Как я трогал тебя! Даже губ моих медью
Трогал так, как трагедией трогают зал.
Поцелуй был как лето. Он медлил и медлил,
Лишь потом разражалась гроза.
От него невозможно оторвать взгляда. Особенно когда он вот так скидывает с плеч шелковый халат, движением лёгким и привычным. Неестественно прямая спина, рельеф мышц на груди и руках, изящный изгиб шеи, острые черты лица и этот взгляд... Неприступный и хищный, жестокий, обжигающий. Словно античная статуя, сошедшая со своего величественного пьедестала. Каждое касание к нему возбуждало неистовый восторг. Прохладная кожа под пальцами отзывалась на касания, но это была наша тайна. Никто бы и подумать не мог, что его кожа столь чувствительна, пусть и с очень высоким болевым порогом. Может ли он вообще испытывать боль? Физическую, душевную? Это даже мне оставалось неизвестным... Он пах опасным и пленительным ядом болотных цветов, подвальной библиотекой на тысячи и тысячи книг, камнем древних и величественных строений, древесно-мускусный, альдегидно-чистый, с терпкой горчинкой кориандра. - Владыка, вы напряжены... - напевным голосом выдыхаю в его затылок, сжимая пальцы на обнаженных плечах. В последнее время он всегда такой. Молчаливый, углублённый в свои мудрые, мрачные мысли. И мы все прекрасно понимали причину такого его состояния. Понимали и молчали, ибо ярость его подобна вулкану - яростная, всепоглощающая, уничтожающая всё на его пути. Но теперь всё должно измениться. Нет источника проблем - нет и тревог хозяйских. Он глубоко вздыхает, откинувшись спиной на спинку кресла и закрывает глаза, его плечи постепенно расслабляются. - Неспокойно мне. - глухим и холодным тоном отзывается Кощей, хмуря тонкие чёрные брови. - То луна, Владыка. Коли диск лунный в полной силе, каждому неспокойно может статься. То и вороны за окном лютуют, то и волки в лесу надрываются. Нет повода беспокойству, хозяин. - ласково и заботливо напеваю ему на ухо, понизив голос и чую, как скептически усмехнувшись, он окончательно расслабляется. Полно душу себе травить, любовь моя, полно. Не достоин этот рыжий трогать струны твоей души. Не оценит, не поймёт. Вон, рванул что есть мочи при первой же возможности. Так и душу тебе всю растеребил бы, хоть и любо тебе говорить, будто нет её у тебя. Я опускаюсь ладонями на его руки, мягко массируя их, невесомо касаясь губами его плеча. Сейчас бы провести языком по этому чарующему изгибу шеи, перейти на плечо, впитать в себя заново вкус его кожи. Спровоцировать, чтобы он вновь показал, кто здесь раб, а кто хозяин. Но я чувствую его, слышу его дыхание и понимаю, что сейчас его мысли далеко отсюда. В груди болезненно закололо, понимая, где именно сейчас Княже своими мыслями, но вслед за этим я вспоминаю этот комичный полёт рыжего ублюдка по лестнице. Ни один смертный не выживет... Рациональный голос в голове твердит, что человек полезен, хотя бы, как запасной материал. Хотя, при всей своей циничности было бы просто глупо рассматривать его с этой стороны. Но другая сторона моей души кричала “Уничтожь!!!” Боги видели, я долго держался. В конце концов повод был. Для глубинных струн души было припасено объяснение, о, они будут довольны. Глупая, пагубная, точащая ревность гложет душу, как терзающий кость бродячий пёс. Я мог выдержать всё: молодых и не очень очаровательных ведьмочек, щебечущих мавок, да кого угодно, но только не этого царевича. Это было надругательство над самыми светлыми сторонами моей души. Ночь обещала быть спокойной и прохладной, ветер приносил с собой терпкий аромат прошедшего дождя, и я уже предвкушал ужин наедине со Владыкой, когда в дверь постучали. - Повелитель там... - внутрь заглянул Вазир, бледнее чем обычно, нервно теребя манжету мантии пальцами. - Если это ничего серьёзного, помяни моё слово, вырву тебе кишки и засуну их обратно. - зло фыркнул Кощей, не шевелясь на кресле и не открывая глаза. - Там... Там это... Царевич убился. - шумно выдохнул Вазир, предугадывая грозу. Сердце вздрогнуло, радостно встрепенулось и ухнуло обратно вниз, разбиваясь о камень, когда хозяин подскочил на месте, рванув с кресла, по пути запахивая халат. Криков и ругани я не разобрал. Не столько, потому что не слышал, сколь потому, что пульс от биения собственного сердца тяжелыми воинственными барабанами бил в ушах. Мне оставалось только обратиться, выпорхнув в открытое окно золотистой птицей.