Симфония Колдуин

Фабричные дети взрослеют раньше аристократичных. Пока сыновья лордов скачут на жуках, а их дочеря посещают первые балы и красят белой пудрой свои личика, дети рабочих стоят побок со своими родителями, пропитывая свои лёгкие густой пылью со станков. И смотреть было трудно Мелиссе на владение лорда Кингсмана, которое будто с каждым приходом тьмы приближалось к её дому всё ближе. Эти окна, сквозь которых машут огоньки свеч, так грозно глядели на неё вдалеке. А куда бежать от Судьбы? Ведь её путей не видно, как тропинок до Зазеркалья, и Мелисса с грустью ждала праздник собственного взросления. Шьётся белое платье невероятной красоты в темноте спальной комнаты, и даже отец скрёб камушки на пыльных дорожках, дабы купить своей родной дочурке на такой праздник маленький презент. Все с переживаниями и улыбками на лице ждали этот день, когда маленький паучок становится пауком, кроме самой девочки. Паника всё больше давила на хрупкое тело, и белая нить из паутины вертелась безумно в пальцах, будто пытаясь вновь связать беспокойную душу. И бегала она в каждый дом Мидлгрейда, прося смиренный рой найти для неё иную тропинку, подальше от той, что ей стелят под ноги. И слышала Мелисса лишь отказы, и даже добрый учитель Салливан отказался. Негоже, всё-таки, девочке заниматься ремеслу тяжёлому. И вновь, как всегда, на Мидлгрейд опустилась ночь, окутывающая каждый дом тьмой, а каждого паука сном. Мелисса последние дни проводила ночь на крыше дома, и данный день не стал исключением. Поникшие глаза глядели вдаль. Слёзы были уже пролиты, и Мелисса лишь шмыгала носом, утирая свою несчастную головушку. Это была последняя ночь детства, последняя пора беззаботности и радости. С рассветом придёт новый день, новая она и новая жизнь, которая навряд ли когда-то пропитается духом открытий и озорства. Она думала, что кончит также, как Лесли из соседнего дома. Давняя подруга, с которой было так приятно провести время, хрустя печеньками с семенами ромашки, бегая по Мидлгрейду на двух, на четырёх и пяти лапках, оставшаяся в памяти ссадиной согревающей душу. Осталась она беззаботной улыбкой и крикливой песней о толстом мистере Кингсмане, что был так шир, что порвал на себе дорогой костюм. Наверно, в стенах каждого дома этого городка были маленькие головастики Кингсмана, что подслушивают стрекотание жителей деревушки. Иначе только так девочка могла объяснить столь странное внимание этого земноводного господина к девочке. Его мутный, болотный взгляд то и дело останавливался на ней, когда та, не подавая признаков отвращения сплетала нитки и ткани на станке. Скользкие руки проскальзывали по её плечам, и его фигура нависла над ней всякий раз, когда он приезжал на проверку по средам. Мистер Кингсман не скрывал своего влечения к молодым особям паучьих, отбрасывая присущая у чрезмерно богатых чувство скромности. Многие смиренно соглашались на это, но Мелисса уверена, что бойкая Лесли не дала себя в руки этому наглецу. Только… Теперь её нет в Мидлгрейде. Мелисса не сразу заметила исчезновение своей давней подружки. У Лесли не было близких в этом городе и друзей. Её родные погибли ещё в самом детстве девочки, бросившись голой грудью на королевские пики, кровью своей по сточным каналам разнося боль и недовольство правлением отца Йона Первого. Это послужило поводом для войны внутри королевства, где сын убил своего отца, заняв его трон. Лесли гордилась своими родителями и их отвагой. Она хотела быть похожими на них, и то и дело репетировала различные лозунги на площади. Видала в себе она будущими устами короля, что будет толпой управлять, зазывать на борьбу и труд, на огонь и воду. Однако король и Кингсман поделили не только власть в этом городе, но и маленькую девочку Лесли.Мелисса так и не узнала что случилось с подругой. Возможно, она нагрубила и Кингсман погрузил её хрупкое тело в свои огромные щёки, из которых не будут слышны жалобные крики о помощи. А может он отправил её Маунтфлауэр на корм ужасным птицам? Иль сломил тот её дух и она теперь прислуга в его имении? Столько вариаций крутилось в голове, но их пронизывало одно общее чувство, что прижимало лапки Мелиссы к телу, а глаза становились такими большими, что в них помещался полностью лик круглой луны. Чувство страха. Она жутко боялась Кинсгмана, и с каждым днём страх перед ним становился сильнее. Этот город, словно пасть его, а огни в нём — глаза, которые пожирали её, как мотылька. Очи Мелиссы гасли, как последние огни, зажженные в местной таверне. Скоро близился рассвет, и обжигающее светило сожжёт мокрые листья древа души — таков удел неизбежности. Конечности ослабли, и голова уткнулась смиренно в колени. Лишь мысли бушевали, лишь ветер, вечный ребёнок, игрался в её волосах. Скоро она станет взрослой, скоро солнце юности погаснет в огнях фабричных ламп. И поникнут в итоге последние мысли, как станет светло, как станет шумно. И неважно как, и неважно из-за кого или чего… Вдали послышался шум. Ей точно не показалось, и Мелисса подняла взгляд в сторону этого ночного нарушителя покоя. Словно свист птиц этот шум звучал в тишине. Мелисса слышала пение этих летучих гигантов на крутящейся пластинке школьного граммофона, и запомнила как мелодично и красиво те поют. Она встала вслушиваться более внимательно, и даже все ножки стали тянуться вместе с вниманием ко звуку. Так воодушевляющее, так горделиво и ярко оно разрезало тихое ночное пространство. Не только сие великолепие привлекло молодую паучиху, но и его неожиданность. Рабочий городок редко насыщался культурными красками. Торжественный зал был приютом проезжающих мимолётных царских карет, чьи пассажиры засиживались там, как в перевалочном лагере — растаскивали с округа различные вкусности и попивая сброжённый виноградный сок рассуждали о дальнейших планах. Однако всё это проходило так тихо, что лишь туманные слухи витали на рассвете меж сомневающихся очей. Любопытство наполнило сердце Мелиссы, и осипшая душа воспрянула, как спящий птенец. — А вдруг это последний огонёк моего любопытства? — Прошептала девица, сжимая в решительности кулак. — А вдруг более не станет в моей жизни открытий? Потопали ножки в босоножках по каменной крыше, громко стуча барабанными ритмами. Прыжок, и она на земле, бежит, как светлячок на свет, навстречу музыки, что доносилась из центра Мидлгрейда. Она почувствовала в движениях свободу, энергию юности, пробивающая последним ключом из-под сохнущей оболочки молодости. И ножки принесли её к торжественному залу. Деревянное двухэтажное здание, где на фасадах маленькими ручками были вырезаны красоты многолетних деревьев и растений, окружающих поляну ещё до рождения девочки. Широкие окна и высокие двери — Мелиссе казалось, что она так крошечна для этих проёмов. В них, наверно, могла бы залететь какая-нибудь птица, если летали они в этих краях. За этими дверьми был внутренний сад, а за ним вторая дверь, за которой и слышалась мелодия ночи. Как бы Мелисса не пыталась уткнуться головою к старой двери или к окнам, занавешенные тёмными коричневыми шторами, но звуки были глухи и не ясны, хоть отходи на пару шагов назад, чтобы расслышать эти звонкие ноты, что плывут по воздуху волной. Оступившись задумчиво, она взглянула наверх. На втором этаже светилось окно — наверняка уставший господин или госпожа убежали от праздника музыки в уютные клетки, крутя в лапках пожелтевшие пергаменты. — Эх, насытившись, они даже не обращают на великолепие своего внимания и всё часто шуршат в своих бумажках, — Мелисса вздохнула, с насмешливой улыбкой отводя взгляд повыше на стеклянную крышу. Из створки открытой доносились все эти звуки, и наверняка взглянув туда увидит всё великолепие аристократичного отдыха и уюта, а главное услышит кто так красиво играет, кто так очаровательно тянул за нити её души. Ловко и быстро, как по дереву забираясь, Мелисса поднималась по резьбе старинного здания уверенными прыжками. Цепляясь лапками за выступающие контуры, та через мгновенья опиралась ручками на ставни окна, откуда горел свет. Вздохнула — не заметили её, и продолжила спешно своё покорение, не играясь с судьбой понапрасну. Как верхние лапки коснулись гладкую поверхность крыши, соскользнули они, чуть не утаскивая всё тело вниз на землю, благо другими она ухватилась за стену. Сердце бешено билось, и девочка закрыла глаза. Тело объяло мандраж, так тяжело вновь начать своё покорение. Она была столь высока, что отступать уже назад было поздно. Аккуратно, медленными движениями она стала ползти по крыше, рассматривая внутренний зал. Вдоль стен располагались круглые столики с разными вкусностями, разложенные в тарелках и графинах. Стрекозы в красивых платьях сидели у кузнечиков за столом и наливали из графина белый, игристый напиток. На каждом столе посреди лежала забитая травяным кремом лепестки красных роз, которые в прикуску напитку кузнечики брали. На более мелкой для каждой персоны лежал рататуй из плодов всяких растений. Одними такими можно было накормить не одну роту солдат, и аристократы с упоением поедали, но не так сладко, как делали это рабочие на шахтах, что отгрызали часть свежевыкопанного плода. Фужеры, белые скатерти, канделябр золотой на тонкой ножке — всё это великолепие было лишь замыленной декорацией. Посреди зала стояло фортепиано, а сидела перед ним большая гусеница в длинном белом пиджаке, скрывающая множество лапок и ножек за лоскутами и пуговицами. Закрыв глаза, тот двигал своим телом и лапками, как будто под движения моря собственной музыки, отбивая прекрасную мелодию, под которую Мелисса, сама того не ощущая, вспоминала приятные моменты прошлого. Ей так хотелось там оказаться, возле этого старого мистера, и слушать с упоениям ноты, кажущиеся буквами, которые соединялись в мелодию, кажущиеся доброй сказкой. Доползя до открытой створки, из кармана достала паучиха моток белой плотной паутины. Аккуратно обмотав себя несколько раз, она привязалась к окну и повисла вниз, разглядывая всё великолепие торжественного зала и безымянного композитора. Её тело раскачивалось в разные стороны, словно музыка зазывала её в радостный танец. На лице сияла улыбка, а глаза горели, как самые яркие звёзды, что пульсировать стали в космосе детской души. Ей хотелось хлопать в ладоши и смеяться, и всем видом она старалась не шуметь. «Как они так спокойно сидят и не танцуют? Как они могут быть заняты и не замечать великолепие?» — говорила про себя Мелисса, погружаясь в момент, погружаясь в музыку, которая, кажется, сделала её такой легкой и крылатой, словно она листочек плавающий по небу. И ветер всё таскал её из стороны в сторону. Волокна белой нити рвались об острые края деревянной рамы, с каждым заходой этой музыкальной волны. Мелисса радостно сияла, пока неожиданно не почувствовала излишнюю лёгкость в области талии. И полетела вниз, жмурясь глазами и, пытаясь смягчить падение, подставила лапки впереди себя. Грохнувшись прямо на фортепиано, девушка аж на мгновенье растерялась от внезапной боли. Уши заложило от падения, и девочка опешим взглядом глядела на музыканта, у которого глаза были такими жи большими, как на столе блюдца. Они смотрели друг на друга и не двигались, перепугавшись оба от всей ситуации. В зале стал нарастать шум, словно движущийся штор. Поднявшиеся кузнечики стали бросать в маленькую паучиху тарелки и столовые приборы, прогоняя её со сцены. Девушка от боли вскрикнула и упала на пол, смотря безумным животным взглядом по сторонам. К ней приближались с разных сторон, махая на неё крепкими кулаками и взмахивая чёрными туфлями. Не успев встать, она получила сильный удар ногой в спину. От такого спина аж хрустнула, и покатившись клубочкам она покинула окружение озлобленных аристократов. Мелисса стала сбрасывать всякие вкусности, толкать столы и стулья, дабы замедлить преследующих, ища взглядом выход. Там закрыто, тут стоят — она была в ловушке, с которой, кажется, не было выхода. Мелкими ножками та отчаянно прыгала по высоким ступеням, ведущие на второй этаж. Там было столько комнат, и та дёргала все ручки, надеясь найти в этом доме укрытие. — Ловите её! — Кричала толпа. — Грязнокровка! Хулиганка! Мы скормим тебя птицам, мы сломаем лапки, чтобы не бегала ты больше! Дёрнув очередную дверь, она вдруг отворилась. Эта была комната, где сияла свеча. И вправду сей господин явно читал жёлтые книги, и в процессе познания заснул крепким сном, не просыпаясь даже от гула толпы и топота, будто бегут на перегонки сороконожки. Мелисса хлопнула дверью и закрыла на защёлку. Раздались два громких удара, сотрясающие покои комнаты. Господин спал, и Мелисса подошла к окну. Открыв его, она посмотрела вниз. Высоко, опасно, и ножки затряслись в нерешительности действия так невовремя. Вдруг дверь с громким шумом упала — кузнечики взяли стул и воспользовались им, как тараном, выбив из петель защиту. Кинутый в сторону канделябр попал прямо в голову девушки, и кубарем та вывалилась из окна, падая на дорогу. Боль расплылась по её телу, и лишь безумное желание выжить подняла её на ноги и оттащила в грязную, тёмную улицу. Грохнувшись возле мусорных пакетов, она заныла и заплакала. Всё тело ломило, и лишь холодная грязь ослабляла боль горячих ссадин. Из глаз полились слёзы, и Мелисса тихо хныкала, вслушиваясь в каждый шорох. Она боялась быть пойманной, она поняла в моменте какую же глупость сейчас совершила. Отчаяние заняло место в груди, и Мелисса зарыдала, но уже громко мыча в больные коленки. — С вами всё порядке? Не слишком жестоко они к вам отнеслись? — Прозвучал тихий басистый тембр справа от паучихи, и та бешеным взглядом посмотрела вверх, задержав за губами крик и последний кислород. Перед ней стояла гусеница в том же пиджаке, так заботливо и тепло смотрящий свысока. Достав платочек из кармана, он вытер грязную кляксу и кровь с щёчки паучихи. — Бедненькая девочка. У них столько денег, чтобы понять сие не важность вещей, но продолжают так скупо к ним относиться. Простите меня, молодое дитя, за их поведение. Моя музыка, увы, не способна успокоить их холодные сердца. Девочка смотрела на гусеницу, боясь произнести слово. Она вздрагивала от его движений и посматривала за его плечо. —Не бойтесь, они побежали в другую сторону. И как же вы умудрились свалиться прямо передо мной, юная леди? —Музыка… Вы так красиво играли, что хотелось послушать, — дрожащим голосом Мелисса выдавила свои слова. Мужские глаза давали некое чувство защищенности и спокойствия. —Правда? — Композитор залился радостной улыбкой, засияв в восторге. — Сколь много я выступал, но никогда никто так отчаянно не старался и уловить мои симфонии. У вас прекрасный дар — дар созерцания, и ваши тёмные глазки так ловко ловят прекрасное. —Наверно… — Меня зовут господин Альфред Рикье. А Вас? — Мелисса… Мелисса Колдуин. — Вы дочка фабричных рабочих? — Да, господин… Завтра меня ждёт первый день у станков господина Кингсмана… — Юная леди, мне кажется нас связала судьба. Каждый вечер я просил её дать мне того, что унаследует мой талант, но ничто и никто не тянулся к музыке так, как сделали вы. Я вижу в ваших очах огонь, и хочу забрать с собой. — Господин, я не умею играть. — Главное не уметь, а чувствовать музыку, а ваши движения… Ах, мне напомнили боевые композиции Мотвинга, что пропитаны пламенем военных сражений. Даже ваш голос… Созерцающая душа видит родную издалека. — Я… Не знаю… — Мелисса неуверенно оглядывалась. Его речь была так сладка, как нектар, но недоверие обжигало, как ядовитый плющ. В Мидлгрейде не любили приезжих, и матушка с отцом приговаривали не подходить к ним. Она хотела бы сказать твёрдое «нет», но вдруг упустит спасение? Страх… Обнявший ранее душу страх напомнил о себе. Кингсман, ткацкий станок, вечная обыденность, родительский одинокий дом — так не хотелось возвращаться в этот край, что перестал казаться родным. — Мелисса, юная леди, вы хотите продолжить путь своих родителей? — Я боюсь… Я не хочу! — Жалобно прошептала девушка. — Тогда согласитесь стать моей ученицей? Я понимаю ваше смятение и опасения, но гусеницы далеко не безумны, как сколопендры! — Он шутливо прошептал это в темноте и аккуратно поднял её на ноги, протягивая одну из лапок. — Господин Альфред… — Мелиссе было неловко, и неуверенно она говорила «господин», боясь ошибиться в каком-нибудь слоге. Огонь надежды. Огонь музыки. Огонь открытий, что горел вдалеке от Мидлгрейда, загорелся перед ней. Словно Прометей, он протягивал ей пламя. Так страшно обжечься, но куда страшнее увидеть Кингсмана, увидеть пьющего отца и нервную матушку. Этот город в моменте пытался выплюнуть её. — Научите меня творить. Вытащите меня отсюда! — Промолвила Мелисса, расслабленно опустив плечи и опустив головушки. Её слезы стекали на лапки Альфреда, и тот приобнял её, аккуратно идя с ней к стоящей карете. — Судьба… Как же она неожиданно и благосклонна к творцам! Как же чувствует она чужую нужду… Она посылает дожди на засохшие земли, она даёт хлеб голодающим детям. Она даёт вдохновение бедным поэтам, она даёт пламя охладевшим котельням… Судьба чудотворна, и в ней таится ответ на вопрос «Для чего мы в этом мире?». Раньше и я не верил в неё, противился знаком свыше, как еретик. Однажды, ухватив её, я почувствовал, как потянула она ввысь. Поверьте мне, леди, но был я таким же ребёнком, которого приютили в дом чужой музы. Меня вскормили и дали будущее. Судьба требует обратного от меня, и я хочу оставить наследие. Я слишком стар и скоро не смогу передать свои симфонии твоим современникам. Я хочу оставить себя, как древние, следом на известняке времени. Я хочу оставить после себя наследие, и Судьба уготовила вам величайшую роль. Вы не пожалеете, леди, о выборе своём…