///
По коридорам Министерства рывками, по-звериному пригибаясь, мечется к выходу смазанная темная фигура. Из рваных порезов на одежде и теле сочится, не переставая, кипучая кровь странного светло-красного цвета. Прежде чем исчезнуть в рваном пламени камина, фигура оглядывает зелеными, с едва заметными точками зрачков и красной от лопнувших сосудов склерой глазами все еще пустой Холл. Абсолютно седая голова кренится к плечу так, что стреляет болью сухожилие. Пламя уносит Тело, которое не помнит ни своего имени, ни «до», ни «после».***
/Флешбек/ Смерть Гермионы что-то пошатнула в нем. Каждая смерть что-то забирала у него. Но её. Ее смерть забрала последнюю тростинку, удерживающую эту лавину. Он подставил их всех. Он позволил остановить себя, потому что в глубине души боялся идти в Лес. Он позволил схватить их во время вылазки в Бутчвилле, потому что боялся по-настоящему убить врага. Он допустил смерть братьев Криви, Невилла, Парвати, Джинни, Корнера, Уитби и десятков других, потому что оказался неспособен мстить прямо, напалмом и жестоко. Зато безумно хохотал и облизывал окровавленные губы, пока крошил неизвестных ему оборотней – и детей, и женщин. Зато оказался способен дать Драко сдохнуть под перекрестным Секо. Зато рука не дрогнула, когда посылал Аваду в лучшего друга, сошедшего с ума. Зато лучшую подругу обезглавил и развеял прахом по ветру с твердой обреченностью. Жалкийжалкийжалкийжалкий сдохни, умри, закопайся, никогда не открывая больше своих глаз, ты жить недостоин, максимум ползать червем дождевым под гнетом постоянной опасности быть раздавленным. Потому что даже твои неприметные внутренности смоет дождем, и никто не вспомнит. Поэтому, когда рука в последний раз не дрогнула, он просто отскреб себя от выжженной земли и пошел. Ведь найти Смерть проще, чем сбежать от нее. Он уничтожил четыре лагеря егерей пока шел к ней. Окропил киноварью землю так, что еще десятки лет на этих местах будет упиваться болью и страхом низшая нечисть. Он уничтожил несколько древнейших особняков и маноров. Сжег дотла. Было все равно. Было никак. Он просто приходил, не скрываясь. Совсем, абсолютно. Приходил, сминал жалобно звенящую защиту, осквернял земли потомков древних родов одним своим присутствием. Давил, раскурочивал изящные парковые дорожки. Разметывал в холодной ярости многоголосие цветов и статуй. Сравнять с землей. Насовсем. Навсегда. Чтобы ни единого упоминания не осталось. Убивал сразу. Не вступал в дуэль. Просто уничтожал. Вдавливал в землю, замуровывал, отрывал конечности сырой силой, сжимал, вытряхивал. Пыль. Грязь. Он не может очистить себя. Не может вернуться. Ну так пускай же глубже, дальше, туда откуда не возвращаются. Себя в этом дегте утопить не жалко. Он просто заберет с собой всех, кто виновен. Он безумно и истерично хохотал, когда сжигал библиотеки Эйвери, Яксли и Лестрейнджей. Прочитав все интересующее его, он оставлял после себя только горький смог. Потому что в такие разделы магии кроме него заглядывал разве что Волдеморт. Потому что за пять месяцев Поттер пресытился. Насытился. Накачался. Под завязку, так что блевать охота, так что распирает. Дальше только конец. Ритуал он нашел не в зверски тяжелом талмуде. И даже не в книге из человеческой кожи и короткими колючими волосками по всей обложке. Ритуал был описан не санскритом, не кельтским, не хинди. Ритуал был в неприметной темно-синей книжке толщиной с палец, описан поэтапно на староанглийском. До смешного просто, до простого смешно. Сжигая ту библиотеку, он не хохотал, только дышал полной грудью, забивая восприятие запахом жженой кожи и пергамента. Потому что Конец впервые за долгое время не смеялся над ним уродливо визжащей пилой. Он приветливо и умиротворенно шептал ему на ухо, укладывая свинцовую голову на плечо. Обнаружить себя оказалось до ужаса быстро, до ужаса просто. Прошептать тихое насмешливое «Волдеморт» в тиши леса Дин и отступить за густую крону вековых дубов. Сморгнуть мешающую пелену безумия, проглотить воду в пересохшем рту, раздраженно расчесать ожог на щеке до крови. Дождаться хлопков аппарации, свалиться насмешливым кулем с ветки, изобразить святую беспомощность и ужас. Вопить и извиваться, выронить и сломать к чертям подставную палочку. Дать себя связать до смешного крепким Инкарцеро и непримиримо трясти головой, проклиная еще не прибывшего палача. Волдеморт явился из оглушающего треска перемещения в полном облачении. Удручающе тяжелая и металлически-кислая магия придавила к земле без всяких обездвиживающих. Скелетообразная тонкокостная фигура, облаченная в саму струящуюся Тьму нечеловечески быстро и ломано двигалась. Зубастая безносая морда с краснымикраснымикрасными глазами-щелями втянула пропитанный страхом и подобострастием воздух. Величественно вознесенная Старшая палочка, ее острие приговором указывает на воспаленный шрам. Он кинул в него Аваду стремительно и просто. Тоже помнил свои прошлые ошибки. Тоже понимал, что с Поттером рассусоливать нельзя. Нельзя ждать, нельзя говорить, нельзя тянуть хоть как-нибудь. Потому что зеленые глаза сверкают нервно, панически, испуганно, переломленная палочка валяется жалкими щепками у ног егерей, потому что связан крепко и надежно, попался из-за роковой ошибки – на имени табу лежит с 1997 года. Потому что Лорд Волдеморт видел во что превратились лагеря егерей и дома преданных ему Пожирателей. Потому что видел, как мрачно полыхало зеленое пламя в ненавистных глазах Мальчика-который-не-сдох, когда черепушка его преданной соратницы Грейнджер нелепо отлетала в воздух. И не верил в его страх ни на одно проклятое мгновение. Как не смог поверить и в то, что, отвернувшись от наконец-то мертвого тела, он услышит булькающий восторженный хохот, а Лес содрогнется от разворачивающей кольца чужой магии. Незнакомой, холодной, горькой, как дым и пряной, как кровь. В то, что, едва обернувшись, он окажется захвачен центром неизвестной угловатой эктограммы, полыхающей ослепительным белым светом, пронзающим кроны и мрачное небо. В то, что будет бессильно смотреть, как абсолютно живой и до основания сумасшедший Поттер, разрывая лицо больной безумной улыбкой одной площадной Авадой умертвит двенадцать егерей. Как мальчишка бесстрашно шагнет в центр эктограммы вместе с ним. Как нараспев прохрипит слова ритуала, вложит в руку врага серебряный кинжал – копию того, что в руках у него самого. Как сила запущенной магии заставит их обоих перерезать друг другу горло. Магии, которая после выжигающей хрусталик глаза вспышки на долгие годы вперед оставит в лесу Дин гнилой, мертвый, не цветущий, проклятый акр земли без пепла, без костей. /Конец флешбека/***
Албания этой зимой была никакой. Серой. Пресной. Прозрачной. Воздух не звенел от холода и снега, солнце не появлялось там, лишь во время рассветов боязливо проверяя на ощупь гористую местность. Зеленые, густо населенные летом леса застыли, словно вымерли, закостенели мрачными изломанными скелетами деревьев. Серый, запачканный землей и грязью, снег вселял апатию. В лесу одиноко стояла хижина лесника. Давно заброшенная, она являла собой жалкое зрелище – крыша в одном месте изрядно прохудилась, дверь висела на одной петле. Окна были занавешены каким-то грязным тряпьем. В углу, свернувшись у того, что раньше было камином, на ворохе листьев и соломы спала, тесно свив кольца, большая змея. Состояние гибернации изрядно замедлило дыхание и кровообращение рептилии. Но причина того, что она не соображала, где находится и что с ней, крылась не только в зиме и спячке. Причина пару месяцев назад весьма грубо и топорно напала на охотящуюся перед спячкой змею, после чего с хрустом и воем всосалось в мелкую черепушку. Последний осколок Темного Лорда кое-как существовал последние месяцы, борясь с холодом и сном. Змея, что пустила его в свое тело и сознание, была на порядок лучше скитаний в обличии сгустка дыма. Но как же холодно. Темно. Спать. Ничего нет в памяти. Только вспышки, ярость, боль. Свой-не-свой голос и вспышку зелени оно помнило. Рыжие волосы часто мелькали в голове измотанной змеи. Она слегка пошевелилась, пытаясь еще теснее сжаться. Холодно. Неясная тревога накатывала на почти-человеческое сознание. В паре ярдов от хижины на грязный снег из воронки перемещения на четвереньки приземлилось Тело и жутко изогнуло седую голову. Оно дернулось, втянуло носом колючий февральский воздух. Лес. Мороз. Сквозь многоголосый шепот, вой и крики в голове к сознанию пробилась мысль. «Албания». Рот растянулся в оскале. Мерное сердцебиение змеи до извращенного и усиленного магией слуха донеслось отчетливо вместе с собственным ударом качающего кровь органа. Он идет. Сонная, ослабленная змея пропустила момент, когда оказалась в укрытии не одна. Сквозь мутную пленку второго века она успела увидеть высокую ослепительно яркую тень, от которой несло угрозой и отчетливой опасностью. Примитивный мозг рептилии был способен лишь на такое понятие, как смерть. А потом грубая жесткая рука сомкнулась на ее голове, блокируя пасть, и дернула вверх. Тело плохо слушалось, хвост бессильно замер крюком, пытаясь сохранить остатки тепла. Внезапно стало теплее. Медленно просыпающаяся змея обнаружила себя в парящей над землей сияющей сфере. А прямо перед ошарашенной мордой полыхало смертью и яростью Чужака. Глаза рептилии из-за резкого выхода из спячки не могли различать ничего, кроме температуры. И Чужак полыхал красным. Ярче всего, почти белым, светились глаза. Затаившийся до этого момента Темный лорд уже успел осознать, что перед ним волшебник. Волшебник, пришедший за ним. Красным вспыхнул страх в огрызке души. Осознание заставило Лорда панически перехватить управление. Завладев телом спутницы, он ломанулся в атаку. Острые огромные клыки впились в шею даже не дернувшегося Чужака. А Поттер моргнул. Второй раз. Зеленые радужки на фоне красных склер выделялись жутко и обреченно. Тем более, что больше не разгорались. Они застыли, готовые погаснуть. Поттер снова оскалился, чувствуя текущую по шее горячую липку кровь. Напуганную змею он перехватил почти играючи, рванул на себя не успевшие спрятаться в деснах клыки, не заботясь о новых укусах. Шею лизало огнем. Немел язык. Ничего страшного. Ему давно не нужны слова, чтобы убить. Не нужно Тело, чтобы закончить начатое. Это конец конца. Невербальное примитивное Секо рубит змею пополам. Ее части комично дергаются в агонии. Поттер швыряет бесполезное мясо оземь. Боль в глазах рептилии не змеиная, а осмысленная – человеческая. Лорд все осознает. Все чувствует. Умирает он, а не Нагайна. Хватает секунды, чтобы изрядно дрожащей и изрезанной рукой прочертить руну над головой. Лес вокруг заволакивает багрово-красным щитом. Поттер ковыляет на подгибающихся ногах и падает рядом с Лордом. Обезумевший от страха и боли Волдеморт вновь заставляет обрубок тела рвануться вперед. Поттер хрипло дышит, чувствуя смертельные зубы на кадыке. Не хохочет. Не бурлит кровью внутри. Глаза не сверкают инфернальной зеленью. Больше не нужно. Больше не стоит. Больше не больно. Теперь точно нет. Он устало опускается на грязный снег, позволяя змее рвать плоть. Боли наконец-то больше нет. Подчиняясь последнему росчерку магии, очерченный щитом круг вспыхивает живым пламенем. Адские фигуры и лица скачут по дуге, подкрадываясь все ближе. Они осторожно и неверяще лижут тело Хозяина. Он наконец-то позволил Адскому пламени сожрать себя. Как обещал. Как поклялся. Поттер уже не чувствует Тела. Его нет. Яд убил нервные окончания, почти добрался до сердца. Змея, впившаяся в шею, замирает, затихает. Единственным оставшимся способом Мальчик-который-наконец-то-умрет давит сознание Темного лорда. Магия разума замыкает сознание того внутри черепушки Нагайны. Огонь уже не близко. Он уже здесь. Призрачно улыбается Вечная невеста. Грязное, все в лохмотьях вместо одежды, в порезах и хлещущих кровью укусах, абсолютно седое, изломанное, вывернутое наизнанку, проклятое, оскверненное шрамами, пропитанное дымом и гарью Тело. Посеревшие выцветшие глаза закрываются. Последние три части души, последние два героя пророчества, последний один свидетель кошмара под названием «после» – стремительно догорают в чреве изголодавшегося пламени. Рассеивается багрово-красный щит.***
Утром глава Невыразимцев Смит обнаружит на месте двери в Зал Пророчеств сквозную дыру, выбитую чем-то огромным и неудержимым. Находящийся на ночном дежурстве Августус Руквуд найдется в эпицентре хаоса. Он лежит неприглядными бурыми ошметками среди сизого пепла и стеклянно-деревянного крошева, бывшего стеллажами, изречениями провидцев. Альбус Дамблдор этим утром рванет в министерство, едва продрав глаза. Вид раскуроченного до основания Зала пророчеств отзовется у старика в сердце склизкой копошащейся в нутре виной и омерзением. Он обещает Отделу тайн посодействовать в расследовании и рассеянно шутит, прячась за свою яркую мантию с пальмами. Бузинная палочка сиротливо и обреченно лежит в запертом на магический замок тяжелом футляре в тайнике директорского кабинета. То будущее развеяно на молекулы. Гарри Поттер позаботился об этом. Северус Снейп тем же вечером получит от директора вразумительное разрешение на осуществление инструкций Поттера и проведет остаток дня в изобилующем золотом и богатством кабинете риэлтора банка Гринготтс, придирчиво и тщательно отбирая понравившиеся варианты. Шкуру василиска и некоторые компоненты внутренних органов гоблины оценили даже выше, чем зельевар мог ожидать. Поэтому еще спустя пару дней Снейп в трансфигурированной в черное пальто мантии будет хмуро топтаться на пороге идеально белого домика по адресу Тисовая улица 4. Он раздумывает, применить ли Обливиэйт или же испытать собственные навыки дипломатии. Дипломатия не понадобится. Обливиэйт тоже. Едва узнав его, Петуния выронит чашку из ослабевших рук. Лишь пара фраз на выдохе, с обреченным облегчением; ледяное, жесткое – «Я его забираю. Дамблдор передумал» – и дрожащая магла почти без разговоров примется судорожно собирать вещи мальчишки, стараясь не смотреть на с детства пугающего ее и совершенно с возрастом не поменявшегося черноглазого мужчину. С его уходом женщина опустится на персиковый диван и будет долго гладить по голове лопочущего что-то сынишку. В груди вместо радости и свободы зависнет засасывающее, затягивающее чувство истощения и провала.