В зале суда и за его пределами

У фон Кармы девиз простой: «Ничто, кроме идеала». Ничто, кроме победы в суде. Никаких компромиссов. Любые средства хороши, результат окупит всё. Никаких чувств к свидетелям, они всего лишь инструменты для достижения цели — обвинительного приговора. Никакой жалости к подсудимому — если полиция арестовала его, значит, есть все основания отправить его за решётку. И никакой пощады адвокатам, которые лишь мешаются на пути. Манфред фон Карма был жестоким человеком, однако чего у него не отнять, так это профессионализма; за сорок лет беспроигрышной карьеры он превратился не в чудовище даже — в машину, неумолимо крушащую любые надежды подсудимого на оправдание. А Эджворт оказался способным учеником, впитывающим не только основы юридического дела и детективной работы, но и различные грязные трюки: сделки со свидетелями, сокрытие важных улик, манипулятивные ораторские приёмы и полуправду, что хуже лжи. Он был молод и считал, что так, как ведёт процессы фон Карма, и стоит судить преступников — иначе очередной убийца уйдёт оправданным. Что фон Карма — это неостановимая сила закона. Но что случается с фон Кармой, когда он встречает непреодолимое препятствие? Раньше Эджворт думал, что таких препятствий на пути ему не встретится. И всё равно оступился. Проигрыш первого дела оставил его в смятённых чувствах. И разобраться в них было ещё труднее от того факта, что проиграл он не какому-нибудь всемирно известному адвокату, который знает изнанку юридического дела как свои пять пальцев — не хуже фон Кармы — а едва оперившемуся птенцу, только пару месяцев назад выпустившемуся из университета. И то, что этим птенцом был Феникс Райт, делало всё только запутаннее. Он не подвергал сомнению свои методы. Он должен был оставаться фон Кармой, идеальным наследием Манфреда, даже после того, как его карьера получила обидную пулю в первые пять лет практики. Даже две — Райту сопутствовала невероятная удача. Эджворт глядел на него в упор со своего прокурорского места в зале суда и видел лицо соперника, почти что врага, разбивающего вдребезги его жизнь. Во время процесса, в котором снова всплыло дело DL-6, он смог наконец взглянуть со стороны. И на Райта, и на себя. На фон Карму, который встречается с непреодолимым препятствием. Проигрывающий фон Карма был до омерзения жалок, цепляясь за свою непогрешимость всеми неправдами этого мира. Быть может, он казался Эджворту ещё отвратительнее от того, что само DL-6 существовало по вине этого человека, из-за его жажды устранить любые препятствия — и любой ценой. Ценой разбитой вдребезги жизни Майлза. Манфред скончался, и Эджворт никогда более не произносил этой фамилии по отношению к себе, но всё-таки наследие фон Кармы не угасло. Оно воспылало с новой силой, словно сверхновая — в юной Франциске. Глядя на неё, Майлз не мог отделаться от мысли, что дочь слишком уж походит на отца: те же жесты, те же интонации в голосе и те же стальные надменные глаза. И потому морщился, когда Феникс простодушно говорил: — Майлз, расслабься, ты сейчас убьёшь кого-нибудь своим взглядом. Это значило, что фон Карма всё равно продолжал смотреть глазами Эджворта, засев слишком глубоко под кожей. Однако Майлз больше не хотел калечить себя только больше — так всегда поступал он, ведомый своим учителем. Не содрал эту кожу живьём. Какая-то часть Эджворта навсегда останется фон Кармой — холодным, не знающим жалости клинком, поражающим подсудимых. Однако теперь он может выбирать, когда следует обнажить этот клинок, а когда спрятать — и никогда больше не попытается ранить им тех, кто ему дорог.