Цветы распускаются после дождя

Гон

      – А, да. У Анвел все хорошо, – протирая пыль с открытых полочек шкафа, произнес в трубку Гон. Он щекой прижимал телефон к уху и каждый раз, присаживаясь или нагибаясь, особенно сильно наклонял голову, вдавливая гаджет в плечо. – Угу… Завтра на плановый прием в поликлинику пойдем.       На другом конце трубки голос Мито стал особенно требовательным, когда та попросила племянника все время держать ее в курсе состояния здоровья малышки. От этой заботы и теплоты губы Гона расплылись в улыбке.       – Конечно… Я не рассказал, потому что ничего серьезного. Врач просто выписала витаминки, – ответил он, тряпкой забираясь в дальние края нижней полки шкафа и неудобно вытягиваясь на полу. – Да, хорошо-хорошо, я уже пообещал, что буду звонить чаще, если что-то произойдет, – оправдывался Гон перед тетей, поднимаясь на ноги. Слушая ее голос, он удовлетворенно окинул взглядом сверкающие чистотой полочки. Отряхнул колени и глянул на увлекшуюся мягким медвежонком дочку, прежде чем направился в ванную. Связь в ней немного барахлила, добавляя помехи, но диалог вполне можно было поддерживать.       – Как там бабушка? – прополоскав тряпку под струей воды, спросил Гон. На этом с пылью можно было покончить и приступать к полам, но бросив взгляд на заляпанные ручки крана, он задержался у раковины, принявшись оттирать белый налет с некогда блестящей поверхности смесителя. – Не ходит почти?.. – переспросил он, из-за шума в трубке не расслышав слова Мито.       И, наверное, уточнять о состоянии здоровья бабушки было не самым верным решением. После его вопроса Мито пусть и в общих чертах, но нарисовала не самую жизнеутверждающую картину. Последний раз Гон видел бабушку Абе года полтора назад, тогда она пусть уже давно и не бегала, но ходила с ним в магазин, спускалась посидеть на лавочке у подъезда, чтобы поболтать со своими подружками-соседками, и вела обычную пенсионерскую жизнь. Тогда и представить было сложно, что болезнь перевернет распорядок ее дней так скоро.       – Да, понимаю, как ей трудно… – вторя словам тети, отозвался молчаливый Гон. Он почистил кран и стоял у невыключенной воды, слыша, как на другом конце линии тетя с каждым словом теряет запал оптимизма. В его груди сердце так же чутко реагировало на эту высказанную боль, сжимаясь и давя на грудную клетку. Мито пыталась говорить бодро, без лишней драмы, рассказывая лишь сухие факты, но ей было тяжело, и эта тяжесть пробиралась сквозь ровный тон ее голоса, придавая словам грусти.       – Но она молодец, держится! – когда рассказ закончился удрученным молчанием, радостно, ярче чем нужно, отозвался Гон. Тут же виня себя за несдержанность, он осел на крышку унитаза и спокойно продолжил: – Когда она звонила мне, поздравляя с днем рождения Анвел, говорила бодро.       Если бы Гон в силах был им как-то помочь, он бы непременно сделал это. Но пока… он не имел возможности помочь даже самому себе.       В зале что-то с глухим стуком упало. Впрочем, воцарившееся в квартире спокойствие этот звук не нарушил, а значит Анвел все еще была увлечена каким-то делом.       Мито переключилась с разговора о бабушке на обсуждение недавней встречи с соседским парнем, с которым когда-то давно Гон играл у бабушки на даче. Рассказала о том, как он вырос, каким широкоплечим и накаченным стал, как приятно говорил с ней, и в какой-то момент Гону даже показалось, что она его сватает. Однако, дальше тема незаметно свернула к открытию нового торгового центра совсем недалеко от их дома.       Разговор затянулся, и, чтобы избавиться от болезненного ощущения в согнутой шее и остудить разогретые батарейкой уши, Гон поставил телефон на громкую связь.       Тем временем Мито все еще делилась эмоциями от первого посещения, по ее словам, огромнейшего торгового центра и настоятельно рекомендовала по приезду в него зайти, а затем, замолчав на секунду, осторожно спросила:       – Гон… вы приедете этим летом?       Этот вопрос, как удар под дых, выбил воздух из легких.       – У нас тут речка. Летом тепло, купаться хоть целыми днями можно. Да и Анвел нужен свежий воздух! И ты хоть немного развеешься, пока мы с бабушкой за ней присмотрим.       Тетя была права. Перспектива погостить у них пару недель действительно открывала возможности. Гон не посещал этот небольшой городок со средней школы, не считая одних крохотных выходных, когда заглянул к ним, будучи уже беременным, и даже хотел бы вновь окунуться в то беззаботное время, когда босиком, прямо по асфальту, бегал в ларек за батоном нарезного и на сдачу в соседнем киоске покупал жвачку, но внутри него при упоминании поездки к бабушке разлился вязкий густой стыд. Он обещал приехать еще прошлым летом. Показать Анвел, познакомить их, дать подержать на руках самый прекрасный пухлощекий сверток. В телефонных разговорах бабушка неустанно рассказывала, как мечтала увидеть свою правнучку. По итогу Гон не приехал. Не из-за объективных причин: здоровья или денег, нет. Тем летом он крайний, и надеялся, что последний, раз провалился в пучину одиночества. Плохой идеей было планировать выезд аккурат после дня рождения Хисоки.       – Я не знаю, получится ли взять отпуск, – соврал он, понимая, что возможность скорее всего будет.       В трубке повисло молчание. Мито явно была недовольна ответом.       – Гон, – наконец выдохнула она. – Ты там береги себя, хорошо?       От нежности ее голоса на глаза навернулись слезы. Соленые капли, доказательство слабости, Гон резким движением стер с лица и ответил:       – Конечно… Ты же знаешь.       – Знаю, – прервала его Мито. – Потому и говорю, чтобы ты берег себя… И помни, что в любой момент можешь позвонить. Я всегда на твоей стороне, милый. Ты же помнишь это?       – Помню… – сквозь ком в горле ответил Гон.       На другом конце послышался бодрящий вздох.       – Вот и славно. У меня обед кончается, так что пора идти на работу. Хорошего тебе дня, и прости, если расстроила! Я не хотела рассказывать так много о бабушке…       – Нет-нет, – заметались из стороны в сторону отросшие волосы, только Мито не могла их увидеть. – Ты ничем меня не расстроила. Даже не думай так говорить.       – Успокоил, – даже на расстоянии чувствовалась ее улыбка. – Тогда пока?       – Пока… – подтвердил Гон, и прежде, чем тетя успела бы положить трубку чуть дрогнувшим голосом добавил: – Я люблю тебя…       – Я тоже люблю тебя, милый. Но мне действительно уже пора. Звони почаще, хорошо?       – Хорошо.       – Ловлю на слове. – С этими словами звонок завершился.       Гон, заблокировав телефон, обессиленно повалился корпусом на чистую раковину. Скрестил на ней руки и уткнулся в них лбом. На душе было горько. Проницательность Мито, ее забота и мягкость могли бы растопить айсберг, что уж было говорить о хрупких ледяных оковах, что с таким трудом нарастил вокруг сердца Гон – они обречены были пасть. Из его глаз хлынули слезы. Тихие и безмолвные, они катились по его щекам, стекали на руки, пузырили сопли и сдавливали грудную клетку сильнее. В голове же роем, точно встревоженные мушки, кружились мысли.       За всю свою жизнь Гон наворотил многое. Его чувства – его ахиллесова пята. Всякий раз повинуясь зову сердца, он совершал ошибки. Одну за одной набивал новые шишки, и, когда пришло время выбирать головой, – он оказался здесь. Не один, но одинокий. Мито любила его. Как и бабушка, она прощала все. Всегда была рядом и всегда с ним. Она желала ему только счастья. О счастье мечтал и Гон.       Упираясь лбом в костлявые руки, он надеялся, что Анвел не приползет к нему и не увидит этих смешанных с прозрачными соплями слез. Впрочем, вряд ли она была настолько взрослой, чтобы что-то понять. И, может быть, Гон даже хотел, чтобы где-то в зале раздался ее голос и чтобы забота о дочке выдернула его из бесплодных дум. Но Анвел вела себя на удивление тихо, позволяя горьким мыслям стягиваться веревкой на его шее.       Мысли об утраченном счастье душили. Когда-то Гон думал, что он сильнее, чем оказалось на самом деле. Напринимал столько абсурдных решений и в итоге оказался прижатым ко дну. В такие моменты, когда вытащенная наружу боль заставляла сердце истекать кровью, он не мог простить себе прошлых решений. Чувства пожирали его изнутри. И с этим срочно нужно было что-то делать.       Остановившись на секунду, Гон сосредоточился на дыхании. Вдохнул, выдохнул, попытался отогнать от себя разбушевавшиеся мысли и повторил ровные вдохи и выдохи несколько раз. Сердце все еще сдавливали жгуты, но голова начала очищаться. Благо холодная вода была близко. Вывернув кран в бок, Гон подставил под струю влажные предплечья.       Какое-то время он сидел неподвижно, наблюдая, как вода смывает липкие слезы. Постепенно его отпустило. Эмоции утихомирились, сознание прояснилось. Его чуть было не накрыло вновь, но горький опыт подсказал решение. Взглянув на свое опухшее отражение в зеркале, Гон даже испытал гордость. Еще один маленький шажок к контролю негативных эмоций сделан.       Наконец, бодрящее умывание помогло окончательно прийти в норму. Гон тряхнул головой, затем плечами и, всмотревшись в отражение своих глаз, твердо произнес:       – Когда-нибудь я обязательно со всем разберусь… Обещаю.       Будто закрепляя клятву и кивая самому себе, он наклонился к стоящему под раковиной ведру, бросил в него тряпку и поставил его в ванную, чтобы приступить к уборке сразу же, как Анвел уснёт.       В очередной раз обещая себе не совершать глупостей, Гон строго-настрого запретил возвращаться воспоминаниями к поцелую, оставленному самым преданным его другом на губах. Этого не должно было случиться между ними. И пусть уже так поздно, но позволить себе втянуть в этот омут сомнений и нерешительности светлого и чистого Киллуа Гон не мог. Вот только у Киллуа на этот счет были совершенно иные планы.       Друг появился на пороге квартиры ровно в тот момент, когда полы уже сияли чистотой, и носки Киллуа остались белоснежными даже после часовой толкотни перед плитой. В две пары рук они справились с готовкой гораздо быстрее обычного. На столе, клубясь паром, расположились две тарелки с овощным рагу и желтым крахмалистым пюре, а на плите томился на медленном огне легкий бульон для Анвел.       В последние дни дочурка Гона спала крепко, почти так же, как раньше, и пусть о долгосрочных улучшениях говорить было пока рано, Гон наслаждался этим подарком воцарившегося в доме спокойствия. Отпуск точно пошел всем на пользу. Жаль только, что конец его приближался так стремительно.       Уплетая за обе щеки ароматное содержимое тарелки, Киллуа рассказывал, что в его тренажерку еще с месяц назад пришел новый тренер – альфа с грозным лицом и широченным телом. Суровый и неприветливый, он произвел не самое приятное первое впечатление, но чем дольше Киллуа наблюдал за ним, тем сильнее его манера общения и стиль тренировок отзывались в нем. И вот как-то раз, после занятий, в раздевалке он невольно оказался рядом с ребятами, что пришли к этому грозному тренеру-альфе, и услышал их восторженные отзывы.       – В общем, после того как они сказали, что их тренер общается всегда только по делу, я окончательно захотел к нему, – промакивая корочкой хлеба водичку из-под овощей в тарелке, признался Киллуа. – Только теперь совершенно не знаю, как это сделать… Ведь с моим тренером, что сейчас, результат-то вот! – с этими словами, не робея, он задрал рукав футболки и продемонстрировал выступивший рельеф. Секундой следом круглый шар бицепса скрылся под тонкой тканью вновь, и Гон с сожалением глянул на свои тощие плечи. А ведь когда-то он был с Киллуа почти на одном уровне…       Тем временем колеблющийся друг продолжил:       – Я уже даже в интернете читал, как это сделать. Говорят что-то вроде: “Раз у вас возникло желание сменить тренера, по каким угодно причинам, вы вправе это сделать”, – язвительно коверкая слова, пересказывал прочитанное Киллуа.       Гон хмыкнул и кивнул:       – Правильно говорят.       – Да знаю, что правильно! – сошлись недовольно светлые брови. – Только от этого не легче… – в расстроенных чувствах Киллуа локтями лег на стол, тоскливо сверля глазами пожелтевшую от тепла краску-хамелеон на кружке. – Я даже не знаю, с чего и как начать.       – Для начала узнай, есть ли вообще для тебя время у нового тренера, – как само собой разумеющееся посоветовал Гон, и светловолосая голова тут же оторвалась от ладоней. Взгляд небесно-голубых глаз засиял, и Гон, наблюдая за этим резким преображением, заулыбался. Как мало иногда нужно, чтобы все встало на свои места. – Ты даже не подумал у него спросить?       – Нет, – в подтверждение замотал Киллуа головой. – Тогда… Я в следующий раз незаметно у него спрошу! И, если выяснится, что мест нет, то у своего останусь, а если будут, то там уж как-нибудь придется сознаваться, – в его голосе вновь зазвучала уверенность. – Черт, – следом качая головой, хмыкнул он. – А я ведь пару недель голову ломал, как бы все устроить. Спасибо!       – Обращайся. Мистер “Решение проблем” всегда на связи, – пошутил Гон, притягивая с края стола свернутый полиэтиленовый пакет. – А пока ты качаешься, я буду есть вафли.       – Одно другому не мешает, – выпалил Киллуа и только после укоризненного взгляда карих глаз сообразил, что ни отпуска, ни лишних денег у его друга нет.       Стало не по себе. Денежный вопрос всегда был для Гона чем-то личным и почти интимным. Он не любил его поднимать, не любил распространяться о трудностях и не принимал деньги за просто так. А Киллуа бы дал все, что имел, взял бы на себя расходы на тренажерку, подумаешь, отложил бы больше с карманных, но уговорить принять такую помощь Гона оставалось делом вряд ли посильным. Этот упрямый всегда-за-все-отвечаю-сам негодник отстаивал свою платежеспособность, переводя Киллуа на карту суммы за все покупки, что поровну разделили они за обеденным столом. Так что уж было говорить об абонементе в тренажерку! С большей вероятностью пришлось бы его пристраивать кому другому. Правда… не за горами близился май, и похоже подарок на день рождение уже практически лежал у Киллуа в кармане.       Вот только неуклюже выпаленную фразу было уже не вернуть, и, смущенно прижав подбородок к груди, Киллуа произнес:       – Я не подумал…       – Да ничего такого, – отмахнулся Гон. – Я не уверен, что вообще хотел бы ходить, – слукавил он, и, не желая более заострять внимание на неудобной теме, уткнулся в телефон, включая одни из своих любимых подборок смешных моментов с животными. – Посмотрим? – уже устанавливая на хлебницу небольшой экран, уточнил Гон. Киллуа, ласково улыбнувшись, кивнул, подсаживаюсь ближе.       С первой же секунды видео на экране появился готовящийся к прыжку пухлый рыжий котик, который, слабо оттолкнувшись задними лапами, полетел с подлокотника дивана вниз на пол. Затем, запнувшись о преграду, большой мохнатый пес забавно собрал ноздрями песок, а хрипящий носом мопс растянулся, подставляя пузико рукам хозяина, и вся неловкость предыдущего разговора исчезла. Искренний и беззаботный смех заполнил комнату, плечо Киллуа уперлось Гону в бок, и во время особо звонкого хохота проснулась Анвел.       С горем пополам и вертящейся на руках папы дочуркой, они досмотрели видео втроем. Потом долго, со знанием дела разговаривали о пустяках, вроде выхода новых серий одного известного и популярного сериала, обсуждали его актеров, как настоящие кинокритики оценивали их игру, пока Анвел игралась на пушистом ковре с игрушками, и незаметно настал вечер.       За окном потемнело, с открытой форточки потянуло холодом, предвещая конец теплым дням. Гон включил свет в зале, и Киллуа с разочарованным вздохом поднялся с дивана, приготовившись уходить. Вынул из розетки зарядку, запихнул павербанк в рюкзак, и, закинув его на плечо, сел на корточки перед Анвел.       – Веди себя хорошо, красотка, – нежно произнес он, огладив широкой ладонью пухлую щечку. – Дай папе отдохнуть крайние деньки.       – Ап-пе! – повторила девчонка, схватив маленькими ладошками указательный палец дяди. – Вух-Вух! – произнесла она, и в тот же в миг Киллуа подхватил свободной рукой ее под попу, прижал к груди, поднялся и, прежде чем схватить малышку под мышки, произнес:       – Анвел, ты бы знала, как умеешь мной крутить.       – Так она знает, – хмыкнул облокотившийся о косяк Гон, наблюдая, как друг кружит на вытянутых руках рыжее смеющееся солнце. Ему бы стоило у неё поучиться так легко достигать с помощью других людей своих целей.       – Значит знает и бессовестно пользуется, – заключил Киллуа и ткнулся лбом в маленький лобик смеющейся красотки. – Все, если сейчас не выйду, совсем ничего сегодня сделать не успею, – протягивая Анвел отцу, он торопливо скинул у коридора тапочки.       Надевая весенние вещи, Киллуа жаловался на позднее расписание пар и выразил надежду пересечься до выходных еще хотя бы раз. А затем, в крайнем случае, пообещал заскочить и занести хотя бы продукты. Зашнуровал кроссовки, застегнул молнию куртки и, встав у дверей, погладил пушистые волосы Анвел. Прошло всего мгновение, одно быстрое движение, жар его дыхания, и на губах Гона остался быстрый, но уверенный поцелуй.       – Я постараюсь прийти как можно быстрее, – смущенно и спешно проговорил Киллуа, поправляя сползшую лямку рюкзака. – Хорошего вечера и пока! – Он развернулся, торопливо ретируясь.       После хлопнула, закрываясь за гостем, входная дверь, и Гона обдало прохладным потоком подъездного воздуха.       Киллуа ушел, ничего не объясняя, но давая понять, что в этом ворохе сомнений, боли и нерешенности он ухватиться за представившийся шанс. И от понимания еще болезненней заныло сердце у Гона в груди, когда Анвел, дергая его за волосы, произнесла:       – Ап-па пока… пока…       – Дядя, – поправил ее отец, почти бессильно шевеля губами. – Дядя…       Срочно нужно было что-то делать. Нужно.       Этим же вечером, когда свет в зале погас, а Анвел спокойно посапывала в кровати, Гон, как обычно, устроился на стуле в кухне. Все же привычка сильная штука. Пусть ему не нужно было открывать крышку спрятанного в полке шкафа ноутбука и готовиться к работе, но каждый вечер он приходил к привычному месту между боком холодильника и столом посидеть, подумать или отдохнуть в этом крохотном уголке его личного пространства.       На сей раз в тишине предстоящей ночи было над чем поразмыслить. Пару часов назад разговора с Киллуа получилось избежать. Он ушел так резко, так спешно, что словам в тот момент не нашлось места. Но… Теперь, когда поцелуев между ними стало так непозволительно много, когда прощания простым взмахом руки оказалось недостаточно и когда тепло, что так желал Гон, нашлось на расстоянии вытянутой руки, нельзя было молчать. Но что Гон должен был сказать? И кому должен? Киллуа? Рассказать о том, что его сердце не пускается в пляс от соприкосновений их губ? О том, что его глаза не горят, глядя на… друга? Или о том, как ему хочется любви и заботы даже так? Даже используя чужую любовь?       Но… Разве он вообще кому-то что-то должен был?       Разве в целом слово “должен” не дурацкое? Кому и что? Кто должен? Есть ли вообще у кого-то долг перед кем-то? Есть ли то, что этот кто-то должен или даже обязан был сделать или сказать? А если он не сказал то, что должен был? А почему был должен? Почему не сказал? Почему вообще начал думать над этим?.. Потому что решил, что долг все-таки был? А если он был и есть, насколько страшно то, что он не выполнен? Остается ли долг навечно? Или у него есть срок давности?       Если бы Гон смотрел на ситуацию глазами бездушного банкира, то сказал бы, что долг – это кредитное обязательство. Что он непременно должен быть погашен в срок. Что обязательство это – вечное, вплоть до его исполнения. Но… банк рассматривает долг, как нечто задокументированное. Между банком и заемщиком заключен договор со всеми сроками, датами платежей и суммами. А в жизни?       Ответ напрашивался сам собой. Хотелось бы, конечно, чтобы в реальности, как в сюжете игры, всплывала при прохождении уровня подсказка: подойти к тому-то или чему-то, и потом туда, вперед, куда нужно и где решатся все проблемы.       Гон усмехнулся своим ребяческим мыслям. Правда он бы многое отдал за такой простой и ясный ориентир. Может быть, хоть тогда не совершил бы столько глупостей. Впрочем, поздно было предаваться мечтаниям. Настало время брать ответственность, а тянуть дальше – туже затягивать веревку на шее.       Если бы под рукой были сигареты, Гон бы закурил. Закрыл плотно дверь в зал, распахнул окно, в одной футболке выглянул по пояс на улицу и затянулся. Глубоко… какой-нибудь отменной дешевкой, чтобы легкие скрутило в приступе и захотелось выкашлять всю горечь. Но он не курил слишком долго, чтобы начинать снова. На балконе давно отсутствовала пепельница, и пачка сигарет, что на всякий случай лежала на верхушке шкафа неподалеку от цветастой вазы, так же давно была выброшена в мусорку. Black & Gold – его любимые.       Его… Многое в этом доме неотрывно связано с ним. Тогда, три года назад, они вместе с Хисокой делали ремонт. Выбирали кухню, черный холодильник и такую же черную микроволновку. Стол на массивных ножках, стулья с холодной в зимнее время металлической спинкой, ярко освещавшую кухню люстру, которая уже год как сломалась, и теперь темные столешницы подсвечивала тусклая одинокая лампочка.       В последнее время, до новости о его приезде, Гон редко задумывался о нем. Во многом смирился и отпустил собственноручно выкроенную ситуацию. А к ремонту давно уже привык да и квартиру по праву воспринимал, как свою, но сегодня, поглядев на золотые ручки холодильника вдруг вспомнил, как они с Хисокой в пух и прах разругались из-за их цвета. И из-за чего ровным счетом ругались? Хисока так и совсем их уже не видел и наверняка даже успел позабыть в некогда их общем доме и большее, чем эти мелочи. Между ними и совсем бы ничего материального не осталось… если бы не Анвел.       Пухлощекая рыжеволосая очаровашка, озорница и капризуля, понятия не имела, как сильно похожа на своего красавчика-папу. Она – их общее маленькое сокровище, которое Хисока никогда не видел своими глазами и даже не подозревал о его существовании. Ведь если бы он знал, то, наверное, пришел?       Темные волосы от движения головы покачались из стороны сторону, острыми концами залезая прямо в глаза.       Конечно же, если бы Хисока знал, то незамедлительно явился бы, предстал на пороге и отказался бы уйти. Именно из-за этой уверенности Гон тогда и не рассказал ничего о беременности, не вышел с ним на связь и не спутал все его планы. И вот теперь Хисока, расправив плечи и вытянув подбородок, блистал с фотографии своего профиля. Но достиг бы он таких высот, если бы тогда, когда все наперебой твердили, что Хисока в праве знать и обязан принимать участие в воспитании ребенка, Гон бы рассказал ему? Ответа никто не знал, но все те, кто говорил о правах Хисоки на будущего ребенка, невзлюбили его сильнее, когда Гон наотрез отказался сообщать радостную, по их мнению, новость. Мито тогда за отсутствием информации решила по-своему и пришла к выводу, что их покрытое тайнами расставание было обоснованно чем-то насколько серьезным, что ни о каких совместных с Хисокой разговорах и тем более встречах и речи вести не стоит. Гон не стал ее разубеждать, как и не разъяснил причину своих поступков Киллуа.       Что ж, в итоге наломавший дров и погребенный ими он лежал, прижатый к полу, вот уже года два. И чем дальше шло время, тем страшнее становилось открывать все тайны. А Хисока… Хисока, на которого возлагалось столько надежд, так и не появлялся.       Выдохнув, Гон включил телефон и, отвлекаясь от мыслей, листнул открывшиеся диалоги мессенджера вниз. Остановился на том самом контакте, открыл старую переписку и стал сверлить глазами слова из крайних облачков:       – Хорошего полета. Удачи тебе! И чтобы все мечты сбылись, – писал, кусая губы и стирая слезы, в далеком прошлом Гон.       И в том же далеком прошлом Хисока незамедлительно ему ответил:       – Спасибо! И тебе самого лучшего в жизни. Видит бог, еще встретимся.       Хисока не верил в бога, а потому эти его крайние слова показались Гону странными еще тогда. Странными они выглядели и сейчас. И нелепым казалось написать теперь хоть что-то по этой давней перепиской. Простое: “Привет”? “Давно не виделись?” Или до ужаса глупое: “ Я хочу тебя вернуть, хочешь ли вернуть меня ты?” Пойти с козыря, заявив сразу: “У нас с тобой дочка”? Или написать правду, о том, что самым главным поводом стал Киллуа? Что он тут, совсем близко, и что он так сильно любит… О том, что хочется не только любить, но и самому быть любым, о том, что он устал и не в силах со всем разобраться один…       Пока мысли Гона безрезультатно кружились в поисках нужных формулировок, неожиданно строка под цифрами номера Хисоки сменилась с “был в 17:54” на “онлайн”. Державшие телефон руки дрогнули, а сердце тревожно забилось в груди, подскочив к горлу и заблокировав вдох, будто бы Хисока стоял прямо над ним и лицезрел все глупые попытки набраться смелости.       Заблокировав телефон, Гон резко отложил его в сторону и спустя пару секунд ужаснулся своим прошлым мыслям. Он сам создал тайну. Сам же в прошлом обещал не ждать его, тогда же поклялся себе ни за что не использовать Киллуа. И… что из этого вышло?       Холодный, мокрый от пота лоб опустился на твердую поверхность стола. Перед глазами расплылся древесный рисунок, и звенящая тишина обвернула понурые плечи морозным покрывалом студеного ночного воздуха, тянущегося с приоткрытого окна. Гон устало приложился щекой к глади столешницы, пару раз клацнул по экрану телефона, заставляя его подсветиться, и с грустным вздохом перевернул телефон яркой картинкой к столу.       Писать Хисоке было страшно. Уж лучше бы он узнал об Анвел сам – Гон бы нашел, что ответить. Но судьба распорядилась иначе. По какой-то нелепой случайности Хисока до сих пор оставался в неведении. И все бы ничего, но жизнь шла дальше, а этот незакрытый вопрос становился тяжелее с каждым месяцем.       Мито была права – Хисока имел право знать об Анвел. Он бы принял решение сам, был бы ответственным за выбор, который Гон у него забрал. Так глупо и наивно.       И как теперь после всего этого смотреть ему в глаза? В его прекрасные золотые глаза.       С тяжелым вздохом поднявшись с поверхности стола, Гон вновь взял пресловутый телефон. Время перевалило за полночь. На этот раз Хисока уже был не в сети, но, не найдя в себе силы написать ему и строчки, Гон вышел из диалога и пролистал переписки вверх. Нашел одну, почти такую же давнюю, поколебался немного и все же написал в полупустой чат:       – Аллука, привет! Прости, что так поздно. Я хотел бы кое о чем тебя попросить, но… не хочу, чтобы Киллуа был в курсе… Ты сможешь мне в тайне от него помочь? – сообщение улетело в диалог прежде, чем Гон успел бы начать сомневаться.       Он надеялся, что Аллука уже спала. Завтра предстоял очередной тяжелый рабочий день, что конечно повышало шансы такого исхода, но буквально на глазах сообщение выделилось, как прочитанное, и зеленый кружек загорелся под фотографией профиля. Аллука начала печатать, и в этот момент Гон пожалел, что решился. Его уши сдавило, послышался писк – еще немного и с такими перепадами состояния его точно заберут в лечебницу.       – Привет! Киллуа не должен знать? – написала Аллука.       Гон мелко вдохнул и глубоко выдохнул – помогло. Шалящие нервы чуть успокоились.       – Да. Я обязательно расскажу Киллуа, как только что-то станет ясно. Но мне нужно, чтобы кто-то посидел с Анвел. Вы вроде с ней неплохо поладили. И я был бы очень признателен тебе, если бы ты помогла, – Гон отправил сообщение.       Аллука все еще была в сети, и потому практически незамедлительно пришел ее ответ:       – Хорошо. Тебе когда нужно? После школы я в принципе в любой день свободна.       После ее согласия с души спал камень. Да и попросить помощи оказалось проще, чем Гон думал. Он написал ей, что день уточнит позже, и зеленый кружек у профиля Аллуки исчез. Гон же почувствовал невероятное воодушевление. Оно уняло дрожь в пальцах, придало уверенности и в возбужденном порыве он вновь открыл тот самый диалог. Написал: “Привет! Говорят, ты в городе?” – и запнулся на простом: “Может встретимся?”. Пылкий энтузиазм поумерился. Буквы медленно сложились в слова. Гон вновь замер в нерешительности.       Нет. Ну а если подумать… Хисока вряд ли причинит ему боль. Вряд ли станет кричать или обвинять, не разобравшись. Гон вообще никогда не видел его кричащим. Вряд ли причинит вред. Скорее… поможет со всем разобраться? Гон надеялся на его помощь. Он доверял ему чуть ли не больше, чем себе. Но тогда… в чем была проблема? Откуда взялся этот клокочущий страх в груди?       Ответы на эти вопросы, как и на все те сегодняшние другие, видимо затерялись где-то в пройденных в одиночку годах. Гон посмотрел верхний правый угол экрана – время неумолимо ползло к часу ночи. Он все еще колебался, но в конце концов не глядя отправил Хисоке заготовленный текст сообщения. Бросил телефон в хлебницу и, чтобы не думать, принялся напевать любимую Анвел детскую песенку, пока собирался в душ. Волнение и тревога в эту ночь накрывали его не раз, но сон победил, сморив усталое тело ближе к рассвету.