Куда ты ведешь

Пожалуйста, Томми. Пожалуйста. Слова эхом отдавались в его голове снова и снова, пока он шел, безумный припев, который с каждым вздохом разрывал его сердце и его решимость. Песок шевелился у него между пальцами ног — холодный и влажный, с кусочками ракушек, впивающимися в плоть. Но ему все равно. Не похоже, что он мог это чувствовать. Я помню тебя. Не имело значения, что некоторые слова написаны, он все еще слышал их в своей голове. Его голос, который гремел и надрывался под давлением, который был глубоким и мелодичным, когда они были одни или тихо шептались, но достаточно высоким и сильным, чтобы разнести его по полю боя. Боже, как он ненавидел то, что знал, как звучит этот голос, кричащий на поле боя. Дождь лил сильнее, раскаты грома звучали в такт с болезненным стаккато его сердца, которое концентрировало свое давление на заживающей ране в его груди, с каждым ударом загоняя призрачное лезвие глубже. В свете молнии он увидел своих демонов, окруживших его, с лицами тех, кого он не смог спасти, людей, которые заслуживали этого рая гораздо больше, чем он, у которых никогда не будет шанса увидеть его. Спасибо тебе за то, что ты мой друг. Верно, он был другом. Томас шел дальше, желая, чтобы дождь очистил его, сделал что-нибудь, чтобы облегчить онемение в конечностях и прогнать призрака с его кожи. Он знал, что должен жить, он жил. Но может ли кто-нибудь назвать это жизнью? Минхо выглядел так же, как и Томас, и Галли двигался вперед с таким жестоким подходом, можно было сказать, что девизом его бытия теперь было «Что бы сделал Чак?», как будто Галли решил, что его покаяние перед миром состоит в том, чтобы не дать ему понять, что Чака в нем больше нет. И если вы достаточно сосредоточитесь, то сможете ощутить соль слез Фрайпана в рагу, которое он готовил каждый вечер с тех пор, как Томас поделился с ним письмом, рагу, которое он готовил в честь Ньюта. Ньют. Черт, но он больше не мог этого выносить. На фоне шторма Томас мог различить голоса, зовущие его по имени, зовущие его обратно в хижины, подальше от коварного ветра и ярости небес — но разве он не принадлежал к предательству и ярости? Разве это не то, чего он заслуживал, кем он стал в конце? Пальцы Томаса дрожали от ощущения лезвия, пронзающего плоть — это было с ним каждую минуту, каждую ночь и день. И он не мог этого вынести. Возьми это! Письмо, которое звенело в его голове от всего недосказанного, несделанного, незаконченного. Боже, это НЕСПРАВЕДЛИВО, это неправильно, неправильно, неправильно… АААААААААААААААААААА Томас кричал от боли в ночи, бросая вызов богам исправить это зло во вселенной, забрать его вместо себя, остановить боль в его сердце, если они не остановят его биение совсем. Его слезы смешивались с дождем, когда он изливал свое сердце, изодранную и бесполезную вещь, которой оно было, в голос, крича во все горло. Если бы я мог сделать это снова, я бы сделал, и я бы ничего не менял. Забавно, потому что последняя мысль, пришедшая ему в голову перед тем, как ударила молния и чернота завладела его зрением, была о том, что если бы он мог? Томас изменил бы все.