— В основе всего сущего лежит порядок и те, кто пытается его нарушить, крайне плохо кончают. <...> И ради чего? Ради чего? Чтобы вы не сделали — все это станет не более, чем жалкой каплей в бесконечном океане.
— Но что есть океан, если не множество капель?
© Облачный Атлас
:･ﾟ✧:･.☽˚｡･ﾟ✧:･.:
Были у меня подозрения, что больно гладко идут дела у Диггенса. Регулярные поставки качественной еды, неплохой алкоголь, более-менее презентабельный вид заведения... Что-то в этом не сходилось, особенно если учитывать, что большинство людей в этом королём забытом месте еле сводят концы с концами. Поначалу я это списала на небольшую несостыковку с каноном. Ну подумаешь, Подземный город Исаямы в реальности получился с более щадящим режимом, ну бывает, да кто вообще поймёт принцип работы всех этих Мультивселенных кроме Бена Камбербэтча? Так я думала поначалу. Но несоответствия бросались в глаза: большинству оставалось только выживать, даже мастера на все руки из гильдий жили скромно, в то время как наши посетители всегда были прилично, насколько позволяли условия, одеты, пьяных дебошей не устраивали. А если эмоции всё же брали верх — вовремя осекались, стоило только замаячить фигуре Диггенса на горизонте. Впоследствии я узнала, что боялись они вовсе не его гневной ауры и тяжёлой поступи, а кобуры, спрятанной под полами жилетки. Ещё один звоночек. Но не последний. В тот момент я, довольная приобретением относительно дешёвых карандашей (никогда бы не подумала, что научусь торговаться), решила, раз часа на полтора раньше вернулась, спуститься в погреб за продуктами для шарлотки. Как оно часто бывает в приподнятом настроении, дверь я открыла резким движением настежь — кого мне пугать, мышей, если только. Так, собственно, и застыла: Диггенс, неизвестный в полицейской форме и ещё двое наставляют друг на друга пушки, а рядом свалены несколько запечатанных коробок с явно нелегальным товаром. Прямо как в том меме с супергероями, указывающими друг на друга. Эта мысль меня расслабила, но улыбку пришлось сдержать — не поймут. Ещё одна проблема жить в другом мире: не с кем посмеяться над локальными шутками, основанными на масс-медиа. Зато сложился пазл, почему у Диггенса всё настолько гладко идёт. Поздравьте меня: я попаданка в Подземный город в детство Сильнейшего Воина Человечества, работающая на человека, чьё заведение является складом преступного синдиката города. Господа из небесной канцелярии, а вам не кажется, что это уже немного чересчур, нет? Я, ради приличия тихо ойкнув и извинившись, поспешила было уйти не мешать вести важные переговоры, но направленная на меня мушка остановила. Слова самой грязной из моего запаса ругани пролетели в голове: удача явно помахала мне лапкой. Но Диггенс заступился за меня, заверив незванных гостей, что я "свой человек, преемница, так сказать", чем изрядно меня удивил. Скептиза у них, конечно, не убавилось, но хоть оружие опустили. А потом ещё успели вдоволь похохотать, когда я на вопрос "Что ты умеешь?" первое, что брякнула — «Рисовать». Да, именно из-за этой неловкой и нервной сцены (с последствиями которой справлялся Ривай, отпаивая меня чаем) я каким-то магическим образом была записана в протеже Диггенса. Видели бы вы лицо Чанда, когда он об этом услышал: ну прям идеальный кандидат на роль Синьора Помидора! Вот только слова одного из знакомых Клода действительно накрепко засели в голове. Проблема оставалась проблемой: я действительно не подготовлена к выживанию в Подземном Городе. Пока что мне пропитание и крышу обеспечивает Диггенс, а что потом? Старик не будет вечно меня прикрывать, да и, как не хотелось бы мне об этом говорить, но возраст Клода даёт о себе знать. А если я всё ещё лелею надежду выбраться наружу? Нужны деньги. Деньги, чтобы выбраться наверх. Деньги, чтобы выбить право проживания на верху. Деньги, чтобы банально было, где жить. А что я могу? Читать, писать, запоминать информацию... Не думаю, что этим может похвастаться каждый первый в Подземном Городе. Но я никогда не углублялась в структуру ведения бизнеса, не была приучена к тяжёлому физическому труду. Про умение драться, вымогать и грабить я просто молчу. Поэтому даже если бы я не сморозила глупость при благородных донах и они действительно посчитали бы меня достойной протеже Диггенса — пользы от меня всё равно никакой не было. Так что единственное, что мне остаётся... Откладывать собственные чаевые? Да даже разреветься от досады не удаётся — казалось, я все слёзы выплакала в первые бессонные ночи моего здесь прибывания. Почти смирившись с незавидной участью, одним спокойном вечером я застала Диггенса, работающим над документами. Зацепились языками, слово за слово, и я уже глядела на договоры о поставках и с нескрываемым интересом спрашивала старика о внутренней кухне его дела. Болезненный вопрос о деньгах смотивировал наконец углубиться в устройство бизнеса серьёзнее. Конечно колоссальный рост цен произойдёт только после падении стены Мария, но уже сейчас вырисовывавшаяся сумма немного огорчала. И потому мысль о том, как бы побольше взять у Клода дельных советов по заработку, всё сильнее закреплялась где-то в подкорке. Диггенс же толково и с небольшой долей энтузиазма объяснял мне незнакомые понятия и даже не закатывал глаза на мою тупость. — Ты меняешься, Клаудия, — заметил он, сделав остановку, чтобы смочить уставшее горло. — Я рад твоему интересу. Выдохну наконец спокойно: хоть кто-то убережёт моё детище, когда я сдохну. Я закатила глаза, со стуком опуская обратно на поднос пустые кружки. — Ну а что? Я не молодею, — пожал он плечами. — Это нормально. — Ты слишком рано об этом задумываешься, — пробормотала я. Тема смерти всё ещё болезненно мной воспринимается. — У тебя ещё много времени впереди. — Девочка, здесь не ты выбираешь смерть, а смерть выбирает тебя. — Ещё одна причина, чтобы выбраться наружу. Диггенс, ухмыльнулся, поджигая трубку с табаком. В этой обстановке, за обшарпанным столом и со старой дорогой трубкой, он вёл себя так естественно и вальяжно, будто он и был истинным королём Стен. Клод сделал затяжку и на полминуты задумался. — А что потом? — наконец заговорил он. Пришлось отвести в сторону взгляд. Приходилось признать не безупречность моего плана, ведь дальнейшее проживание наверху зависло лишь от воли случая. Сделать документы, найти жилище, работу и желательно обосноваться подальше от стены Мария... — Не знаю, — честно ответила я. — Что-нибудь придумаю. — Да уж, никакого стратегического мышления, — рассмеялся Диггенс. — Надо б тебя в шахматы научить играть, может, помогут ещё что-нибудь исправить. — Не поверишь, умею. — Да что ты говоришь? Густой дым обвил помещение вместе с запахом табака. Диггенс прибывал в меланхолическим настроении, и я была бы не удивлена, сорвись он сейчас на нечастые ему философские рассуждения. — Можно задать вопрос? Не сочти за грубость или дерзость. — Попробуй, девочка. — Ты отдаешь все блага на своё детище. При таких стараниях ты бы уже мог выбраться наверх. Так почему ты этого не делаешь? Диггенс ухмыльнулся в неполные зубы, но с ответом не тянул: — Твоё поколение взбалмошных и неокрепших умов только и твердит о том, какая жизнь начнётся, как только они смогут свалить из этой дыры. Но почему-то никто не задумывается, что свалить отсюда только пол дела. Клод замолчал и помрачнел. Я уже жалела, что подняла эту тему, хоть мне и было интересно мнение старика. — Там, наверху, люди совершенно другие, — на удивление, Диггенс продолжил. — Я разочаровался в них всех. Полиция занимается самодурством, Гарнизон — бездари и пьяницы, Разведка промывает детям мозги и уводит на верную гибель, и непонятно, ради чего, а король давно уже забыл о собственном народе, не желая даже собственную рожу показать. Диггенс вновь затянулся. Я напряжённо глядела в его нахмуренное лицо. — Все говорят о нищем Подземном Городе как о притоне для отбросов. Да, место не для слабаков. Но зато без лицемеров с их криками "отдадим свои сердца", — он сморщился. — Поверь, девочка, снаружи будет не лучше. Какие бы идеи ты не пыталась туда привнести — тебя разобьют и растопчтат. Эти люди живут, как скот. Так что не делай глупостей, забудь об этом. Эта мысль своею дикостью заставила меня поперхнуться. Забыть?.. Вот так просто забыть о той жизни, к которой я так хочу вернуться? И ради чего — ради того, чтобы бесславно здесь умереть, не попытавшись даже ничего изменить? А то, что есть в наших трущобах лучше лицемерия? Голод, болезни, грабежи и постоянные смерти? — А мы разве отличаемся чем-то от них? Мы, по-твоему, живём не как скот? — Да верхние считают нас помойными крысами! — прогремел Диггенс. — Тебе жизни нормальной не дадут, ни то, что работы и жилья, только из-за твоего происхождения! Жители Подземного Города никогда не сотрут с себя клеймо людей второго сорта! — Может это тогда повод что-то изменить в разумах людей?! — всплеснула руками я, не в силах сдерживать буйный нрав. — Убедить, может быть, нет?! — Убедить кого?! Продажных полицейских?! Или, например, твою семейку, бросившую тебя здесь?! Что-то внутри меня, в той маленькой частички оставшейся души Клаудии болезненно завыло, и я подняла гневный взгляд на Диггенса. Он может что угодно говорить про меня, мои поступки и мои мысли. Но он не имеет права трогать её чувства. Будь это только моим хотением, я бы, может и смирилась. Но это последняя воля Клаудии. К счастью для Диггенса, он и сам прекрасно понял, что сказал в порыве эмоций. — Клаудия, я... Чёрт, прости, я действительно не это хотел сказать... — Прожили. Забыли, — процедила я. Сделала вдох. Выдох. Диггенс заблуждался: это клеймо сотрут. И я знаю этого человека, кто первый разорвёт оковы предрассудков. Нельзя упрекать Клода за то, что он когда-то, пытаясь взлететь, упал, стерев в кровь колени и обломав ошмётки крыльев. Нельзя винить его за неверие и страх. Я ведь не знаю, что именно произошло в его жизни, что так сильно сломило его. Нельзя злиться на его беспокойство за Клаудию. Успокоившись и про себя обласкав всеми нежными словами частичку другой души, я продолжила: — Говоря о "снаружи", я имею в виду не свою семью и не полицию. Моё стремление не обуславливается желанием влиться в их социум, — я встретилась с ним открытым, не терпящим возражений взглядом. — Я пообещала одному мальчику, что покажу ему океан А словами я не разбрасываюсь. Диггенс приподнял брови, но замолчал. В раздумьях крутил пережившую не одну катастрофу трубку. Мимо успел прошмыгнуть Чанд с огромной, выше головы, охапкой белья. Клод выдохнул, поднимаясь: — Заходи после окончания смены ко мне. Будешь учиться. Я изумлённо уставилась на него. Он продолжил: — Наследников у меня нет. Если мозгов хватит не только на слезливые словечки, оправдаешь своё звание протеже, заработаешь себе деньжат, а заодно и о моём ребёнке позаботишься. А дальше делай, что хочешь. Главное, выбирай без сожалений. Лишь накрепко засевшие ещё со времён учёбы в интернате правила этикета остановили меня от того, чтобы кинуться к Диггенсу в душащие объятия. Это была та возможность, которой я разбрасываться не могла. Маленький шажок к верхнему миру, и только от меня зависит, споткнусь я и разревусь или продолжу идти. — Спасибо, — сиплым голосом отозвалась я. Он раздражённо повёл плечом. — Рано ещё. А теперь дуй отсюда, работать кто будет? Хотелось улыбаться до ушей. Первый шажок к цели сделан. Самый первый, неуверенный и некрепкий, но шажок. Эмоции переполняли, грозились вылиться в слёзы, которые приходилось сдерживать. Всё не зря. Я ведь говорила: больше не будет больно и плохо... — Ты сияешь, как начищенный пятак, — в привычной манере недовольного кота заметил Ривай, наблюдающий за нами с Чандом. — Аж глазам больно. Я оторвалась от мыслей не сразу, и в ответ смогла лишь широко улыбнуться. Действительно, давно я не была в таком хорошем настроении. Даже уборка на кухне не казалась такой уж противной и тяжёлой. Ривай еле заметно хмыкнул, что-то для себя решив. — Эй, мелкий, а ты чего расселся? — нахмурился напарник. — Ты здесь вообще на птичьих правах живёшь, вперёд, помогать! — Чанд, ребёнок кушает, — назидательно отстаяла я право Ривая на то, чтоб тот не торопясь доел свою булочку, а за одно и передохнул — он, конечно, не покажет этого, но я видела, как он сегодня умотался, бегая между столиками. — Растущему организму в его возрасту очень важно постоянно восполнять энергию... — Я не ребёнок, — оборвал Ривай. — Вот видишь, хорош его прикрывать, курица-наседка чёртова! — Va' a quel paese, imbecillo, — буркнула я. Мои итальянские заморочки всё меньше сдерживались: возможно, я наконец приспособилась к новым условиям, и прям того животного страха, как в начале моего прибывания здесь, уже не было. Того гляди, скоро вновь соберу все стереотипы своей родины: начну махать руками, готовить одну пасту... И тут меня как осенило вспышкой молнией. А почему бы и нет? Да для того, чтобы сделать те же макароны, много не требуется: вода, мука... Вкуснее было бы, конечно, с яйцом, но, что имеем, то имеем. В душе расцвело окрыляющее чувство — сегодня лучший день в безрадостном подземном мире, даже противный Чанд, сам того не ведая, помог мне! Кажется, я знаю, что делать с завтрашним ужином. Конечно, сами макароны я никогда не готовила... Хотя что тут сложного? — Что делаешь? — заинтересовано наблюдал за моими потугами Ривай. — Пасту, — довольно ухмыльнулась я, отмеряя из довольно большого мешка примерное количество муки. — Объяснить сейчас толком ничего не объясню, но мы можем вместе посмотреть на результат. Да, готовить вместе гораздо веселее. Особенно когда мы, перепачканные мукой, напортачили с пропорциями: и то у нас получалась непонятная глиняная жижа, то постоянно рискующая потрескаться масса. Ривай, стоявший рядом со мной на табуретке, чтобы сравняться в росте, тихо, ёмко, но эмоционально описал все свои мысли о нашем кулинарном шедевре. Мне ничего не оставалось кроме как сдерживать рвущийся смех. — Расскажи что-нибудь, — попросил он, пока мы пытались раскатать горе-тесто. — Из этого, твоего, верхнего. Я задумалась. Рассказать о животных? Идея хорошая, но о них лучше вести речь вместе с визуальной составляющей, кою я сейчас воспроизвести не смогла бы. Стихийные бедствия? Ни в коем случае, во всяком случае, не сейчас. А что если... — На моей родной земле люди очень любят творить. Сочинять, петь, танцевать, рисовать... Это приносит нам настоящее, вдохновение, счастье, даже окрыляет. — Зачем? Это же бессмысленная трата времени, — озадачился Ривай. — Ну смотри, — с улыбкой наклонила я голову. — Ты же должен кушать — без еды твой организм попросту зачахнет. А искусство — еда для души. — Души? — Как бы объяснить... — да уж, в какие дебри мы забрели. — Это твоя внутренняя составляющая. Твоя сущность. В ней все твои эмоции, противоречия, мысли. Не все верят в то, что она у человека существует, но... Но каким-то боком я же оказалась в другом теле?.. — Но, по-моему, она скорее есть, чем её нет. Ривай задумчиво промычал, уставившись куда-то перед собой. Переваривает сказанное? Или раздумывает, верить или нет? — А какое оно, ваше искусство? — наконец спросил он, когда мы были в процессе складывания теста в своеобразные спиральки-конвертики. Вышла, конечно, жалкая пародия на макароны, но мы правда старались... Я с улыбкой прикрыла глаза. А почему бы наконец не вспомнить что-нибудь такое дорогое сердцу? И, поглубже вдохнув, неторопливо начала петь: — Я думаю, что похожий сон не вернется больше, И я раскрашиваю себе руки и лицо синей краской. Ривай замер, вслушиваясь. Образы сменялись друг за другом, как киноплёнка. Образы детства, родительского дома, двора со старыми подвесными качелями. — И я представляю, как сильный ветер уносит меня, И я заставляю себя лететь в бесконечное небо. Родные кирпичные крыши. Уличные музыканты, танцоры. Радость и смех, не покидающие шумные пёстрые улочки. Карнавалы, прогулки с друзьями, сотни красочных фотографий. — Летать, Петь, В синеве, раскрашенный синим, Счастлив быть там, в высоте. Праздники в домах близких друзей, веселье на свадьбе тётушки, частые сборы в домах родственников, тёплые встречи на Рождество... Моё счастье. Моя жизнь, которой больше нет. — И летая, летая, я счастлив, Я поднимаюсь все выше, Еще выше, чем солнце, Собственные пейзажи и натюрморты. Ненавистные кубы, кувшины, люди. Много людей, очень много. Разные лица, глаза, губы, скулы, выражения, эмоции... Обычно это были прохожие в парке или на площади, иногда — специально приглашенные в студию. А ещё Томас, с нехотью позволявший себя рисовать. — И в то время как мир Спокойно удаляется от меня, А позже и спасённые от копоти отреставрированные шедевры старых мастеров. Их я тоже впоследствии считала отчасти своими детьми и не без теплоты внутри замечала их висящими в галереях. Разные страны, разные лица, не открытые миру художники, и неизведанные шедевры признанных гениев. — Нежная музыка Играет только для меня. Я повторяла припев, погрузившись полностью в воспоминания и мысли. Столько же воды утекло. Как же больно осознавать это. Только когда замолчала, я встретилась с грозовым небом в глазах, искренне надеясь, что в моих не было заметно наползавших эмоций. — Это странно, — пробормотал Ривай, насупившись. — Что именно? — Не знаю. В груди что-то... Непонятное, — буркнул он. Я еле сдержала улыбку, уж слишком мило он смущался. — Это, — щёлкнула я его в лоб. — называется магия искусства. Вот именно для этого люди и творят. — Люди странные. — Не без этого, — потрепала я его по макушке. — Но они прекрасны в своей странности, не думаешь? Ривай оценивающим взглядом прошёлся по моему заляпанному тестом, некогда бежевому в весёлый узорчик фартуку, лицу в муке и остановился на неряшливом пучке, который я завернула с помощью резинки. Он отвёл взгляд, чему-то морщась: — А ты среди них — самая отбитая. — Спасибо? — Это был не компимент. — Вообще-то, правильнее говорить комплимент. — Так ты ещё и залунда. — Зануда... Всё-всё-всё, я молчу! Ривай фыркнул, и его лицо озарила лёгкая, озорная улыбка. Глаза цвета грозового неба посветлели, как под лучами солнца. Я не сдержала вздох облегчения. Сколько бы глупостей я не совершала, какую бы ерунду не говорила — в этом мире есть один человек, который, кажется, принимает меня. To be continued...