ты — пространство между каждой страницей, каждым аккордом, каждой завесой,
ты — само течение и то, что оно несёт,
ты — это слова, которые, клянусь, я не имел в виду.
мы пьяны, но продолжаем пить, уже на дне, но продолжаем тонуть.
отдай мне моё сердце назад, ты, бескрылое существо.
«the horror and the wild»
— the amazing devil
джисон полусонно улыбался, неосознанно ластясь к ладони, которая едва ощутимо касалась его щёк. ему было невероятно тепло, и чтобы не потерять это ощущение, он плотнее жался к чужому телу и кутал их обоих в одеяло. получался своеобразный кокон, едва шевелящийся, тихо дышащий и невероятно уютный. минхо молчал, позволяя крепко обнимать себя, и внимательно наблюдал сквозь полуопущенные ресницы. было спокойно. спать совсем не хотелось, как и идти куда-то, а лежать вот так, прижавшись друг к другу, на одноместной кровати небольшого номера, слушая еле различимое стрекотание стрекоз и отдалённое пение птиц, было настолько ценно и важно, что стоило впитывать этот момент всеми фибрами, не считая секунды. но джисон не выносил тишины. даже такой он боялся её — в тишине расползалась пустота. к тому же ему нравился хрипловатый мурчащий голос минхо, и он отчаянно хотел услышать его. хан несколько раз порывался позвать, но не мог найти в себе силы нарушить царящий эфемерный покой. солнечные зайчики грели щёку и подсвечивали фарфоровую кожу на острых ключицах минхо. джисон несколько раз пересчитал все видимые ему крохотные родинки, выучил наизусть их расположения, мысленно подрисовывая линии и соединяя их в созвездия. джисон никогда не чувствовал себя настолько дома, как сейчас. — хо, — почти полувыдох. джисону нравилось это сокращение: очень воздушное и невесомое. тихое и аккуратное, в противовес его кричащему имени, — расскажи что-нибудь. — сказку на ночь? — мужчина мгновенно отозвался, хотя, казалось, дремал. ленность можно было выжимать из его слов, как сладкую патоку. джисон хихикнул, перехватывая чужой торс поудобнее и прижимаясь ещё крепче, будто невзначай проведя по расслабленному прессу. минхо едва ощутимо вздрогнул, когда пальцы коснулись широкого небрежного шрама, но не отстранился. только задрожали пушистые ресницы и глубоко в глазах блеснули тусклые огоньки. — откуда он? — джисон любопытно приподнял голову, утыкаясь подбородком в его грудь, и попытался заглянуть в глаза, но минхо тут же плотно закрыл их, тяжело выдыхая. джисон в тысячный раз за вечер (и в миллионный за эти дни) подумал, насколько же он красив. больше похожий на картину, нежели на реального человека. намного красивее хёнджина. не кукольная красота, а истинно земная, настоящая. не удержавшись от искушения, хан вытащил руку из-под одеяла, касаясь острых скул подушечками пальцев, ведя неровную линию до проколотого уха. закрутил тонкую прядку волос, легонько подёргав, ожидая ответ. — давняя ошибка, — едва разлепив губы, ответил минхо. джисону потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить свой вопрос. — ты немногословен. — ты путаешь мысли. джисон покраснел, закусив губу. это было слишком искренне и больше походило на признание, нежели на привычное «ты слишком хаотичный» или «от тебя столько шума». признаться честно, хан искренне думал, что минхо не придёт даже на вторую встречу. слишком спокойный, как тихий океан, совсем не готовый к шторму. но минхо был здесь. и был уже настолько родным, что казался несуществующим. хан благодарно ткнулся лбом в плечо, пряча улыбку. сколько он себя помнил, вся романтика доставалась проклятому хвану. в барах, на интервью, при случайной встрече с фанатами и даже в магазине. они хотели автографов именно от хёнджина. стремились к вниманию даже тогда, когда он не удостаивал их взглядами. тайком щёлкали его на дешёвые плёночные фотоаппараты, вешая снимки на стены, обводя отвратительно-розовыми сердечками. шептались на улице. звали на свидания, говорили до невозможности красивые слова, которых хёнджин часто и не заслуживал. джисон всегда был лишь «другом хван хёнджина» и никогда «хан джисоном». он оставался на втором плане, даже когда был ведущим шоу или единственным исполнителем на сцене. всегда только ошмётки внимания. обрывки слов. частица восторга и уважения. всегда только «друг хван хёнджина» и ни на йоту больше. джисон иногда ловил себя на мысли, что ненавидит того, с кем провёл большую часть жизни. едва ли меньше, чем любит. «ты путаешь мысли» — так он сказал, и джисон абсолютно точно запомнит эти слова на всю жизнь, даже если дальше всё сложится совсем не радужно. стало ещё спокойнее и теплее. минхо тихо усмехнулся и почти сразу всё разрушил одним простым: — когда вернётся твой друг? хана резануло. нега, в которой он растворялся, взорвалась, рассыпавшись на осколки, и в момент стало холодно. будто наотмашь дали пощёчину: настроение скакнуло, разбившись об асфальт, и от сведённых бровей во лбу защипало. на несколько секунд в голове джисона загромыхали фейерверки, а затем он горько усмехнулся, бессознательно разжимая руки. — не знаю, — так тихо, чтобы самому не услышать ломкость в голосе, — а зачем он тебе? — максимально небрежно, но голос всё равно дрогнул, разоблачая его с головой. джисон зашипел сам на себя, надеясь захлебнуться в своём яде. — подумал о том, что у тебя будут неприятности, если он внезапно зайдёт. сердце, оказавшееся вдруг неподъемно тяжёлым, вновь растворилось. джисон не сдержался и приподнял голову, неверяще заглядывая в кошачьи глаза, и скромно потупился, не выдержав взгляда. обида сошла так же быстро, как навалилась, и джисон в сотый раз за жизнь сравнил себя с американскими горками. с попкорном, сахарной ватой и тысячью воздушных шариков, но смертельными, в первую очередь для него самого, мчащимися с огромной скоростью вагонетки. ходячий катаклизм. хотелось стукнуть себя по лбу со всей силы: за преждевременные выводы и слишком бурные эмоции. минхо заинтересованно приподнял бровь, наблюдая за реакцией. пальцы совсем немного сильнее сжали волосы джисона. он терпеливо подождал объяснений, но не удержавшись, промурчал: — но ты подумал о другом, — не вопрос, утверждение. джисон грустно улыбнулся, не отвечая. минхо вздохнул, закопошился и тяжело перевернулся, нависая сверху. одеяло с тихим шелестом соскользнуло с обнажённой спины, падая комком куда-то на пол, но едва ли кто-то почувствовал холод. уши джисона непроизвольно вспыхнули. — ну? минхо искал чужой взгляд, но хан пугливо прятал его, отводя глаза в стену, будто бы пытаясь спрятаться в крошечных выпуклых точках на неровной поверхности. ему было стыдно, только непонятно за что. минхо аккуратно подцепил его за подбродок, поворачивая на себя. в посеревших зрачках, где-то глубоко-глубоко полыхнул давний костёр, который джисон всю свою жизнь тушил о консервные банки, как окурки, и прятал в глубине, не позволяя никому смотреть на него. зависть. минхо казался расстроенным. он несколько секунд внимательно разглядывал хмурые морщинки между бровей, а затем очень мягко, боясь спугнуть, попросил: — втяни иголки, я не нападаю на тебя. и джисона надломило. прочное ограждение, сдерживавшее давнюю обиду и тысячи забитых окурками металлических банок, треснуло, отзеркалившись на прикушенной на нервах губе. неохотно и стыдливо признал: — я подумал, ты его ждёшь. — с чего бы мне его ждать? минхо опасно наклонился так близко, что хану пришлось задержать дыхание, чтобы не обжечь их обоих. джисон хотел ответить, но их губы соприкоснулись, и он тут же забыл, о чём пытался сказать. низ живота приятно потянуло. уши и щёки ощутимо побагровели. слишком откровенно. попытаться залезть под рёбра и одновременно находиться так близко — практически вывернуть наизнанку. джисон не знал куда себя деть, мечась взглядом по ключицам, рельефным плечам и стараясь не опускать взгляд ниже, потому что точно — абсолютно точно — унесёт. — не ответишь? — улыбнулся-раскололся минхо. одним словом — катастрофа. — а надо? — жалобно протянул джисон, сгорая. ему хотелось рассказать. хотелось признаться в самых страшных и неправильных мыслях — потому что равносильно предательству. потому что обиды столько, что стоит приоткрыть кран — прорвёт. несколько секунд минхо ждал, а потом мягко пожал плечами: — как хочешь. и отстранился. джисон подумал, что сейчас замёрзнет насмерть, и отчаянно схватил чужие плечи удерживая. ему нужно было несколько секунд, чтобы собраться. всего несколько мгновений и совсем немного уверенности. минхо терпеливо ждал, но когда хан робко потянулся к его губам, аккуратно, но твёрдо удержал его за горло, возвращая на кровать. какой же он, чёрт возьми, красивый. — сначала ответь, — почти беззвучно, но джисону не нужно было слышать, чтобы понять. он вздохнул, решаясь, и скомкано бросил: — потому что он лучше меня. минхо ответ не понравился. он прищурился, по-кошачьи склонив голову, не отпуская руку, но успокаивающе обводя большим пальцем кадык. — ты так считаешь? и джисон снова сказал то, что по-настоящему думал. глядя в глаза и не пытаясь скрыться за посторонними мыслями. — нет. минхо улыбнулся, и джисон мог поклясться, что ради такой улыбки, он был готов быть распятым на смятой постели, с вывернутыми наизнанку костями. минхо мягко, слишком затапливая нежностью, шепнул: — умница. и не давая ответить, наконец коснулся губ. тягуче. медленно. благодарно. так, что джисона размазало окончательно. ладонь, державшая его за горло, расслабилась, скользнув на затылок, прижимая его ближе. они едва не стукнулись зубами, но это не имело значения. джисон гладил его напряжённые плечи, полностью подчиняясь. ведомо тянулся, что-то тихо хныкал, когда чужая рука, пробежав по всему телу, задев чувствительные точки, остановилась на бедре, ласково сжав. сердце — алое, бешеное, уставшее от бесконечных скитаний — трепещет, когда язык минхо, скользнув меж губ, соприкасается с его. под трясущимися пальцами джисона сжимается пресс. он нарочно задевает шрам, и минхо отзывчиво кусается, улыбаясь-скалясь. охотно поддаётся на поддразнивания, практически сваливаясь сверху и придавливая его своим весом. ведёт по тонкой талии, гладя хрупкие рёбра, и беспощадно сжимает бёдра, пуская по венам огненные вспышки. он давал джисону то, что ему было нужно — всю нежность и откровение, на которое только был способен. и это был не очередной раунд, а что-то сакральное, новое, имеющее слишком громкое слово, чтобы озвучивать. и хан жадно хватал всё без остатка, как губка впитывая всё внимание, принадлежавшее только ему. ловит чужое дыхание, принадлежавшее только ему. цепляется за тёмные спутанные волосы, принадлежавшие только ему. кусается исключительно из-за шкалящих эмоций и сладко стонет, когда на колени ложатся шершавые ладони, аккуратно, но уверенно, раздвигая их в стороны. и с остатком растворяется, когда пальцы проникают в него. минхо внимателен. следит за каждым вздохом, с восторгом подхватывая их, доводит до кипения, а затем успокаивающе гладит дрожащие бёдра. джисон не торопит, но чувство вседозволенности пьянит. он неосознанно выгибается в пояснице, придвигаясь ближе, но почему-то минхо дразняще медлит. оставляет воздушные поцелуи, но сбегает, когда джисон почти жалобно тянется к нему. — скажи, чего ты хочешь, — наконец подсказал он ему, едва ощутимо прикусывая ухо, чтобы обратить рассеянное внимание. — разве это не очевидно? — джисон тут же шипит, когда минхо недовольно цокает, ущипнув его за бедро, — хочешь, чтобы я просил? — нет. чтобы сказал. джисон фокусирует туманный взгляд на чужом лице, недоумённо сводя брови. чувствует, как по виску раздражающе-медленно стекает капелька пота, и замечает, что не дышит: воздух настолько раскалён, что он бессознательно боится сжечь лёгкие. минхо нежно гладит кожу, прося ответ. и джисон наконец понимает. — поцелуй. и минхо покорно целует. уже не медленно, но так же тягуче и напористо, вновь отдавая всё. проходит языком по безопасным зубам, скользит внутрь, опаляяет, вжимается так, что джисон готов скулить, потерявшись в чужих касаниях. он сам отстраняется, когда голова начинает кружиться от нехватки воздуха. в этом есть что-то мазохистское, вероятно, но он неотчётливо, но особенно искренне признаёт: — хочу больше. минхо понятливо склоняется, целуя шею, оставляя красные следы, спускается ниже на ключицы, вновь ведёт по бедрам, и джисон вздрагивает вновь ощущая чужие пальцы. ловит ртом воздух от тактильности, чувствительно выгибается в спине, подставляя рёбра под поцелуи и тихо стонет, когда минхо нарочно слишком невесомо касается его члена. что-то сбивчиво бормочет, ломаясь в пояснице, едва не хнычит, когда минхо замирает, возвращаясь к его губам. — скажи, — просит. и джисон очень тихо озвучивает очень громкую мысль. — люби меня, минхо. и этого достаточно, чтобы получить всё, что он хотел — минхо ведёт рукой, задавая темп. снова целует, уже не мучая и не дразня, уверенно двигая пальцами, пока самому хватает выдержки. а потом просяще раздвигает его колени ещё шире, устраиваясь между ними удобнее. быстро наклоняется, подхватывая с пола смятые брюки. шуршит фольга. джисон хватается за чужие плечи, но минхо ласково перехватывает ладони, переплетая пальцы и вжимает их в простынь, мягко, но неумолимо входя. и джисон запел — костями, напряжёнными до предела мышцами, выламывающимся позвоночником, несдержанным голосом — он пел тысячи раз, но только сейчас для одного-единственного человека. минхо благодарно целует красные щёки, нежно трётся носом о висок, находя нужный джисону темп, держит его, толкаясь внутрь. горит всё: распухшие от поцелуев губы, руки с переплетёнными пальцами, шея и ключицы со следами ожогов. горит чрево и поющие кости, и даже перед глазами плывут огненные вспышки. джисон лишь на мгновение встречается с чёрными глазами напротив и тонет в глубине зрачков, в которых в бешеном темпе плясали демоны. и этого достаточно, чтобы тело прострелило эйфорией. оба несдержанно стонут в души друг друга, джисон машинально поджимает ноги, закидывает голову, выгибаясь на простынях, а затем падая в крепкие руки и позволяя сжимать себя до хруста в позвонках. растворяясь в чужом (или уже своём?) жаре и хотя бы на несколько тысяч световых лет становясь абсолютно открытым с самим собой. джисона вырубало. на смятой постели, пахнущей солёным попкорном и мятой, пахнущей их телами и их эмоциями, они вновь слиплись во что-то единое и неразрывное, не потрудившись поднять одеяло. кажется, оно было больше и не нужно. джисон не мёрз. и больше не боялся заснуть раньше времени. минхо небрежно закручивал его волосы в колечки, задумчиво глядя куда-то в глубь своих мыслей. наконец тихо и сухо поинтересовался: — когда ты уезжаешь? джисон открыл глаза, собирая все скомканные мысли в кучу, хотя бы на мгновение. затем то ли закашлялся, то ли засмеялся, и, чмокнув минхо куда-то в плечо, сладко зевнул: — я не уверен, что хочу уезжать. минхо на несколько секунд замер, но стоило джисону снова задремать, с крохотной долей вызова уточнил: — а как же твой друг? он захочет остаться? но джисон уже не сомневался. — пускай катится в пекло, если захочет. я хочу остаться с тобой. и видят боги, это было первым важным решением в его жизни. хёнджин едва не потерял равновесие, прижавшись спиной к стене. усталость подкашивала ноги. в голову впивались иглы, и он мученически сцепил зубы, жмуря глаза до красных светлячков. солнечные лучи, совсем не ласковые, как ему казались раньше, а удушающе-острые, обжигали затылок. собственные волосы ему показались кровавой паутиной, спутавшейся на голове. в груди, в месте, где рёбра сращивались в единое целое, горел огненный шар, тянувший его вниз. феликс довёл его до мотеля, потому что сам он едва ли мог дотащить себя на негнущихся ногах. заботливо поправил футболку, быстро чмокнул в губы и исчез, оставив хвана в одиночестве. хёнджин, не удержавшись, сел на корточки. тошнило. он просидел так не меньше получаса, вслушиваясь в бешеный пульс, пальцами ощущая, как разгоняется кровь в набухших на висках венах. мокрые от пота волосы отвратительно липли к лицу, а чёртов раскалённый воздух всё никак не хотел проникать в лёгкие, и когда хёнджин подумал, что сейчас задохнётся, сквозь шум в висках он услышал голос: — вы в порядке? чанбин возвышался над ним, безучастно изучая. будто совсем не удивлённо. тело пробила холодная, беспощадная дрожь. и вот сейчас хёнджину стало по-настоящему страшно. совсем не так, когда он проваливался сквозь пол в разрушенных домах. не так, когда его ловили подосланные громилы, готовившиеся избить его до полусмерти, и даже не так, когда пьяный джисон разбился на неисправном мотоцикле. животный, доисторический страх перед опасностью. всё нутро буквально кричало ему, что в посеревших глазах человека напротив живёт что-то, что может убить его. хёнджин почувствовал, как цепенеет, а по щекам текут горячие слёзы. — что не так с этим грёбанным городом? слова вырвались прежде, чем он успел обдумать их. в глазах рябило, но он смог увидеть (или ему это почудилось), как мужчина зло усмехнулся, отводя взгляд, и пожимает плечами: — всё. — ты что-то знаешь, — хёнджин шипел, продолжая рвать на себе волосы. ещё никогда он не чувствовал себя настолько маленьким и беззащитным. ещё никогда он не ощущал такой рвущей беспомощности. чанбин несколько секунд смотрел. холод, не долгожданный, точил макушку. мужчина присел, приближаясь к лицу хёнджина (ему едва ли хватило сил вжаться в ледяные кирпичи спиной и больно удариться затылком, но чанбин приблизился ещё ближе) и очень тихо процедил: — может и знаю. узнаешь и ты, если ещё раз поедешь на развалины. — а если не поеду? — с вызовом шикнул хёнджин, сдаваясь перед дрожью. едва ли он сумел бы сейчас выглядеть хотя бы немного менее жалко. господи, как же страшно. напряжение достигло пика и его можно было разрезать, как тонкую струну. чанбин смотрел хищно, практически раздирая на волокна. хёнджин думал, что ему никогда ещё не было настолько плохо. как загнанному в ловушку кролику перед озверевшей гончией. ещё чуть-чуть — блеснут смертоносные клыки. — поедешь, — оскалился чанбин. хёнджин не выдержал и закрыл глаза, утыкаясь лицом в мокрые ладони. ему всё равно не сбежать, — тебе ведь хочется понять. намного больше, чем твоему другу. намного больше, чем ты сам думаешь. — кто такой чан? и феликс? а ты сам, блять, кто? — все ответы у тебя под носом. но ты трусишь. это… жалко, — резанул чанбин. хёнджин тряпичной куклой свалился на землю, локтём царапаясь об острый камень. в отчаянной попытке выжить, схватил его, из последних сил кидая в мужчину, но тот уже равнодушно отошёл на несколько шагов. — иди ты к дьяволу! чанбин остановился лишь на секунду, быстро оборачиваясь и стреляя почему-то красными глазами, а затем ушёл, оставляя хёнджина умирать на треснутом бетонном алтаре перед мотелем. кажется, он отключился. или на время организм остановил сердце, не выдержав шкалящих эмоций. но очнувшись, сощурился от уже уставшего, но всё равно яркого ненавистного солнца. лоб царапало: всё это время он пролежал лицом вниз, разрезая мелкими камушками тонкую кожу. тело ломило от неудобной позы. хрупкие кости трещали, когда он с сиплым болезненным стоном сел, придерживая голову руками. по бетону полз скарабей — как насмешка. хёнджин даже не шарахнулся, увидев его. вокруг были люди, не обращавшие на него абсолютно никакого внимания. они, словно второстепенные герои дешёввых фильмов, лениво шли по улице, игнорируя само его существование. стукались бутылками пива. говорили о погоде и прошедшем матче. ни один не посмотрел в его сторону. хёнджин, вероятно, впервые за жизнь почувствовал себя по-настоящему одиноким и брошенным. но почему-то ничуть не удивился, когда чей-то невидящий взгляд прошёлся по нему, как по стене. его не видели. или не хотели видеть. что-то зашуршало. хвану потребовалось несколько секунд, чтобы понять, с какой стороны шёл звук, а обернувшись, увидел немигающего грязно-серого кота, сидящего в шаге от него. они смотрели друг на друга несколько секунд, словно прикидывая, не галлюцинация ли это. хёнджин бестолково протянул руку вперёд, но кот опасно сузил глаза и, зашипев, попятился назад. словно призрака увидел. сцепив зубы, хёнджин, плюнув на животное, покачнувшись, встал, цепляясь за неровную стену и сдирая пальцы в кровь. нужно было найти джисона. хёнджин чувствовал беду. буквально ощущал её кожей. ему было больно дышать. больно идти, больно смотреть, больно думать, и единственная мысль, на которую хватило сил, безумная и отчаянная — «найти джисона». каждый шаг — новый бой. по разбитому локтю отвратительно липко текла капля крови. он едва ли в сознании добрался до входа в отель; если бы не нужно было найти джисона, упал бы в пикап и уехал в ту же секунду. потрёпанная лилит в куче хлама немигающе следила как он, болезненно морщась, не с первого раза открыл тяжёлую дверь. в холле было пусто и холодно. кондиционеры зловеще гудели, отражаясь эхом в черепной коробке. по разодранным рукам пробежали неприятные мурашки, замирая у сердца. нужно было предупредить джисона. лестница далась тяжело. он едва ли шёл, больше полз, цепляясь за неудобные перила, останавливаясь, чтобы переждать черноту в глазах. — ханни! джисон лежал на кровати, свернувшись в комочек. его половина номера представляла собой небольшой хаос: вещи небрежно разбросаны по полу, смятое одеяло кучей свалено там же, а вздыбленная простыня наполовину сползла, оголяя грязный матрас. хёнджину было плевать на его наготу и на царившую вокруг разруху. он на несколько бесконечных мгновений замер, присматриваясь: грудь тяжело вздымалась, будто что-то давило джисону на шею и воздух рвано поступал в лёгкие. брови болезненно изламывались, так, словно ему снился кошмар. но он дышал. — слава богам. ноги подкосились. хёнджин сполз к кровати, садясь у подножия и роняя голову назад, выламывая шею и закрыл глаза. он жив. всё в порядке. стало легче дышать, но тяжелее думать. мысли, вязкие и туманные, слипались, уводя его в кромешный мрак. кровать скрипнула — джисон поднялся, хмуро глядя на грязную красную макушку, и несколько секунд тупил, моргая. аккуратно сковырнул ногтём запёкшуюся на лбу кровь с царапины, скинул песок, а потом, окончательно проснувшись, сообразил: — твою мать, что с тобой произошло? хёнджин вздрогнул, возвращаясь в реальность. закатившиеся глаза болезненно вернулись обратно, упираясь взглядом в стену, но едва ли хван что-то видел. руки колотило. — нам надо уезжать. срочно. джисон ещё сильнее нахмурился, протирая слипшиеся глаза. быстро подхватил с пола белье, натягивая на себя: руки тоже тряслись от резкого пробуждения. он присел на корточки рядом с хёнджином, прикладывая холодную руку ко лбу. парень дёрнулся, но тут же зашипел от боли. джисон ошарашенно разглядывал мелкие ссадины. — хван, ты буквально выглядишь, как будто обдолбался наркотиками. глаза красные. тебя потряхивает. и похоже температура. где ты был? — я расскажу по дороге. собирай вещи. хёнджин попытался встать, но руки не выдержали, и он сполз обратно. хан даже не попытался ему помочь, безразлично глядя на его муки. взгляд посерел. — нет. — тихо процедил джисон. — ты, блять, понятия не имеешь, с чем столкнулся, — хёнджина разбирал истерический смех. ему нужно было, чтобы джисон был послушным сейчас. чтобы поверил на слово. чтобы потом выносил мозг, дулся, может, даже побил, как это бывало прежде, но сейчас — им нужно было уезжать. но джисон молчал, сжимая кулаки. хёнджин еле сфокусировался на красных пятнах, рассыпанных у друга по всему телу. — ты был с тем парнем? — о, ты запомнил, удивительно. да. хёнджин безропотно проглотил иглу. аккуратно поинтересовался сиплым голосом: — ты себя нормально чувствуешь? болит что-то? — в ушах выстрелило. кажется из носа потекла густая кровь, но у хвана просто не было сил проверять. им нужно было бежать. а для этого нужно было успеть убедить. почему именно сейчас джисон не верил ему? почему всегда поддавался, почему никогда не спрашивал, а сейчас просто наблюдает, как едва дышащий хван пытается отскоблить себя от пола, и ничего, абсолютно ничего не предпринимает? джисон несколько секунд прожигал его взглядом. — да. поясница, прикинь? ты реально обдолбанный или у тебя началась мания преследования? джисон встал, не дождавшись ответа, стал равнодушно подбирать вещи, бросая их на кровать. — я остаюсь. хочешь — проваливай. хёнджин хотел возразить, но организм решил, что с него достаточно. кашель застрял в горле, давя на грудь сто килограммовой кувалдой. последнее, что помнил хван — шипение джисона, удар головы о холодный пол и почему-то звон колоколов в разрушенной церкви. где-то далеко ехидно смеялись коты.«ты перестарался.»
«прости, потерял контроль… слишком… слишком…»
«потерпи ещё немного. уже совсем скоро.»
чан чудом сдержал рваный выдох, когда почувствовал: он здесь. и упрямо открыл глаза, бросая вызов самому себе. на груди болел бесполезный крест. повеяло холодком, лаская щёки, но чан брезгливо поморщился, столкнувшись с усталым взглядом напротив. — ты ведь знаешь, что это скоро произойдёт. — скажи им не трогать их. прошу тебя. умоляю, — упрямо. почти жестоко. он никогда прежде не позволял себе разговаривать с ним так. но это было больше, чем отчаяние. чан не умолял. приказывал. мальчик горько усмехнулся, отворачиваясь. светло-серые глаза несдержанно заискрились, а бледная кожа ещё сильнее потухла, пропуская через себя едва видные солнечные блики. чан ненавидел это место и, чтоб как-то обезопасить себя, распахнул все окна, чтобы было хотя бы каплю светлее. — твои молитвы становятся всё более дешёвыми. ты знаешь, я не могу. чан стиснул зубы, кроша их. сжал кулаки, ломая ногти, впиваясь в собственные ладони до крови. — почему? раньше они щадили. иногда. чонин пожал плечами, не глядя на чана. он выглядел совсем понурым — только сверкали лисьи глазки. руки обессиленно свисали, неестественно застывшее тело не двигалось. мальчик не пытался создать иллюзию дыхания, да и толком не умел. не приходилось. — вероятно, это месть за сынмина, — тихо шепнул он, снова глядя на чана, но уже иначе: грустно и с надеждой. мужчина рычал, выдирая каждое слово из груди. ему было плохо здесь. ему хотелось убежать. закрыться на тысячу замков, уйти в другой мир, где его никто не знал и не помнил. может, он сделает это спустя пару дней. но нужно было спасти хотя бы их. — я не мог иначе. — мог. чан вздрогнул. голову болезненно прострелило. чонин обеспокоенно шагнул вперёд, но тут же расстроенно отошёл ещё дальше. ему нельзя было терять контроль. умирающая душа хватала всё, до чего могла дотянуться, но пока он мог её контролировать, нужно было держаться. чан ещё не готов. — я не виню тебя, хён. ты знаешь, я всегда был и буду на твоей стороне. — голос хрустально дрожал, но чан не поддался. он держал себя в руках всегда и везде. и даже чувствуя, как холодеет затылок от знакомого голоса, рявкнул: — я боюсь тебя. ты стал монстром. ты — не мой чонин. — мы оба знаем, что это не так. чан едко усмехнулся, качая воспалённой головой. половица привычно скрипнула, когда он, собрав себя в руки, сделал шаг вперёд, продолжая переговоры: — в городе ещё есть живые. почему именно они двое? чонин едва не заплакал. — я не знаю, хён. ты лишил меня даже возможности покинуть этот треклятый дом. — для тебя всё ещё открыта церковь. чонин всхипнул. обиженно. зло. а затем заговорил, больше выплёвывая слова, бросая их в чана, как маленькие камушки из рогатки. хрупкие плечи тряслись от эмоций, а внезапно замигавшая лампочка в обесточенном доме задрожала в такт крошащимся половицам: — в которой едва ли меньше зла, чем в обители тьмы. из которой ты выкуриваешь меня, как загнанную в ловушку лису. в которой ты каждый раз пытаешься меня убить, — чонин сделал шаг, хватая себя за плечи, и, широко распахнув глаза, прошептал, — ты запер меня здесь, зная, что я ужасно боюсь темноты. мне так страшно, хён. одному. ты нарушил абсолютно все обещания, данные мне. скажи, я ли монстр, любимый?