В зале суда и за его пределами

— Я поднял некоторые материалы по старым делам, — сообщил Эджворт, складывая перед Райтом пачку бумаг. Взгляд у него был задумчивым, но Феникс не слишком обратил на это внимания. — Суд, оказывается, появился в твоей жизни раньше, чем я думал. Райт вздохнул. Наверняка Майлз докопался до того самого дела об убийстве Дага Своллоу. Правда, сам Феникс навсегда запомнил его как «дело Далии Хоторн». Даже после стольких лет он ощущал почти фантомное чувство утраты, хотя время давно превратило Долли и его пылкие чувства к ней в нечто далёкое, словно бы не с ним произошедшее. Словно бы в кадры из хроники, которые он когда-то наблюдал от первого лица. — Да уж, было дело, — протянул он, касаясь листов бумаги. Поднял взгляд на Эджворта, попытался натянуть улыбку на лицо: — Что, ты даже не удивился, что я попал в такую переделку? — Это очень в твоём духе, да, — хмыкнул тот. Выбрал из стопки один лист и показал его Райту. — Но меня заинтересовало кое-что конкретное. Феникс вчитался в отрывок протокола заседания. Реплики Мии и Пейна перемежались его собственными — похоже, Эджворт выбрал как раз кусочек его допроса. И в самом низу страницы была приписка… Райт нервно сглотнул. — А. Ты про это. — Да, — Эджворт и сам понял, что Феникс дошёл до нужного момента. — Мне стало интересно, насколько стенографист приукрасил события. Тот же не знал, куда себя деть от внезапно накатившего стыда, словно бы Майлз не файлы о судебном деле прочитал, а его личный дневник, который он вёл лет этак в четырнадцать, когда так и тянет думать и сочинять всякие глупости. Хотелось не то под стол залезть, не то расхохотаться, утирая холодную капельку пота, выступившую на лбу. Вместо этого он прокашлялся и объяснил: — Ну… не слишком сильно. Я правда… съел этот кулон. — Судя по фотографиям, он был довольно крупным. — Я его… прожевал. Феникс зажмурился, чувствуя, как его щёки постепенно краснеют и вот-вот запылают. Интересно, какого мнения теперь будет о нём Эджворт. И какую колкость придумает — хотя, с таким-то исходным материалом, и шутить не надо, чтобы заставить Райта чувствовать себя неловко. — Мне было двадцать, я был по уши влюблён и ужасно глуп, — поспешно выпалил он в своё оправдание. Открыв глаза, наконец осмелился посмотреть на Эджворта. И выдохнул, не обнаружив в его взгляде знакомого укора. Скорее уж, молчаливое принятие. — А теперь тебе двадцать пять. В остальном… ничего не изменилось, — вздохнув, сказал Майлз. — Знаешь, я даже почти не удивился, когда прочитал. Потому что это тоже очень в твоём духе. Судя по всему, от нового факта биографии Райта в мнении Эджворта о нём тоже, в общем-то, ничего не изменилось.