*
Лишь в полумраке салона автомобиля Таканэки позволяет себе сорваться и в первую очередь на сенатора, сжимая телефон в руке до побеления пальцев. — В какое дерьмо ты меня втянул, Такеши? Почему столько информации всплывает именно в момент начала выборной гонки? — «Это махинации конкурентов, господин Таканэки. Грязные приёмы, которыми не гнушаются Ваши конкуренты. Уверен, сегодняшнее нападение — их рук дело». — Заткни пасть всем этим журналюгам, иначе я разберусь с ними своими методами! — «Ни в коем случае», — повышает голос Такеши, наигранно возмущаясь на том конце провода. — «Забудьте все ваши бандитские замашки. Вы теперь лидер политической партии, баллотирующейся в Парламент страны. Одна Ваша промашка — и всему будет конец. Помните об этом!» — А-ай! — в сердцах кричит Таканэки, в ярости вырывая пуговицу с пиджака, не в силах просто расстегнуть её. — С полгода назад всё было бы по-моему. Все эти копатели дерьма встретили бы рассвет на дне залива! — «Поосторожнее в выражениях, господин Таканэки!..» — Да плевать! — орёт мужчина в трубку. — Меня сегодня чуть не прикончили, а эти суки будут ещё дерьмо выкапывать?! Да они могилу себе копают! А уж быстрые похороны я им обеспечу! — «Не стоит так горячиться…» — Разберись с этим, Такеши, — хрипит в трубку альфа. — Иначе я разберусь со всеми. Испорченный пиджак отбрасывается в сторону, а сам мужчина грузно прислоняется к спинке сиденья, выдыхая всю свою ярость. Но ему этого мало. — Едем в «Yaneura». Сворачивай в центр, хватит с меня лощёных отелей и брендовых пиджаков. Едем в сауну, и передай, чтобы лучших омежек подогнали. — Господин, охране необходимо время, чтобы скорректировать дорогу. — Давай, давай… сворачивай, по ходу сориентируются. Водитель лишь незаметно качает головой, но передаёт по рации об изменении маршрута, выворачивая на Синдзюку — самый загруженный квартал в Токио, но именно там находится столь полюбившийся Таканэки бар с сауной, где можно очень неплохо расслабиться в компании приятных и раскованных омег под горячительное саке. Автомобиль альфы замирает на перекрёстке со светофором. Улицу заполоняет шум стремительно приближающихся мотоциклов. Вокруг машин, стоящих в ожидании сигнала светофора, возникают десятки байков, нетерпеливо рыча движком и вклиниваясь меж рядов. Таканэки, привлечённый звуком, смотрит сквозь тонированное стекло и, видя такое количество байков, мгновенно покрывается холодным потом, вспомнив о сегодняшнем покушении на него. Снайпер тоже был байкером. А когда замечает у одного из них за спиной очертания предмета, напоминающего футляр для гитары, паникует, крича своей охране быть начеку, хотя никаких подозрительных действий никто из мотоциклистов не совершает. Таканэки приказывает вновь поменять курс, заставляя кортеж охраны совершить манёвр, не совсем соответствующий правилам дорожного движения, заезжая на широкую магистраль, ведущую в юго-восточную часть города. Байки устремляются вслед за ними, окружая автомобиль Таканэки, рёвом моторов заглушая всё вокруг. Охрана вызывает подкрепление, корректируя своё направление и держа пистолеты наготове, но через пару минут скоростной езды байкеры одной слитной волной заворачивают на мост, ведущий к портам, оставляя автомобиль новоявленного политика в потоке других машин. Только один ездок подгоняет свой байк совсем близко к тонированным стёклам чёрной Toyota. Склонившись всем корпусом и опасно отвернувшись от дороги, он смотрит прямо на мужчину, хоть через тонированные стёкла ничего не видно, а лицо самого ездока скрывает шлем. Но даже этого хватает, чтобы ввергнуть сердце альфы в пучину страха.*
Кёнсу заезжает к докам в числе последних, ещё издали замечая уже знакомую парочку. Хироки снимает шлем, позволяя вечернему солёному бризу моря развевать его рыжие пряди. Карие глаза выхватывают из потока мотоциклов чёрную Suzuki, а губы расплываются в мягкой улыбке. Стоящий позади него Омори заметно напрягается, подходя ближе к своему омеге, боком заслоняя от других, но Бэк приобнимает его, укладывая рыжую макушку на его грудь, тихо шепча, чтобы он не волновался. — Классное было представление, — Хироки тянется, обнимая друга, восседающего на своём железном коне. Его обнимают также тепло, но зажимают крепко, удерживая, и шепчут в самое ухо: — Я тебе сейчас зад надеру, Хиро. Ещё одна такая выходка — неделю не видать тебе племянника! — Нет-нет, только не это! — без шуток сокрушается юноша. — Ты ведь всё понял? Одному не соваться, без сопровождения «Сукебан» не выезжать. Пойми, это опасно. Терять и тебя я не намерен. — Прости, — выдыхает рыжий, крепче обнимая друга. — Прости, что заставил волноваться. — Плохо следишь за своим омегой, альфа, — громко ухмыляется глава «Сукебан», наигранно отталкивая от себя Хироки. — Мой омега больше не маленький, сам знает, что делает, а я ему доверяю, — Омори притягивает к себе любимого, спиной прижимая его к своей груди, хотя этот собственнический жест вызывает у омег чувство лёгкого раздражения. Омори — единственный альфа, допущенный до дел «Сукебан», опасной и прекрасной группировки, состоящей исключительно из омег. И он ценит это, уважая их традиции и их лидера. И потому слегка отступает, не напирая альфьими феромонами, но внимательно следит за всем. — Взрослый? — снова усмехается Кёнсу. — А ведёт себя как малолетка. Так что держи его в узде, раз не он может усидеть на месте. Запомни, Хиро, это был единственный раз, когда ты выехал без сопровождения «Сукебан». — Да, мамочка, — улыбается юноша, понимая, что под ворчанием старшего скрывается только забота. — Но признай, изрядно я его так напугал? — Таканэки — тот ещё трус. И я не понимаю, как при таком неуравновешенном характере ему удалось подмять под себя весь город. — А он сделал это чужими руками, — напоминает Омори. — Другой вопрос, как он собирается усидеть на своём «троне» без двух главных опор, которые сам же и подрубил: Юдзуру Айкава и Чона Такео? — О-о, — Кёнсу театрально возводит руки, — помолимся всем богам, что нам не приходится иметь дел с «Вошинво» и кланом Чон. Иначе нам не позволили бы и рыпнуться в сторону Таканэки. Вот только… не верится, что «Вошинво» так легко отступил. Неужели Большой Босс «проглотил» предательство и оставил всё как есть? — И мне тоже в это мало верится, — согласно кивает головой Омори. — Я видел Чон Такео лишь раз, но запомнил навсегда. Такого сильного и волевого альфу я мало когда видел. С Айкава тогда они были лучшими друзьями, но Таканэки и этому положил конец. — Возблагодарим небеса и за это, — вновь иронизирует Кёнсу. — Тандем Чон-Айкава был бы непобедим и смёл бы любого на своём пути. Таканэки оказался слишком жадным до власти и слишком глупым для главы клана. Так воспользуемся его же промахами и используем во благо себе. И главная роль во всём этом принадлежит тебе, Хиро. — Я поклялся именем покойного брата — с Таканэки будет покончено.***
Рэн едва выключает свой телефон, как чувствует присутствие того, кого ни видеть, ни слышать не хочет. Но Юдзуру всё же заговаривает. — Я хотел спросить… Рэн поворачивает голову в сторону альфы, но не смотрит на него, сжимая побелевшими пальцами телефон. Перед глазами всплывают яркие картинки того страшного вечера — помолвки Мичи и Чикары, закончившейся столь кроваво, и тот момент, когда Юдзуру обнаружил их за вентиляционной решёткой. Он бы и хотел забыть, но не может: глаза альфы, полные безумия и жажды, и то, как Юдзуру покрывал поцелуями лицо бессознательного юноши, а сам он дрожащими руками сжимал чугунную сковородку, смотря на всё это. Но самое страшное и горькое — это мёртвый Чикара, истекающий кровью рядом со своим несостоявшимся женихом… — Ты ведь не сказал ему обо мне? О том, что… я сделал? Так? — голос Юдзуру тих и насторожен, альфа не подходит ближе, замерев у входа. — Да. Не сказал, — Рэн всё также не оборачивается, затылком чувствуя напряжение альфы. — Почему? — Юдзуру осмеливается сделать шаг ближе, но замирает, когда стремительно развернувшийся омега впивается в него яростным взглядом. — Почему?! — повышает голос омега, мягкими шагами наступая на мужчину гневно. — Почему я не сказал?! Что я должен был сказать? «Прости, но твой предназначенный убил твоего возлюбленного»? Или «Знаешь, Чикару убили для того, чтобы завладеть тобой»? — Значит, ты знал о нашей истинной связи? — А как по-другому объяснить твою одержимость? — Яростнее наступает Рэн, пытаясь заглянуть в глаза альфе. — Тогда твоя жажда граничила с безумием, и ты был страшен в своей больной любви к Мичи. Пусть сейчас в твоих глазах нет того безумного блеска и твои слова и поступки говорят о некоем раскаянии, но даже так: поменяв свою суть, набив татуировку принадлежности и просто… изменив цвет волос, ты для меня всё тот же Юдзуру Айкава! Самый опасный мужчина для Мичи! — Да, так и есть. Я всё также опасен для него. Но я благодарен тебе, Рэн-сама, — Юдзуру почтительно склоняется перед омегой, прижав руки к бокам. — Вряд ли за это стоит благодарить. Я сделал это в первую очередь ради Мичи, а не для тебя. И я всё также настаиваю, чтобы ты держался как можно дальше от него. — Прости, но этого не будет. Всё это время я жил встречей со своим омегой, делал для этого всё возможное и невозможное. И теперь ни отступать, ни отпускать я не намерен. Мичи — мой! Был и будет моим всегда! — Это решать самому Мичи! — Рэн вскипает снова, гневно сверля мужчину перед собой взглядом. — Ты прав, — Юдзуру не отводит взгляд, смело смотря в ответ. — Решать только ему. И я приму любое его решение… — Правда? Любое? — Рэн не верит ему нисколько. — Любое, где он выберет меня и признает меня своим альфой, — вновь ощетинивается Юдзуру. Омега усмехается, кривя свои красивые губы, а Юдзуру выговаривает торопливо: — Можешь не верить, но я способен на такое! Я способен любить! — Пока что нет. Ты не любил никогда и не умеешь этого делать — отдавать всего себя без остатка, но оставаться самим собой. Хотя… — Рэн снова усмехается, но уже над собой. — До недавнего времени я тоже не умел. Только сейчас понимаю, что в любви нужно любить не только кого-то, но и себя. Омега умолкает, отворачиваясь от внимательно смотрящего на него альфы, пряча увлажнившийся взгляд, но голос твёрд, когда он продолжает: — Мичи сам потянется к тебе. Это неизбежно при вашей… истинности. Вот только влечение не значит любовь. Истинность — это зависимость и безумство. И я очень рад, что в нашем мире такой связи между альфой и омегой больше не существует. Он не полюбит тебя, Юдзуру! Даже когда примет тебя как альфу, даже когда будет смотреть в твои глаза и тянуться к твоим губам, в его взгляде будет вожделение, страсть, что угодно, но не любовь. — И ты будешь не прав! — Посмотрим на это, когда в пылу своей «любви» ты признаешься ему в убийстве Чикары. Рэн оборачивается к нему, шурша полами кимоно, и смотрит прямо в глаза, видя, как расширяются зрачки, делая взгляд альфы поистине дьявольским, а после уходит, оставляя мужчину одного с разрывающими его внутри демонами.*
Мичи смотрит на свои руки, всё ещё чувствуя на коже холодный металл пистолета, хотя само оружие давно забрал Сан. Мужчина тогда ушёл, фонируя таким холодом, что, казалось, иней с его пальцев посыплется. И прямо сейчас он вновь смотрит прожигающим взглядом на юношу. Сан медленно и осторожно кладёт перед омегой его пистолет, глаз не сводя с бледного лица. — Ты, видимо, кое-что забыл. От стали в голосе мужчины Мичи настораживается, а пальцы сами тянутся к рукояти катаны. — Не успеешь. Так что даже не думай об этом. Сан угадывает его мысли быстрее, чем они успевают сформироваться в голове у юноши, и тот медленно выпрямляет спину, опуская руки. — Я-я… — Мичи слегка теряется перед озоновым ароматом альфы, но берёт себя в руки. — Я не смог сдержаться. Это получилось быстрее, чем я мог понять, — Мичи поднимает свой взгляд, полный гнева. — Передо мной стоял один из убийц моей семьи! Что я должен был сделать?! Кинуться ему в объятия? — Значит, ты точно кое о чём забыл! А я напомню, — хрипит сквозь зубы Сан, резко хватая запястье юноши в крепкий захват, сжимая до боли. — Мы договорились: жизни матери и сына принадлежат мне! И именно мне решать, когда и кто из них умрёт первым! Мичи молчит, прячет свой хмурый взгляд и вновь неосознанно цепляется за катану. Он прекрасно помнит уговор между ними, но явная близость Юдзуру сбивала омегу с ног. Он не мог иначе. И если бы не реакция Сана, вовремя вывернувшего пистолет, Юдзуру лежал бы с пулями в своей голове. — Ты меня понял, мальчишка? — ещё тише шипит мужчина, впиваясь взглядом в хмурое, но такое красивое лицо, что долго и много злиться не получается. Видя едва заметный кивок в ответ, Сан выдыхает. — Идём. Госпожа Аси просила привести тебя к ней. Мичи вскидывает удивлённый взгляд. Со вчерашнего дня хозяйка острова не давала о себе знать, лишь раз, после неудачного покушения, взглянула на него глазами, полными невыплаканной боли и тоски, и долго смотрела ему вслед, когда Сан и Рэн уводили сопротивляющегося и плачущего Мичи. — Не волнуйся. Хотели бы нас прогнать, сделали бы это ещё вчера, — уже спокойнее говорит старший. — Ты бы ушёл вместе со мной? — Мичи явно удивлён определению «нас» из уст Сана. — Несомненно. Но это была бы черта, под которой и ты, и я поставили бы точку. Если мы решим уйти… — Сан умолкает, словно решается произносить следующее или нет. — Если уйдём, то ты должен понимать: уходя со мной, ты тем самым отказываешься и от друга, и от своего альфы. Дальше будем только мы одни. — Мой альфа? — Мичи словно не слышит других слов, смотрит изумлённым взглядом. — Не важно, как ты к нему относишься и что к нему чувствуешь. Айкава Юдзуру — тот самый альфа, который целиком и полностью принадлежит тебе, поэтому он и твой. Делай с ним всё, что хочешь. А теперь идём. В мыслях начинается полный хаос, мешающий юноше сосредоточиться на чём-либо, и потому он слепым проводником идёт за Саном, не разбирая пути. Великолепная минка остаётся позади, и каменистая тропинка ведёт через небольшой рукотворный сад. «Целиком и полностью принадлежит тебе… Делай с ним что хочешь…», — крутится в голове, заставляя сердце биться сильнее, тревожнее, прямо под горлом. Мичи и так думал об альфе всю ночь, смешивая его образ с горькими воспоминаниями, и каждый раз они заканчивались одной и той же картинкой — Юдзуру Айкава спокойно смотрит, как убивают его семью. А сейчас он рядом с ним, столь близко, что ничего не стоит ему протянуть руку и… — Соберись! — строгий голос Сана выводит из оцепенения. — Оставь эти мысли, где твоя хвалёная концентрация? Этому учил тебя мастер Чикара? Упоминание имени погибшего возлюбленного прошибает током, заставляя юношу вернуться в реальный мир. Они оказываются у самой кромки реликтового леса, что ещё по прибытии оказал на Мичи неизгладимое впечатление. Пышные папоротники сменяются сизо-зелёным самшитом, за которым стеной возвышается вечнозелёный можжевельник. Бурый цвет древесины тиса выделяется среди глубокой и спокойной зелени, а аромат драгоценного дерева просто кружит голову. Юноша понимает: этим растениям сотни, а то и тысячи лет, и, идя меж них по петляющей дорожке, он чувствует себя маленькой песчинкой среди гигантов. Одно дерево привлекает его внимание более всего — это гинкго с пышной ветвистой кроной. Его веероподобные, слегка пожелтевшие листья шелестят под легкими потоками ветра, словно мелодию выводят, а оторвавшись от ветки, кружат в воздухе, легко паря и плавно опускаясь на землю. Но то, что под гинкго, заставляет вздрогнуть юношу от странного плохого предчувствия. То — маленькая мраморная урна, в которой обычно хранят прах усопших. Серый с прожилками камень дополнен небольшим кованым фонарем, а снизу имеет прозрачное отверстие. — Здесь… кто-то захоронен? — Мичи почему-то спрашивает очевидную вещь, ведь сам видит всё. — Да, мой мальчик, — женский голос звучит слишком неожиданно. — Идём со мной, Мичи, прошу, — она не дотрагивается до юноши, но складывает ладони в просящем жесте. — Не откажи мне в просьбе вознести молитву душе моего погибшего сына. — Сына? — сердце омеги начинает бешено стучать о рёбра, болью и шумом отдавая в голове. — Я не знаю, имею ли право быть с Вами рядом при столь… — Более, чем кто-либо другой, — мягко, но решительно перебивает его женщина. — Он ждёт тебя давно. Идём. Сан остаётся у дорожки, но пристально смотрит в спину удаляющемуся юноше. Как всегда, начеку. А Мичи ног своих не чувствует. Земля под ним гнётся мягкой ватой, когда он приближается к могиле. Дыхание сбивается, и все звуки теряются перед грохотом собственного сердца. Он словно перед могилой родного человека, хоть прах, лежащий в урне, совсем ему незнаком. Аси садится на колени перед могилой. Мичи следует её примеру. Женщина возносит короткую молитву духам предков, прежде чем обратиться к душе самого усопшего. — Я соболезную Вам, госпожа Аси, — Мичи шепчет, словно боится говорить громче, и не поднимает глаз на прах перед ним. — Как умер Ваш сын? — Он погиб, — Аси отвечает также тихо, но медленно переводит взгляд на юношу. — Его убили. Мичи вздрагивает, сталкиваясь взглядом с глазами женщины, и больше не может отвести его. В чёрных глазах напротив столько боли и тоски. И юноше кажется, что не только по умершему сыну, но и по-живому. — Мне жаль, — шепчет юноша, всё также смотря на Аси. — Родители не должны переживать такую боль — потерю ребёнка. На глазах моего бедного отца убили его старшего сына, его наследника, моего брата Ичиро. А потом, перед тем, как пустить ему самому пулю в лоб, сообщили, что младший… мой маленький Джиро… лежит мёртвым в пылающем огнём гараже. В полной тишине слышно, как сбивается дыхание старшей омеги после слов юноши, а дрогнувший взгляд наполняется слезами. — Небеса пожалели мой разум, позволив мне не знать и не видеть того, как умер мой сын. И мне так жаль твою семью, Мичи. Эту потерю не восполнить ничем. Но у тебя есть главное — ты помнишь своих родных, потому что видел их лица, слышал их голоса, их улыбки. А у меня нет и этого. — Ваш сын не был с Вами рядом? — нежные глаза распахиваются шире в изумлении, и юноша чуть тянется вперёд, ближе к женщине. — Я видела его лишь дважды: когда он родился… и когда хоронила. — И Вы совсем ничего о нём не знали? Как он жил, чем занимался, о чём мечтал? — Я хотела узнать об этом у тебя, Мичи. — У меня?! Но… как я? — Мичи запинается, вздрагивает и сам не замечает, как слеза горошиной скатывается по щеке. Он отшатывается от женщины, как от огня. Ком застревает в горле, не давая продохнуть, и весь вид его, затравленный и сломленный, заставляет женщину плакать сильнее. — Как звали Вашего сына, Аси-сама? Вместо ответа Аси медленно отворачивает взгляд в сторону могилы. Мичи следует за ней, глазами впиваясь в серо-зелёный с прожилками камень, лишь сейчас замечая выгравированную надпись. — Сайто-но Йоши Чикара, — тихо шепчет женщина дрожащим от слёз голосом и всхлипывает сильнее, когда слышит приглушённый вой юноши. Прижатые ко рту кулаки, в которые Мичи впивается зубами, не помогают, и потому юноше не удержать крика в себе: перед ним могила его любимого, его альфы, мужчины, что должен был стать его мужем, его судьбой! И то, что он сын этой чужой и ненавистной женщины, абсолютно неважно. Важно, что он был и есть в его сердце, сейчас и всегда. Глаза от слёз ничего не видят, но дрожащая рука тянется к гравировке имени, проводя пальцами по ним. Голова юноши обессиленно падает на грудь, и он прячет лицо в ладонях, в отчаянии и неверии качая отрицательно. — Но как?! — доносится приглушённо сквозь слёзы. — Как так возможно? Мастер Чикара был Вашим сыном? — Он и сейчас мой сын. И я невыносимо виновата перед ним! Виновата уже тем, что родила его, обрекая на худшую из жизней, на страдания и муки! И мне не вымолить за это прощения никогда! — Неправда! — юноша отрывает руки от своего лица, огромными и сияющими от слёз глазами смотря на женщину. — Нет! Неправда! Его жизнь, возможно, и не была лёгкой. Мастер Чикара вырос в детском приюте, но рядом с ним был верный друг и учитель. Рядом с ним были люди, которые… любили его, — на последних словах голос юноши становится тише, а сердце стучит так, что, кажется, слышно всем вокруг. — Я его любил, — признаётся омега, — и восхищался им, как никем другим. Он очень многое для меня сделал. Он мой сенсей. — Я знаю — мягко улыбается женщина. — Мой сын был почитаемым человеком, заслужившим уважение многих. О нём скорбели искренне на похоронах его друзья и ученики. Я перенесла его прах сюда, на мой остров, — Аси смотрит с невыносимой тоской и любовью на могилу сына и сама проводит ладонью по высеченному на камне имени. — Я посеяла семя этого могучего дерева гинкго в его останках. Оно прорастёт в нём и станет продолжением жизни моего незабвенного Тэцуя. Именно так я назвала его при рождении. А через два поколения дух моего сына станет божеством, которому будут поклоняться его потомки. А ещё через двадцать он возродится вновь в круговороте жизни, как и каждый из нас. Женщина умолкает, на какое-то мгновение падая в собственные мысли, но выдыхает скорбно и продолжает: — Я также знаю, что мой сын был для тебя не только учителем, — Аси дотрагивается до рук юноши, накрывая их своими ладонями. — Его убили в день вашей помолвки. На этих словах Мичи рыдает сильнее, сам сжимая в ответ руки женщины. Он прячет взгляд, но не может скрыть боли, плещущейся в них. — Он был моим альфой, — навзрыд плачет омега. — Я мечтал о семье рядом с ним, о детях… Наших детях. — Мне невыразимо жаль, что я не увидела вашего счастья с ним, Мичи. Я знаю… Я чувствую, что он был счастлив рядом с тобой. И так не хочется говорить, что так распорядилась судьба. Но я сама знаю, насколько жестокой она может быть, мой мальчик. Потеряв любимого, я потеряла веру, но обрела надежду, когда ждала сына и хотела подарить ему всю любовь, что была во мне. Но даже этой призрачной надежды я лишилась, когда мой брат… Таканэки отнял у меня едва родившего сына, а вместе с ним и желание жить. Но есть кое-что… — Аси умолкает, ладонями обхватывая лицо плачущего юноши, и смотрит в его глаза. — Есть тот, кто дарит мне новую надежду, — ты, Мичи. — Я? Чикара мёртв! — Но Юдзуру жив! И дышит лишь тобой! От услышанного юноша замирает, даже плакать перестаёт, вздрагивая всем телом, и хватается за руки женщины. Глаза, покрытые пеленой слёз, рассеянно блуждают, выдавая рой мыслей, кружащих его голову. В этот миг он абсолютно забыл: Юдзуру — сын госпожи Аси, а значит, он брат Чикары! — Боги! — короткий вскрик срывается с губ, и взгляд стремительно падает на урну с прахом. — Я не… Я чуть было не убил его! — Небеса бы этого не допустили, — мягко успокаивает его женщина. — Мичи, прошу тебя, помолись за душу моего усопшего сына и спаси душу другого. Только тебе это под силу. Никому более, даже мне. А Мичи немеет вмиг и даже дышит через раз: столь сильно скрутило его потрясение услышанным и осознанным. Одна мысль сменяет другую быстрее молнии, и Мичи не знает, за какую из них зацепиться. — Я знаю, что ты примешь верное решение, Мичи, — Аси шепчет тихо, мягко касаясь его руки, видя, в каком смятении находится юноша. — По-другому не может быть. Аси медленно поднимается с колен. Едва весомо оглаживает лицо юноши и уходит, оставляя юного омегу одного рядом с могилой. Каким бы горестным не был её взгляд, он становится стальным, когда женщина смотрит на Сана, твёрдым кивком приказывая оставить Мичи одного. Тот, скрипя зубами, покорно опускает голову в знак подчинения и уходит вслед за госпожой. Ещё несколько долгих минут юноша сидит, понурив голову и плечи, весь в своих мыслях и воспоминаниях. И впервые они не приносят боли, а лишь светлую тоску. Мичи вспоминает не кровь и пули, не огонь, уничтоживший его дом и поглотивший тела погибших… Он вспоминает лица своих родных: улыбку папы и взгляд отца, смех Джиро и мягкий свет глаз Ичиро. Он вспоминает свой дом: широкую лестницу с пролётом, стеклянные двери в сад, белый кабинет отца, огромный стол в столовой, где они все сидели за ужином. Он вспоминает… и улыбается, пусть с горечью и сквозь слёзы, но улыбается. Он помнит ароматы, помнит цвета и краски… Помнит скорость и ветер, помнит дни и ночи, и не хочет забывать никогда. Знает, что не забудет никогда. То, что альфа стоит рядом с ним, юноша понимает лишь краем сознания, неосознанно вдыхая его аромат. Юдзуру медленно опускается рядом с ним, также смотря на сизый камень могилы. Они сидят в тишине, лишь чуть свистящая мелодия падающих листьев гинкго нарушает её. Мичи знает, они думают об одном и том же, вспоминают одного и того же — Чикару. — Ты непохож на него… Никак, — голос юноши, охрипший от слёз, а глаза наливаются усталостью, но он не может отвести взгляд от камня. — Я знаю, что ты не о внешности говоришь, — столь же тихо и хрипло доносится в ответ. — Да, мы с ним непохожи совсем. Но у нас есть нечто общее. Мичи впервые оборачивается к нему, смотря на альфу так близко. Ни одной черты, повторяющей линии Чикары: ни в лице, ни во взгляде, ни в голосе. Юдзуру наклоняется ещё ближе и смотрит глаза в глаза. — Мы оба слышим твой аромат, Мичи. Сердце бешено бьётся в груди, и дыхание сбивается, когда альфа видит, как мгновенно расширяются зрачки в глазах омеги, затапливая золотистую радужку. Кажется, юноша сейчас потеряет сознание, и он выдыхает судорожно, чуть ли не сгибаясь пополам. Руки мужчины сами тянутся к нему, подхватывая крепко, а юноша неосознанно цепляется за них. Несколько секунд непонятных объятий, а потом они снова смотрят друг на друга… Есть ли в мире сила, решающая, чему быть и когда этому прийти? Кто или что проводит линии, отрезает черту, ставит точку и разбавляет многоточием? Вопросы, что ставит разум, вряд ли примет ответ сердца — мы, только мы! Только наши желания, только наши страсти решают, когда и чему с нами быть. Ведь из-за них люди порой делают то, на что не способно ни одно живое существо в мире — меняют всё вокруг себя и сами меняются внутри. В какой-то момент внутри омеги совсем крохотной точкой появляется росток из сомнения и надежды? Прямо сейчас, смотря в чужие глаза, совсем незнакомые, но с тем же огнём, что когда-то горел в других, любимых глазах! И задавить бы этот росток в зародыше. Ведь омега знает: едва оно разрастётся, оплетая мысли и чувства юноши, всё вокруг станет совсем другим: и чуждое станет родным, и ненавистное станет любимым. Есть ли в мире сила, решающая, чему быть и когда этому прийти? Кто или что проводит линии, отрезает черту, ставит точку и разбавляет многоточием? Вопросы, что ставит разум, вряд ли примет ответ сердца — мы, только мы! Только наши желания, только наши страсти решают, когда и чему с нами быть. Ведь из-за них люди порой делают то, на что не способно ни одно живое существо в мире, — меняют всё вокруг себя и сами меняются внутри. — Есть ещё кое-что… — тихо шепчет омега, но умолкает, зная, что альфа продолжит за него. — Я тоже бесконечно люблю тебя. Это совсем не те слова, что ожидает услышать омега, но молчит в ответ, потому что знает — и это тоже правда. Он совсем не замечает и того, что их руки всё ещё переплетены. Юноша настолько вымотан слезами, воспоминаниями и вновь пережитой потерей, что не сопротивляется, когда его притягивают ближе, мягко опуская светловолосую голову на сильное плечо. Мичи смотрит на сизый камень, вдыхая аромат чужого-родного альфы, и думает о том, видит ли их душа Чикары? Радуется ли она, смотря на двух своих самых близких людей? И столь удивительно услышать хриплое: — Он видит нас… И рад, поверь мне. Поверить? Может начать с этого? Ведь с веры и начинался весь этот мир! Вера дала силы и надежду! Вера вела к любви!.. — Верю.