парень пытался пошевелиться. Но когда Нёвилетт тихо подозвал его - тихим дрожащим голосом, потому что от такого зрелища у любого бы нервы сдали - оставил нападавшего полицейским и медленно добрёл до едва стоящего на ногах Судьи. Нёвилетт, откровенно говоря, чуть не поседел. Нападали на него, конечно, не впервые, но Ризли устроил из этого настоящую сцену гангстерской бойни из фильмов. И он не смог найти в себе силы его за это отругать, особенно, когда дома Ризли, едва перекинувшись обратно в человека, вцепился в него мёртвой хваткой, затащил к себе на колени и почти час вылизывал шею и плечи, шаря дрожащими руками по телу в поисках несуществующих повреждений. А там, на улице, когда Ризли сел перед ним и, опустив уши, тихонько жалобно заскулил, у Нёвилетта просто сердце в пятки ушло от ужаса: конечно, сначала он решил, что Ризли ранен. К счастью, позже оказалось, что из раненого там только гордость: как же, всего двое из пяти(!), и это бестолковые человеческие щенки против матёрого оборотня! Да он за покушение на свою пару их всех должен был живьём сожрать на месте и костями в зубах поковыряться. Конечно, из знакомых Нёвилетта не было никого, кто знал бы, что Ризли - оживший персонаж из детских сказок. А вот знакомые Ризли, ставшие позже и знакомыми Судьи тоже, сами оказались... Теми ещё фантастическими тварями. Честное слово, Нёвилетт не ожидал, что в их обычной, простой жизни может оказаться столько потустороннего. Но ничего, он привык. Так же, как привыкли работники и посетители суда к тому, что пёс Верховного Судьи всегда присутствует на заседаниях или в его кабинете - смотря где сам Верховный Судья - и всегда не то что без намордника - без поводка! Но авторитет Ризли был непоколебим - всем просто ссыкотно было пытаться нацепить на него даже ошейник. Даже если Верховный Судья вроде как милостиво кивал с вежливой улыбкой на все упоминания техники безопасности при выгуле собак больших пород. Нёвилетт тяжело вздохнул, всё ещё не поднимаясь в положение сидя, но уже разлепив глаза, чтобы увидеть лохматую макушку и одну из оголённых рук на диване рядом с собой. Вторая в этот момент едва ощутимо массировала извлечённую из ботинка ногу, которую не использовали как подставку для головы. Что интересно: штаны на Ризли всегда были после оборота в человека, а вот рубашки и обуви - ни разу. Нёвилетт не спрашивал, но ему казалось, что Ризли просто нравится, что он иногда зависает, отвлекаясь на крепкие грудные мышцы и выразительный росчерк ключиц, как у античной статуи. - Я же говорил, что не пью на рабочем месте. - Можешь говорить и дальше, но мы вооооон с той початой бутылочкой коньячка всё равно на это не поведёмся, - говоря это, оборотень тыкает пальцем в сторону шкафчика, где действительно стоит подарочная бутылка хорошего, выдержанного коньяка, который Нёвилетт, к своему стыду, действительно иногда потягивал в конце рабочего дня. Но то в конце! - Ну не перед заседанием же... - очень ненатурально сделал он последнюю попытку возмутиться, потому что уже подтянулся и со вздохом сел, чтобы удобнее было держать чашку. Когда Ризли заваривает его любимый чай - это всегда важно. Потому что сложный рецепт с чёрным чаем, апельсиновым и лимонным соком и цедрой, коньяком, сахаром и мускатом у него действительно не получался. Ризли варил просто умопомрачительный кофе, ради которого они купили настоящую кофеварку на песке с двумя джезвами, но с чаем его максимум - залить пакетик или заварку кипятком. И Нёвилетт, к их общему удовольствию, был настоящим кофеманом. Но всего один рецепт чая портил эту идиллию. Поэтому Ризли пытался преданно и самоотверженно, а Нёвилетт никогда не запрещал переводить цитрусовые и коньяк: этого добра у него хватало. - Сейчас ты выпьешь его и получишь удовольствие, а после следующего заседания с этим ублюдком тебя в любом случае придется оттуда выносить, - Ризли, как игривый кот, подставляется под опущенную на макушку руку, и заканчивает уже чуть более низким голосом, - Не вижу никаких препятствий тебе немного расслабиться прямо сейчас. Нёвилетт мог бы попытаться поспорить и даже привести достойную аргументацию, чтобы отстоять свою точку зрения, и с кем-либо другим он бы так и поступил, но всё это было бесполезно, когда Ризли входил в режим повышенной заботы о его комфорте. Обычная забота у него была, кажется, в базовых настройках. Поэтому следовало принять это разливающееся в груди тепло, пламенеющее на кончиках ушей, и покорно принять бережно протянутую чашку, чтобы сделать первый глоток. Его Ризли всегда ждёт с нетерпением и видом восторженного щеночка: разве что хвостом не влияет, но это тоже, когда как получается. Этим его огромным серым глазам, смотрящим с такой любовью и преданностью, даже соврать не получается - чай не всегда невкусный, но пропорции точно не те, и тогда Ризли ходит с явно опущенными от расстройства ушками... или поникшими растрёпанными прядями. Нёвилетт одно время был уверен, что в человеческом обличие возлюбленного в волосах действительно прячутся вторые-собачьи уши: пряди очевидно приподнимались, когда оборотень радовался; опускались, словно приглаживаясь, когда грустил, и стояли торчком, когда настораживался. - Мммм, - тянет мужчина, сделав первый глоток, и несколько секунд смакует подостывший чай, перекатывая на языке, - Действительно... в этот раз правильно. Очень вкусно, Ризли... И на его мягкую, едва заметную улыбку, оборотень тоже расплывается в счастливом оскале. Устраивается между ног поудобнее, перекладывая голову на другое колено, и из-под опущенных ресниц наблюдает, как Нёвилетт с удовольствием медленно, маленькими глотками тянет напиток, согреваясь и расслабляясь. Растягивает удовольствие как может, прижимаясь озябшими пальцами к чашке, хотя та почти не нагрелась даже от кипятка, и Ризли делает мысленную пометку, что нужно согреть возлюбленного. Способ, конечно, почти сразу возникает в голове - более чем неприличный, по меркам Судьи, но вполне действенный, а значит приемлемый по меркам оборотня. Но сначала... - Бери, - Ризли кивает в сторону второй чашки на подносе, куда Нёвилетт неосознанно поглядывает уже полминуты, так как в его чашке уже показалось дно, - Я для тебя заварил, ты же знаешь, мне больше нравится зелёный. И получить в благодарность улыбку и поцелуй в лоб для Ризли лучшая награда и удовольствие ничуть не меньше оргазма: такое вот чистое ага́пэ. Эрос у них обычно дома, за закрытыми дверями, но... Ризли бросает лукавый взгляд на двери - эту проблему он решил сразу. А Нёви очень непредусмотрительно отвлёкся на вторую чашечку чая и проигнорировал явное поползновение шаловливых пальцев к нижним пуговицам рубашки и ремню, так что сам виноват. - Р-риз! - Нёвилетт издал возмущённой писк, совсем не соответствующий его образу сурового и непреклонного судьи, едва не роняя уже практически пустую чашку, - Немедленно прекрати! Ризли, который уже добрался до ремня и даже успел расстегнуть ширинку, только чуть приподнял таз возлюбленного, словно тот ничего не весил, и чуть сдёрнул мешающие брюки. - Ризли! - Цыц, я занят! .