Будущее в твоих глазах

      Дом чудом уцелел. Жан на самом деле уже готовился увидеть руины, сложно было поверить даже королевскому письму, где Хистория говорила о проекте защиты семьи Кирштейн и госпожи Спрингер. Всё же подспудно разум предполагал, что от дома "предателя Парадиза" не оставят камень на камне. Не титаны, так люди. Но дом стоял. Вот, показался на вершине улицы – трехэтажный, пыльный, но целый. И на сердце от этого стало тепло. Когда-то он покидал этот порог с самым недовольным лицом на свете, направляясь в кадетский учебный корпус, желая вступить в Военную полицию и жить припеваючи во внутренних землях. Когда-то он вновь постучал в эту дверь, осознав, что уже перерос свою подростковую заносчивость, внутренние страхи и “негативный материнский комплекс”. А сейчас…       – Мы забыли купить масло… Жан чуть вздрогнул, вырываясь из размышлений, и обернулся на Кию. Девушка нервно сжимала губы в тонкую полоску, прижимала пышный букет пионов к груди, её взгляд был прикован к показавшемуся дому. Пару минут назад она перебрала все стебли, оторвав один подвядший лист, а теперь, видимо, мыли её крутились на списке покупок.       – Пустяки. Солнце, ты и так настояла на целом мешке подарков для мамы, поверь, это её сразит наповал. Да и даже без масла, без букета, без подарков – всё будет прекрасно… – улыбнулся Кирштейн, мягко касаясь её плеча ладонью. Рядом с ней всё было просто. Может, дело было в многолетней любви к лейтенанту второго ударного отряда, может, дело было в том, что они едва не потеряли друг друга в битве Неба и Земли, как теперь именуют это побоище с тем смертником – Жан не знал ответа, но это было не столь важным для него. Он знал, что любит её, действительно любит. И этого было достаточно.       – Солнце, осторожнее… – он чуть потянул её за рукав на себя, чтобы отойти с дороги. Мимо проехала запряжённая повозка торговца, сплошь заставленная ящиками с овощами. Извозчик, миловидный старичок, приветливо помахал паре рукой. Жан и Киа коротко кивнули, а затем переглянулись с улыбкой. Никто не узнавал в них предателей Эльдии или героев битвы за Мир. В этом крылась особенная сладость, сродни детскому шкодничеству. Они оба были в гражданском – зелёные плащи разведки порядком поистрепались за всё это путешествие за море и обратно. Да и спася мир хотелось побыть немного простыми людьми. Людьми, что возвращаются домой. Зашагав снова, Киа недовольно нахмурилась, забавно морща нос – Жан подавил острое, щекочущее желание наклониться и чмокнуть её в самый кончик.       – Это не подарки, а нужные в хозяйстве вещи. А вот букет – это подарок... Жан… – она вдруг вздрогнула, прерывисто выдыхая. – Что если… что если я всё же ей не понравлюсь? Я старше тебя на три года, я едва ли умею готовить, у меня нет родных, я военная…       – Киа… – мужчина резко остановился. Мягко повернул её к себе лицом, ладони нежно огладили плечи. Мешок с дарами оказался на брусчатке. – Мы же говорили об этом на корабле, помнишь, солнце моё? Ветер мягко колышет лепестки пионов, развивает вьющиеся локоны Кии. Жану хочется коснуться нежного лица и заправить выбившуюся короткую прядку за ухо. Как тогда…       Даже в постели на первой палубе качка от волн ощущалась вполне. Мягкий лунный свет едва маячил из иллюминатора, вырисовывая на дощатом полу забавные узоры. В соседней каюте справа, проелозив с час, храпел Райнер, слева молчаливо спал Армин. Хотя, судя по такой незыблемой тишине, Кирштейн был готов поставить всё на то, что Алерт сидел на палубе с Энни.       Жан задумчиво глядел в потолок, следя за игрой полутени. Пальцы рассеянно путались в коротких каштановых волосах Кии, что лежала на его груди. Он ждал её ответа на свой внезапный вопрос. Ещё более внезапный, чем задал с пять часов назад, до отплытия. Они говорили о будущем, о планах, о вещах, что хотели сделать вместе – мир так огромен и прекрасен. И тут с языка слетело это. Наступившая тишина казалась неуместной, но Жан не хотел её торопить с ответом. К такому, в его понимании, никак нельзя принудить – бесчеловечный подход. А с Кией ему хотелось всё делать правильно, этого отчаянно жаждало сердце. В конце концов, Киа Видáль была с ним в самые напряжённые моменты жизни, неизменно на его стороне – даже когда трусливая часть хотела закрыть уши и спрятаться от всего мира, не замечать творившийся хаос, Киа была рядом. Не менее напуганная. Но преданная и верная.       Корабль мерно качается на складных волнах, что с пенистым шипением рассыпаются о борт, возвращаясь к истоку. Жан вслушивается в этот неторопливый шёпот моря, когда следом в комнате раздаётся тихий голос:       – Я буду рада… я буду рада познакомиться с ней, Жан… – он улыбнулся, чуть приподнимаясь и смотря на неё. Киа смотрела в ответ, тая от нежности, что испытывала к янтарным глазам. К нему. – Думаешь, я ей понравлюсь?       – Конечно, солнце. Как может быть иначе... Не понимаю, почему я не устроил это раньше...        – Нам всем было не до того... Мир за стенами... Многочисленные угрозы нашему острову... Дрожь земли, в конце концов... – Кирштейн нежно провел носом по её щеке и поцеловал в линию челюсти, то ли специально, а то ли просто промахнувшись. Видáль тихо рассмеялась, податливо ластясь, когда мужчина притянул её в объятьях ближе, зарываясь носом в её волосы и сладко вдыхая.       – Вот увидишь, мама тебя с порога сначала расцелует, потом расхвалит за красоту и ум, а потом накормит нас всех вкуснейшим омлетом…       – Её не расстроит, что я не из Троста?       Жан сонно усмехнулся, целуя её в висок:       – Киа, солнце, нет… конечно же нет…       – А что я… старше тебя? – Киа зарылась пальцами в его волосы, гладя русые переливы. Корабль мерно покачивало на волнах. Сладкая нега разливалась в мышцах, мысли становились всё более невесомыми. После долгого дня тело отчаянно жаждало сна.       Кирштейн сипло хмыкнул:       – У нас такая разница, что в историческом масштабе это – сущий пустяк. Тебя беспокоит, что я тебя младше?       – Нет… – Киа сказала это быстрее, чем успела обдумать. Она рассеянно улыбнулась, понимая, что такова была правда. Три года, за которые Жан учился в Кадетском корпусе, а Киа дослужилась до лейтенанта второго ударного отряда, действительно никак им не мешали. Не мешали говорить о чём угодно, не мешали шутить и смеяться вместе. Не мешали находить друг в друге опору и утешение. Не мешали.       Любить его Видáль было легче и правильнее, чем выбрать, что готовить на ужин. Это было нечто необъяснимое, будто родственная душа. И в янтарных глазах она читала то же чувство.       Иронично сложилось, но любовь нашла их в Разведкорпусе – месте, где смертность была воистину колоссальной.       – Вот и меня это никоим образом не трогает. А значит… – Жан, не сдержавшись, зевнул, чувствуя последовавший короткий поцелуй в щеку. – Значит, всё правильно и беспокоиться не о чем… Кажется, я уже дремлю. Давай спать, солнце?       Киа улыбается и нежно прижимается к нему ближе.       Поглотившая все звуки тишина не кажется неловкой, скорее наоборот – она обволакивает, даря двум влюбленным мирно быть рядом. Чувствовать друг друга. Теперь, после битвы Неба и Земли, это казалось самым важным – жить. Любить. Ценить.        Жан был таким тёплым и мягким, его дыхание стало ровным и тихим. Киа чувствовала, как дрёма пробирается под кожу, как тяжелеют веки.       И сон укрыл их обоих своей вуалью быстрее, чем корабль качнулся вновь.       Сейчас же они стоят на улочке Троста, уже почти у дверей дома Кирштейн.       Руки Жана нежно касаются её плеч:       – Солнце моё, посмотри на меня, пожалуйста, – тихо просит он. Видáль поднимает на него взгляд и доверчиво накрывает свободной рукой его ладонь на плече. Кирштейн вглядывается в родные ореховые глаза, что смотрели на него явно с тревожным отблеском. Киа переживала о предстоящей встрече, и Жан мог её понять. Будь её родные живы, он бы тоже волновался, представая перед ними, доказывая, что достоин её. – Киа, я люблю тебя. Люблю. Мы прошли через ад, и я любил тебя как до, так буду любить и после. А раз я тебя люблю, мама тоже полюбит. Вот увидишь, – он улыбается в ответ на её улыбку. Странно, но мир становится ярче, когда она смотрит на него. – К тому же, – игриво добавляет он, чувствуя, что обстановка снова стала прежней. – Ты такая замечательная, к тебе сложно остаться равнодушным… Хах! Киа шутливо тыкает его в рёбра, на что Жан лишь фыркает и притягивает её в объятья. Видáль изворачивает руку с букетом, чтобы не раздавить цветы, и доверчиво утыкается носом в крепкое мужское плечо.       – Я тоже люблю тебя, Жан… – тихо шепчет она. На душе тепло – что у него, что у неё. Такое простое слово, это “люблю”, но такое важное. – Просто… мне хотелось бы понравиться ей. Она же твоя семья.       – Хей, ты – моя семья. Ещё немного и это будет уже официально, Киа Кирштейн, – Жан вслепую нащупывает её свободную правую руку и переплетает их пальцы в замок. На безымянных пальцах красуются простые золотые кольца. Кирштейн не стал тянуть и сделал предложение ещё на материке. Киа рдеется, едва хмыкает:       – Допустим, но она тоже твоя семья. Она твоя мать, Жан.       – Не спорю, солнце. Но птенцы улетают из гнезда и вьют свои собственные, ведь так? – его губы мягко оставляют едва влажный след на виске. Голос нежен, пробирающе сокровенный. – Киа, ты моя любовь. Ты моя семья. И всё будет хорошо, чтобы ни произошло за этой дверью. Обещаю. Поверишь мне?       – Мы уже почти у порога. Выбор невелик… – шутливо отвечает она, отстраняясь и прикрывая глаза, когда Жан подаётся ближе и коротко целует её. На губах всё же играет лёгкая улыбка.       – Говоришь прямо как капитан Леви.       – Или как его жена. Она, в конце концов, была моим капитаном много лет. С кем поведёшься... – Киа трепетно касается ладошкой его лба, ведёт к волосам, заправляя непослушную русую прядку за ухо. И улыбается, потому что с ним она может перебороть всё что угодно. И титанов, и смущение, и волнение. – В любом случае… я доверюсь тебе, Жан, любимый... давай постучимся в эту дверь… Кирштейн смотрит в ореховые глаза и тепло улыбается.       Неужели это действительно с ним происходит?       Неужели после всего он наконец-то счастлив?.. Дорожная пыль оседает на сапоги. Небольшой порог. Киа с улыбкой становится рядом, расправляет лепестки пионов, смахивает соринку с его пиджака. Они всё также улыбаются и переплетают пальцы, руки столь естественно складываются в этот замок, словно были созданы именно для этого. И простой жест и тепло друг друга заверяет обоих, что всё действительно происходит взаправду.       Сомнений нет, тревоги тоже отступают прочь.       И Жан Кирштейн вновь стучится в родную дверь.