*
Почти все покидают место встречи, за исключением нескольких омег, сопровождающих лидера «Сукебан». Тот и не торопится, явно задумавшись кое о чём, в сомнениях крутясь перед своим байком. Тонкая рука в кожаной перчатке неуверенно сжимает трекер руля, когда Кёнсу оборачивается к Хироки. — Поехали со мной. Ничего более он не добавляет, сразу давая по газам и срываясь с места. За ним устремляются его соратники, как и Хироки. Он мало что понимает, но видит сомнения и неуверенность старшего, когда тот приглашает его за собой. Едва они заезжают в Харадзюку, сопровождающие лидера байки по одному исчезают в разных переулках, пока Хироки не осознаёт, что едет за Кёнсу один. Они останавливаются у небольшого двухэтажного строения, выкрашенного в белый цвет и огороженного аккуратной калиткой. За ним начинается совсем крохотный, но красивый и ухоженный палисадник, где цветут белые цветы разных сортов и видов. Видимо, тот, кто проживает в этом доме, любит белый цвет во всех его проявлениях. Так думает Хироки, пока проходит во двор. Но когда замечает, как Кёнсу своим ключом открывает гараж, замирает в изумлении, понимая, что это дом самого лидера «Сукебан» До Кёнсу. Он удостаивается чести быть приглашённым в его дом. — Проходи, — коротко бросает старший. На его красивом лице всё то же сомнение, проскальзывающее в неловких движениях и медленной походке. Белое лицо становится ещё бледнее, когда Хироки проходит в небольшую гостиную, а чьи-то приглушённые голоса доносятся с верхнего этажа. Буйство белого продолжается и в доме: нежно-кремовые обои, светлая мебель, белые шторы и повсюду цветы. Невероятный контраст реальности и выдуманного образа «сукебан». Юноша, не стесняясь, осматривает интерьер горящими глазами, показывая, насколько ему здесь нравится. Но лёгкое недоумение читается в глазах омеги, всё ещё не понимая, зачем Кёнсу привёл его к себе домой. Ведь не просто же, чтобы показать интерьер, а для серьёзного разговора? Хироки не успевает задать свой вопрос, как по лестнице, обитой бежевым ковролином, спускается пожилой, но довольно хорошо сохранившийся для своих лет омега. Он держит на руках ребёнка, которому не более двух лет. Кёнсу улыбается широко и идёт навстречу старшему омеге, а ребёнок радостно тянет к нему руки. Звонкое «папа» приводит Хироки ещё в большее замешательство. Нет, он не удивлён самим фактом наличия ребёнка. Кёнсу — омега и имеет полное право на семью, но то, что Хироки фактически чужой для него человек, допущен в эту семью, становясь свидетелем почти интимной сцены, для юноши — невероятный факт. Он бы, наверное, так и стоял с разинутым ртом и хлопающими ресницами, так и не проронив ни слова, если бы сам Кёнсу не подозвал его ближе. — Это мой папа, — мягко кивает на старшего омегу Кёнсу, а Хироки кланяется почтительно, лепеча, как рад знакомству и какой у них великолепный дом. Старший и сам смотрит доброжелательно на гостя, но взгляд, брошенный на сына, всё же немного настороженный. Хироки после короткого разговора со старшим омегой переключает всё своё внимание на ребёнка. Да и как на него не отвлечься, когда на тебя во все свои огромные серые глазки смотрит такой невероятный маленький человечек. Глаза как у папы — это точно, такие же большие, в обрамлении длинных пушистых ресниц, а волосики рыжие, как закат над глубоким заливом. Такие же непослушные прядки были у Тэёна. И такой же чуть вздёрнутый носик, как и уши с вытянутыми мочками. И взгляд, обращённый на Хироки, слишком серьёзный, чуть отдающий печалью, точно такой же, как у… Сердце юноши вмиг обрывается, что становится даже больно в груди. Безумная догадка проскальзывает в сознание омеги, от понимания которой его всего обдаёт жаром и ноги подкашиваются. Глаза, повлажневшие от подступающих слёз, смотрят с таким страхом и надеждой, и дрожащие губы пытаются что-то шептать, хотя юноша ни слова не может вымолвить из-за стянутого спазмом горла. Кёнсу сам не выдерживает, прячет взволнованный взгляд под ресницами и крепче прижимает к себе ребёнка. Его папа подбадривающе сжимает плечо сына, взглядом давая понять, что всё правильно. — Это Ючиро, — выдыхает Кёнсу, смотря на плачущего омегу. — Мой сын… и Тэёна. Хироки больше не сдерживает себя: скулит в голос, зажимая рот кулаками, и не может остановить поток горячих слёз. Его обнимает папа Кёнсу, прижимая к своей груди, утешая словами, что всё хорошо. Внутри всё взрывается и клокочет от невероятной боли и всепоглощающего счастья. Ребёнок слегка пугается такой бурной реакции со стороны взрослого и начинает хныкать, заламывая бровки и морща носик, всем своим личиком показывая, что скоро последует примеру Хироки. — Не плачьте, Хироки, — всё же утешает омегу папа Кёнсу, утягивая его на мягкий диван. — Мне о Вас Кёнсуни ещё вчера рассказал. И я честно рад, что Вы обо всём узнали. Господи, Кёнсу, ну ты-то чего плачешь? — старший смотрит на своего сына укоризненно. — Ребёнка напугаешь сейчас, прекращай. Вчера не наревелся ещё? Кёнсу садится в кресло напротив Хироки, постепенно затихая, и взгляд его немного виноватый, словно просит прощения за что-то. Хотя Хироки понимает — он не перед ним кается, а перед Тэёном. — Я оставлю вас, — старший омега поднимается, сунув в руки Хироки салфетки. — Поговорите, я побуду с Ючиро. Старший протягивает руки к ребёнку, намереваясь забрать с собой, но Хироки горячо сопротивляется. — Пожалуйста, если можно… Позвольте мне посидеть с моим племянником. Можно… Можно мне просто посмотреть на него, пожалуйста? Старший кивает согласно и уходит на кухню. Щёлкнул тумблер чайника, глухим звоном шумят чашки и тарелки, пока омеги затихают в гостиной. — Я… Я не знаю, с чего начать, — Кёнсу говорит первым, всё ещё не поднимая заплаканных глаз. — Между нами ничего не было, кроме одной единственной ночи. Так закрутилось всё от одного только взгляда друг на друга, — улыбка омеги отдаёт болью, когда успокоившийся ребёнок начинает играться с его пальцами. — Тэён… был здесь лишь несколько дней по своим делам. На одной из вечеринок мы встретились, выпили, разговорились и даже гоняли на байках по ночным дорогам. Он тогда и предложил составить тот договор. И мы, чуть пьяные и безбашенные, подписывали, смеясь, абсолютно не воспринимая всерьёз слово «смерть». Никто из нас не думал, что когда-нибудь нам придётся столкнуться с этим. Но, видимо, Тэён был мудрее и дальновиднее нас, предусмотрев и такой исход. Кёнсу выдыхает шумно, и ребёнок на его руках смотрит своими серыми глазками внимательно, чувствуя, что его родителю плохо сейчас. — Его как будто подменили со вчерашнего дня, — продолжает старший. — Обычно такой подвижный и шумный Ючиро словно знает, что его отца больше нет. Когда я вернулся домой и посмотрел на него, меня просто прорвало, проплакал всю ночь и утро. Хотя понимаю, у меня нет права оплакивать его, ведь я для него практически никто. — Ты омега, что родил ему сына! — Хироки вскрикивает в сердцах и снова заливается слезами. — Мне так жаль, что я не знал этого раньше. Жаль, что Тэён не знал этого! Но я прямо сейчас счастлив! Жизнь моего брата не оборвалась бесследно! У него есть сын! И это благодаря тебе, Кёнсу! — Я не мог и не хотел говорить о ребёнке. Да и как бы? Что бы сказал ему? Обязывать Тэёна к чему-либо, навязывать ему ненужного ребёнка я бы не посмел. Это только моё решение. — Ты ведь сам знаешь, что мой брат не был таким. Если бы ты не чувствовал этого, не оставил бы ребёнка, ведь так? — Так, — обессиленно соглашается старший, умолкая на несколько долгих секунд, позволяя себе унестись в своих воспоминаниях на три года назад, в ту невероятную ночь, когда позволил своему сердцу и своему телу довериться рукам альфы и забыться в его ласках и поцелуях. Да, он действительно чувствовал это. Тэён был его альфой, мужчиной, которому он бы отдал всего себя. Но у обоих были обязательства, прежде всего перед людьми, что доверили им свои жизни, и так безрассудно окунуться в чувство, новое и столь сильное, они не могли. Но омега ни разу в своей жизни не пожалел о пережитом. И маленький Ючиро — это лучшее, что есть в его жизни. Ради него он пойдёт на всё. — Можно мне взять его на руки? — Хироки просит несмело, а глаза горят невероятным желанием обнять ребёнка. — Конечно, — мягко улыбается старший, подходя ближе к привставшему с дивана юноше. — Знакомься, малыш, это твой дядя Кудо Хироки. Поздоровайся с ним, ты же воспитанный мальчик? — Здравствуйте, Хироки-сан, — тонкий голосок впервые доносится до юноши, вызывая новый поток эмоций. — Здравствуй, Ючиро. Я очень счастлив познакомиться с тобой, — Хироки снова плачет тихо, когда берёт ребёнка на руки, широко улыбаясь от приятной тяжести и совсем тонкого аромата лемонграсса — аромата маленького альфы. — Ты правда мой дядя? — немного настороженно звучит вопрос, и серые глазки смотрят пытливо. — Да, я твой дядя Хироки. И с этого дня ты мой единственный и дорогой племянник, которого я буду любить и оберегать больше всех на свете. — Идёмте пить чай, — доносится с порога кухни тихий голос старшего, что с улыбкой смотрит на них. — Поплакали и хватит. Время познакомиться нормально, по-человечески, за чашкой ароматного чая. Они и не замечают, как быстро подкрадывается вечер, сидя на белоснежной кухне за беседой. Хотя нет-нет, да слёзы снова проскальзывают на их щеках. Хироки рассказывает о брате, о том, какой яркой и насыщенной была его короткая жизнь и то, как за это время он успел оставить о себе добрую память своей заботой и вниманием ко всем близким. Особенно к Хироки. Кёнсу тих и скромен, хоть и не скрывает, с какой жадностью впитывает каждое слово о Тэёне. Всё-таки он большой дурак, раз не может выпустить из сердца это мимолётное увлечение, ничего не значащую интрижку. Хотя омега прекрасно понимает: это не было чем-то незначащим ни для омеги, ни для альфы. И сидящий сейчас в детском кресле рыжеволосый мальчуган — лучшее тому доказательство. Хироки остаётся с ними до поздней ночи, вызвавшись искупать и уложить в кроватку Ючиро, и не хочет слушать уговоры ни папы, ни сына До. Хироки впервые держит на руках такого кроху, впервые купает в тёплой ванночке, осторожно намыливая крохотные ручки и ножки, обливает потемневшие от влаги рыжие прядки. В груди всё сжимается и трепещет одновременно. Неожиданная радость и надежда, обрушившиеся на него в виде двухлетнего малыша Ючиро, перевернули весь его мир. Омега не верит, что всё это наяву, а смотря, как медленно слипаются серые глазки, снова плачет от счастья. — Останешься на ночь? — Кёнсу тихо шепчет, мягко касаясь плеча омеги. — Спасибо, но не могу. Я вернусь к своему альфе, не хочу оставлять его. — Это правильно, — понимающе улыбается старший. — И раз ты это понимаешь, то я за тебя спокоен. Не оставляй его, а самое главное — верь. Я видел твоего альфу, и даже по его глазам могу сказать: он глубоко любит тебя. — Я… — Хироки выдыхает протяжно, утирая высыхающие слёзы. — Я, кажется, обидел его, о чём очень жалею. И не знаю, как ему сказать об этом. — Ты что сделал? — непонимающе хмурится Кёнсу, смотря на рыжеволосого. — Омори позвал меня замуж, сказав, что мечтает о нашей семье, о ребёнке… — И ты отказал своему альфе? — ещё больше хмурится старший, чуть повышая свой голос. — А что я должен был сказать? Согласиться выйти за него сейчас? Рожать ему детей, когда вокруг столько потерь и врагов? — Да! — в сердцах шипит старший, но, заметив, как дрогнули ресницы спящего Ючиро, чуть успокаивается. — Именно! Ты сам себя сейчас слышал? Сейчас именно то время, когда никто из нас не может быть уверен, что с нами будет завтра. Разве это не повод прислушаться к своему сердцу и брать от жизни всё, что она нам даёт? Именно так я поступил когда-то, когда узнал, что новая крохотная жизнь бьётся у меня под сердцем. И никогда об этом не жалел. Не пожалей и ты, Хиро! Будь смелее и, прежде всего, перед самим собой. — Омори рискует многим, — Хироки выдыхает устало, смотря на спящего ребёнка. — Всё, что он делает — только из-за меня и ради меня. Так как я могу обременять его большей ответственностью, чем есть сейчас? — А если он сам будет рад этому? — мягко улыбается старший. — Помнишь, что я сказал тебе: верь ему. Хироки снова вздыхает, понимая, что Кёнсу всё же прав. У него нет никаких сомнений не верить своему альфе. В глубине души у омеги те же желания, те же тихие мечты о семейном уголке. Несмотря на свой слегка стервозный характер и повышенную эмоциональность, ничто омежье ему не чуждо, но… Всё же, видимо, для этого он не готов.***
Полгода спустя. Восточно-Китайское море. Острова Наха. Они договорились встретиться на рассвете. Едва первые лучи появляются над ровной водной гладью, Мичи выскальзывает из комнаты, бесшумно отодвинув сёдзи, и направляется сразу к каменному пирсу. Сан ожидает его у катера. Снова взгляд мужчины устремлён к «просыпающемуся» небесному светилу. И он вовсе не смотрит на приближающегося юношу. Ему достаточно чувствовать аромат. Впервые за эти полгода Мичи покидает остров. И также впервые по воде. И это потрясающе ново для него. Он много раз плавал на яхте отца в Токийском заливе и в Японском море, но впервые в океане, огромном, бескрайнем океане, сияющем в лучах утреннего солнца. Сан не говорит, куда они плывут, да и Мичи не спрашивает. Теперь он воспринимает его как своего наставника. Сан обучил его особой технике медитации и основам тех навыков, которыми владел сам. Мичи ему благодарен. Для него Сан действительно стал учителем, воплотившим в себе образы всех предыдущих: отца, старшего брата, любимого альфы. Хотя Сан не стал для него ни тем, ни другим, ни тем более третьим. Мичи бросает свой взгляд за спину, оглядывая исчезающий в утренней дымке «Безымянный» остров. Рэн ещё вчера отбыл с госпожой Аси на континент. Их состоявшийся накануне разговор он так и не услышал, а Рэн, задумчивый и утонувший в собственных сомнениях, так ничего и не сказал. Значит, не время. Они встретятся вновь, и старший сам обо всём расскажет. А пока их обоих ждёт испытание: Рэна — встреча со своим прошлым, а его самого, как ни странно это звучит, с будущим. Сан за всё время их плавания не роняет и слова. Лишь прибившись к небольшому деревянному пирсу зелёного острова, говорит коротко: — Поспешим. Нам надо успеть до прихода мастера. Весь их путь пролегает по узкой дорожке, протоптанной десятками ног, заботливо выложенной деревянными досками. Вокруг них просыпается и начинает новый день небольшое селение, состоящее лишь из нескольких десятков домов, но Мичи не может осмотреть всё в должной мере. Они достаточно спешат, и Сан всё время подгоняет вперёд. Селение остаётся позади, и далее их путь пролегает через небольшую бамбуковую рощу, звонко шелестящую молодыми побегами в утренней тишине. Дорожка становится ещё более узкой и извилистой и ведёт через высокий холм. Вся природа вокруг традиционна для юга Японии: тропический влажный климат с обилием сезонных дождей рождают невероятно пышную зелень с яркими пятнами ароматных цветов. Водопады и небольшие пруды изумительно вписываются в эту местность. Но даже этой картиной не может полюбоваться юноша, всё дальше утягиваемый вглубь острова. Наконец перед ними открывается ещё одно поселение. Скорее даже не поселение, а целое дворовое хозяйство, наподобие старинных мастерских, которых когда-то в средневековой Японии было много. Сейчас такие дворы даже в островной части страны являются редкостью, хотя каждая ремесленная мастерская ценится на вес золота. Какое-то хозяйство славится производством тончайшего фарфора, другое — созданием особых красок для тканей, а здесь, судя по всему, кузнечный цех. Мичи бегло осматривает открытую кузницу: плетёные корзины с углём и глиной, стоящие у стен, несколько строений, в которых стоят чаны с водой разных цветов, навес с лежанками и один большой, по сравнению с другими, минка. — Идём, — Сан устремляется к одному из низких строений, настежь распахивая калитку. Мичи сменит за ним. — Быстрее прибери и подготовь здесь всё. — Что? — юноша озирается вокруг, понимая, что это что-то наподобие кухни, но всё такое пыльное, старое, словно всем этим никто не пользуется очень долгое время. — Быстрее! Нет времени! Ты должен всё успеть! Это твой первый экзамен. — Да, — Мичи пугается слов старшего, смотрит выпученными глазами, чувствуя, как начинают дрожать руки. — Что мне делать? — Разведи огонь, вскипяти воду, приготовь посуду. Здесь всё должно сиять чистотой, а чай должен быть готов к приходу мастера. — Да! Сейчас, — юноша начинает метаться меж стеллажей, начиная греметь посудой. Ни о каком водопроводе и речи нет. И об электропечи тоже. Потому Мичи бежит за водой к лохани, черпая её ведёрком. В считанные минуты котелок для кипячения воды сияет, глиняные плошки и пиалы избавляются от слоя пыли, а низкий столик отскоблен от грязи. Проблема возникает с разжиганием огня. Ни спичек, ни зажигалки, а Сан словно исчез, хотя он всего лишь стоит за калиткой. Но от накатывающей паники юноша не может различить ничего. В один момент он замирает, выдыхает, прикрывая глаза, и просто вспоминает, где он находится. На кузнице! А значит, здесь плавильная печь, а в печи — горячие угли. Лицо покрывается сажей, серая пыль оседает на руках и одежде юноши, пока он разгребает её совком, вынимая ещё не остывшие угли из самой середины. Мичи сам себе удивляется и не может осознать, что делает всё на автомате. И откуда он знает, как всё это делать: разжигает огонь от углей, подвешивает котелок над открытым огнём, заваривает чайные листья, обнаруженные в одной из коробочек. Он не понимает. — Двадцать первый век на дворе! Какой, к чёрту, огонь и вода в котелке? Что я тут делаю? — совсем тихо бубнит себе под нос омега, старым веником подметая такой же старый дощатый пол. — Поспеши, — откуда-то со стороны доносится голос Сана. — Я вижу, как зажглась свеча в окне дома мастера. «Свеча? Мы в средневековье попали? У бедного старика нет даже электричества?!» — мысль не успевает до конца затухнуть в сознании омеги, как булькающий кипяток привлекает его внимание. Плошка мелькает в руках юноши быстро-быстро, а кипяток переливается в пузатый глиняный чайничек с шипением, поднимая белёсые клубы пара. Распаренные чайные листья распускаются быстро, распространяя немного странный аромат, а Мичи едва успевает разлить напиток в пиалы, как снова слышит: — Сядь на колени, склони голову перед мастером и не смей произносить ни слова, пока мастер не разрешит тебе. Мичи охает, в последний раз окидывая быстрым взглядом чайный столик, и падает на колени рядом, складывая руки перед собой под идеальным углом в сорок пять градусов. Светловолосая голова опускается низко, и Мичи молится, чтобы складки его длинной куртки хаори не топорщились нелепо, потому что пригладить их он не успевает. Тяжёлые шаги раздаются совсем рядом. Сердце юноши бьётся бешено под горлом, чувствуя приближение мастера. Аромат глины и огня, въевшийся в кожу старого мастера, перебивают его собственный аромат. Мичи позволяет себе поднять глаза на уровень ног мастера, слыша, как половицы скрипят под ногами… в резиновых тапках и серых спортивных штанах?! Омега замирает, застыв взглядом на самых простых и дешёвых резиновых тапках на босую ногу. Ему велено молчать, но… Какого чёрта?! Великий мастер Ёсихара стоит перед ним в серых спортивках?! Мичи чертыхается про себя ещё несколько раз, когда над ним гремит басистый голос: — Сан, мать твою! Опять этот цирк с чаем?! Сколько раз ты это будешь повторять, а? Чёрт такой? Мичи перестаёт дышать, и сердце, кажется, не бьётся больше. Задушенный хохот доносится откуда-то сбоку, но юноша не смеет шевелиться. — Эй, пацан. Давай, вставай! — Ёсихара рукой теребит плечо омеги. — Ты это… не воспринимай всё так всерьёз. Этот придурок шутит так. Вставай. — Мастер, — Мичи всё же поднимает голову, чуть выпрямляя спину, но не поднимаясь с коленей. — Моё почтение Вам. — Да, да… конечно. Тебе тоже здравствуй, но встань всё же. Я тебе не глиняный божок, перед которым надо кланяться. А Сан ещё получит своё. Тот уже и не скрывается: смеётся во всё горло, сгибаясь в хохоте, рукой опираясь на рукоять катаны. Мичи смотрит на Сана исподлобья, непонимающе, но быстро осознаёт, что альфа подшутил над ним, заставив поверить во всё это. Гневно засверкавшие карие глаза не сулят мужчине ничего хорошего, но юноша сдерживает себя. Перед ним всё же великий мастер-мечник Ёсиндо Ёсихара, и нужно сдерживать свои эмоции. — Да, сенсей, — Мичи вскакивает с колен, склоняется перед старшим, крепко прижав руки к бокам. — Ваш чай готов, мастер. — Чего? — Ваш чай. — А-а, хорошо, — видимо старший альфа и сам немного тушуется перед столь воспитанным омегой и, кряхтя, усаживается за низким столиком и с неловким «Кхм…» берёт пиалу с горячим чаем в руки. — Опять эта бурда! — кривит морщинистое лицо мастер, отпивая глоток чая. — Сан! Сколько можно? Ты бы хоть чайные литься поменял на более хорошие, что ли, а? Подсыпаешь эту гадость раз за разом. Ты точно у меня когда-нибудь дошутишься! — Ну, Ёсихара-сама, зачем Вы так? — деланно обижается альфа, хотя нет-нет, да прыскает от смеха, не сдерживаясь. — Я же от чистого сердца. — А мальчишку чего пугаешь? Заставил бедного прибрать этот старый сарай и разжечь дедовским способом огонь. Небось, стоял и смотрел, как он тут бегал в страхе, а ты смеялся в душе. — Нисколько, мастер, — снова притворно-покорный голос Сана вводит в заблуждение, как и вся его смиренная поза. — Это Мичи изъявил своё желание порадовать Вас и приготовил Вам утренний чай. — Эх! — в сердцах выдыхает старший, смотря на юношу, что и не пытается даже сопротивляться словам Сана. — Идём, малец, попьём настоящего хорошего чаю. А с тобой я ещё поговорю, — грозно выставленный палец указывает на Сана. До минка мастера буквально с десяток шагов, но и за это короткое время Мичи успевает рассмотреть старшего альфу, семеня за ним послушно и глаз с него не спуская. Ёсихара высок и строен для своих преклонных лет, и телосложение его богатырское: широкие плечи, сильные жилистые руки с чуть кривоватыми пальцами. Коротко стриженные чёрные волосы с редкой проседью обрамляют скуластое лицо с глубокими морщинами. Густые топорщащиеся брови нависают над темно-карими глазами. Широкий, чуть приплюснутый нос и пухлые губы. Таково лицо мастера. Старик услужливо пропускает омегу в дом и — о чудо! — включает электричество, что неярким светом распространяется в помещении. — Значит, «свеча в окне»? — нахмурившись, шипит сквозь зубы Мичи, тыча локтем в бок Сана, а тот снова давится тихим смехом. В комнате совмещаются небольшая кухня и гостиная. У стены фонит включённый телевизор. На татами лежат разбросанные подушки, в углу на полированном комоде лежит сложенный футон. Несколько сухих икебан стоят по углам. Вот и всё скромное убранство дома мастера Ёсихара. Чайник тоже электрический, но пиалы традиционные, под стать тем, что Мичи нашёл в сарае. Пока хозяин суетится с чашками, со двора его зовёт женщина, держа широкую плетёную корзину в руках. Ёсихара выходит к ней, коротко здоровается приветливо, а та беспрерывно раскланивается перед ним, выказывая всяческое уважение. Из плетёной корзины появляются свежеиспечённые лепёшки, чей аромат Мичи чувствует даже в комнате. — Мне приносят еду из посёлка, — поясняет мастер, и Мичи чувствует, что альфа почему-то смущается. — У меня не так часто бывают гости. Прошу простить за беспорядок. Мичи улыбается старшему, показывая, что нисколько не чувствует неловкость. — Там ванная комната, — кивает старший на боковую дверь. — Этот шутник заставил тебя возиться с углём, можешь привести себя в порядок, если хочешь. Мичи со словами благодарности ретируется в указанную дверь, с удивлением обнаруживая все блага современной цивилизации в виде водопровода и канализации. Всё-таки Сан сумел ввести его в заблуждение относительно этого острова и самого мастера в целом. Он не может удержать в себе тихого хихиканья, хотя, скорее всего, он смеётся над самим собой. Тихий разговор двух альф доносится до его ушей, но омега не прислушивается специально. Чашки уже наполнены ароматным чаем, действительно очень хорошим и вкусным, и Мичи с удовольствием поедает пышные лепёшки, окуная их в белый цветочный мёд. — Ты останешься с мастером Ёсихара, пока не будет готов твой меч, — неожиданно заявляет Сан за общим завтраком, получая в ответ удивлённый взгляд юноши. Тот переводит вопрошающий взгляд на старшего, лицо которого почему-то выражает всё ещё крайнюю степень смущения, будто старик впервые за долгое время встречает омегу. — Ты будешь жить в соседнем доме, не волнуйся, — мягко проговаривает мастер, но кто из них больше волнуется — тот ещё вопрос. — Я не буду Вас стеснять, Ёсихара-сама? — Мичи тоже явно взволнован этим событием. — Нет, — чуть нервно отмахивается рукой старший. — Просто… я впервые буду делать катану… для омеги. Мичи охает от такого открытия, не понимая, радоваться ли ему или бояться, но Сан спешит успокоить его: — Это большая честь, что мастер согласился. И ты ведь помнишь, что я говорил тебе когда-то: истинный воин принимает непосредственное участие в создании своего меча. У тебя будет эта возможность, Мичи. — Благодарю, мастер, — юноша порывисто вскакивает и кланяется старшему. — Полно, хватит кланяться! — старик отмахивается от юноши, словно от назойливого мотылька. — Может, ты даже пожалеешь, что согласился на всё это, парень, — и Ёсихара смотрит так пронзительно в глаза омеги, что Мичи понимает: он имеет в виду совсем другое, чем процесс создания меча. Омега не спрашивает у Сана, знает ли мастер-мечник о его истории и цели, но тут и думать не нужно, для чего воину нужен меч. Явно не на стенку вешать. А уж тем более тому, кого за собой привёл и за кого поручился Сан, — тем более. Мичи провожает альфу до деревянного пирса, получая от него напоследок слова напутствия и пожелания удачи. Мичи чувствует себя словно на пороге чего-то нового, словно он рождается заново, понимая, что с этого острова он уедет совсем другим. Вот только каким он будет, этот новый Мичи, он и сам не знает.***
Район Хуанпу. Шанхай. Китай Хуанси-Коу — широкая и полноводная река тёмно-синими водами тихо протекает через самое сердце Шанхая, разделяя огромный мегаполис на две половины, словно глубокая трещина на живом пульсирующем сердце. Но она же и даёт ему жизнь, наполняя живительной влагой его артерии и капилляры «города над морем». Каждое утро альфа встречает рассветы над этими тихими водами. Солнце освещает никогда не затихающий город, наполняя его новой энергией, закручивая очередной виток сумасшедшего дня. Полгода тянутся, словно вечность. Юдзуру рассыпается на осколки и заново собирает себя каждый день, что проводит вдали от своего омеги. Расстояние и время нисколько не приуменьшают его чувства, а, кажется, лишь сильнее разжигают в его сердце. Он немыслимо тоскует по омеге, и никто не восполнит его нежного и хрупкого образа, ничто даже отдалённо не сравнится с его восхитительным ароматом. Но не менее этой чувственной тоски по омеге мужчину накрывает странная грусть и душевная тревога по Чикаре, по брату, о котором он почти ничего не знал. И если любовь к Мичи является жаждой, то печаль по брату — словно что-то чужеродное, которое он упрямо отталкивал в первое время. Время проходит, а мысли остаются невысказанным, не выплеснутым сгустком на сердце. На короткое мгновение сознанием альфы овладевает мысль: а если бы Чикара остался жив? Что бы он сделал? Как бы поступил по отношению к нему и к Мичи? Смог бы отойти в сторону, отдать возлюбленного омегу другому, пусть даже и брату? Не смог бы! Никогда и ни за что! Даже брату! Мичи только его! Во всех мирах и перерождениях! Во всех их жизнях! Так предначертано небесами, так устроено Вселенной! Жить без Мичи — всё равно, что и не жить вовсе. Уже привычный в это время звук входящего вызова вырывает альфу из мыслей, и он без раздумий принимает звонок. Знакомый голос помощника желает доброго утра. Между Шанхаем и Токио лишь один час разницы во времени. Обыденная и почти знакомая информация об обстановке в городе и текущем положении дел на этот раз разбавляется новыми, но невероятно долгожданными словами, заставляющими сердце альфы забиться под горлом. —«Госпожа Аси-сама выйдет с Вами на связь через полчаса. Линия, как всегда, зашифрована. Приятного Вам дня, господин». — Минги, всё готово? — Юдзуру не может удержаться от преждевременного вопроса. — «Не всё, господин», — на том конце провода тоже в нетерпении. — «Но наше время близко». — Я рад это слышать. Мужчина возвращается в комнату, всё ещё залитую утренним солнцем. Престижный жилой комплекс Thomson Riviera на берегу реки Хуанпу стал временным прибежищем для альфы. Он не спешит зашторить огромные панорамные окна, подставляя своё полуобнажённое тело свету и теплу. Ханьфу пока что заменяет кимоно, и чёрный шёлк халата укрывает широкие плечи альфы, когда система «умного дома» уведомляет сигналом о приближении гостей. Юдзуру смотрит в монитор, немного недовольный тем, что разговор с матерью придётся отложить, потому что скоростной лифт поднимает на пятьдесят второй этаж гостя. Ключ-карта имеется только у одного, но в просторную гостиную входит тот, кого он точно не ожидает. Чёрные глаза впиваются в мужчину яростным взглядом, а смородиновый аромат оседает вокруг мальчика тяжёлыми феромонами. Джиро коротко кланяется, глаз не спуская с Юдзуру, сцепив руки поверх живота. Мужчине всегда кажется, что молодой альфа делает так, чтобы не вцепиться в его глотку. — Такео-дагэ приглашает Вас в Гуйлинь, — словно шипение разъярённой змеи, звучит обращение Джиро к старшему. — Передай ему, что сейчас я буду занят, но подъеду ближе к обеду… — Вы не поняли, — бестактно перебивает старшего Джиро, сверля того свирепым взглядом. — Вы отправляетесь со мной… Сейчас. И это не обсуждается. Юдзуру замирает, выжидающе смотря на мальчика. Что сдерживает его от отрезвляющей оплеухи или грубого замечания в сторону Джиро? То, что он брат Мичи! Ради своего омеги альфа и не такое потерпит. И, видимо, Юдзуру нужно завоёвывать доверие не только Мичи, но и его младшего брата. — Я отправлюсь с тобой. Только, позволь надеть что-нибудь. Джиро, ожидающий совсем другой реакции на своё вызывающее поведение и приготовившийся к новому, более яростному отпору, слегка опешивает. Он моргает несколько раз потерянно, на короткий миг становясь опять ребёнком, кивает согласно мужчине, но всё же берёт себя в руки, снова превращаясь во «врага номер один» для Юдзуру. Старший не заставляет себя долго ждать, быстро надевает свободную и неформальную для себя одежду, заменяя строгий пиджак и любимую белую рубашку на хоть и дорогие брендовые, но футболку и джинсы. Замшевые слипоны от Armani сменяют лакированные туфли-оксфорды, что остаются стоять в просторной гардеробной, как и дорогие платиновые часы, уступают место на запястье мужчины смарт-часам. Уже в лифте Юдзуру замечает, что Джиро рядом с ним держится довольно свободно и уверенно. И альфе не хочется связывать эту фривольность младшего с наличием у того за поясом двух великолепных пистолетов, прикрытых модным блейзером. Юдзуру позволяет себе впервые рассмотреть мальчишку так близко: его детский и в то же время мужественный профиль, проявляющиеся желваки под скулами, тонкие, красиво изогнутые губы, тёмные, слегка вьющиеся на концах волосы, широкую спину. И с удивлением подмечает, что малец вымахал за это время и стал почти что одного роста с ним. — Что? — нагло изгибает тёмную бровь мальчишка. — Удивлены, что я стал таким? Или лицо моё Вам не нравится? — Удивлён, — не скрывает альфа. — И лицо нравится. Ты очень похож на своего отца. А вот это зря. Едва Джиро слышит последние слова старшего, вмиг скручивает того, вжимая лицом в полированную поверхность лифта, и хрипит прямо в ухо, хотя приходится для этого приподняться на цыпочки. — Молодец, что подметил это, господин Айкава. И рассмотри моё лицо как следует, потому что оно будет последним, что ты увидишь перед своей смертью. Юдзуру, замерший в крайней степени изумления, всё же приходит в себя от проявленной наглости и без усилий изворачивается в хватке. Он с силой отталкивает от себя юношу, заставляя опомниться, и сам приводит себя в порядок, приглаживая волосы и одежду руками. — Я буду надеяться, что этого не произойдёт никогда, — тихо говорит Юдзуру, а Джиро снова криво и по-злому усмехается над ним. — Потому что хочу прожить долгую и счастливую жизнь и видеть, как и ты станешь счастливым. Двери лифта распахиваются, и старший выходит первым прямо на подземную парковку, где их уже ожидают люди Такео. Распределившись по машинам, они выезжают на освещённую солнцем территорию жилого комплекса и, миновав тройной ряд охраны, выезжают на кольцевую дорогу Луцзяцзуй, которую они проезжают за рекордные полчаса. Видимо, для эскорта клана Чон в некоторых местах перекрывают движение на трассе. А далее — тоннель Жэньминь, «ныряющий» под реку Хуанпу аж на целых пять с половиной километров. Уже в машине Юдзуру набирает матери сообщение, что разговор откладывается на неопределённое время, хотя самому альфе хочется этого меньше всего. Юдзуру не раз бывал в Шанхае и знает бизнес-центр мегаполиса с его высотками и площадками. Но, к своему стыду и сожалению, он ни разу не выезжал ни в один из национальных или общественных парков города. Ни времени, ни повода у него для этого не случалось. Парк Гуйлинь славится не только тем, что является классическим китайским садом с зигзагообразными мостиками, каменными скульптурами и более чем тысячами видов деревьев османтуса, но и тем, что в тридцатых годах прошлого века здесь находилась резиденция Хуана Рэнронга, главы известнейшей банды Шанхая. Теперь же в его дом переделан в чайхану — место для проведения чайных церемоний. И то, что Такео выбрал именно это место для их встречи, вовсе не удивляет Юдзуру. Альфа ожидает его на открытой террасе за великолепно накрытым для завтрака столом, наблюдая, как поднимаются по декоративному мосту его друг и ставший неожиданно для него таким близким названый брат. Он смотрит на младшего, сам не замечая, как застывает на нём взглядом, в очередной раз оглушённый биением собственного сердца. Джиро просто невероятно похож на него… Того, кого по невероятной глупости и самонадеянности потерял так трагично. В сотый раз альфа спрашивает себя: не обманывает ли он сам себя, пытаясь заменить потерянного человека чужим? Сможет ли он вновь пройти через это? Но более всего его тревожит то, что он делает с Джиро, в кого он его превращает. Юдзуру считывает с лица друга все тревожащие его мысли и сомнения, одолевающие его сердце. И когда присаживается за стол перед ним, то просто озвучивает их за него. — Зачем тебе Джиро, Такео? — Мы, кажется, уже говорили на эту тему. — То был не ответ. Как бы ты ни хотел представить его орудием своей мести, я же вижу здесь нечто большее. — Мы не будем сейчас об этом, Юдзуру, — натянуто улыбается Такео, глазами говоря другу, что лучше не затрагивать эту тему. — Я пригласил тебя сюда, в это невероятное место, чтобы ты насладился красотой и покоем… перед тем, как попрощаться со мной. Юдзуру не может скрыть улыбки. От Такео ничего не утаишь, и, кажется, он знает больше, чем сам альфа. Даже находясь за тысячу километров от Чайна-тауна и от Йокогамы, Такео контролирует практически всё и знает обо всём, что там происходит. — Ты говорил с моей матерью? — И не только с ней, — серьёзно смотрит на друга мужчина, умолкая, пока перед ними ставят дымящиеся пузатые чайнички и широкие пиалы из превосходного фарфора. Аромат хогча снова навевает воспоминания: о нелепых каштановых кудряшках, о квадратной и такой искренней улыбке, о бездонных золотых глазах… Об омеге, которого он совсем неожиданно сделал своим. — Таканэки перебирается в столицу, — ошарашивает своего друга Такео, меняя тему разговора. — Твой дядя собирается легализовать себя в политике и создаёт новую партию, платформой которой будет ныне лидирующая «Комейто», главой которой является небезызвестный нам сенатор Накамуро. — Он никогда не говорил мне ни о чём таком, — Юдзуру прячет мечущийся в непонимании взгляд. — Значит, не считал нужным посвящать в эти планы даже тебя, своего наследника, — ухмыляется Такео, возвращаясь к горячему чаю и отпивая отдающий горечью глоток. — Или его планами незаметно управляет кто-то, — хитро улыбается альфа. — Кому он оставит город? И почему я ничего не знаю обо всём этом? Минги плохо справляется со своей работой! — Думаю, я просто опередил их, твоего помощника и госпожу Аси-сама, — миролюбиво заключает Такео. — И перед тем, как ты покинешь Шанхай, я бы хотел расставить все точки над «i». В день, когда ты пойдёшь в открытую против Таканэки, меня не будет рядом. На это не рассчитывай. Но у меня будет своя игра, и она имеет те же цели, что и твоя борьба. Я не буду выступать ни против тебя, ни против твоей матери. — Мы можем вернуться вместе, — пылко восклицает Юдзуру. — Знаю, твоё возвращение в Чайна-таун ждут многие. И ты всё также найдёшь там поддержку. — Не сейчас. Джиро ещё не готов, — Такео кидает взгляд в сторону охраны, где стоит молодой альфа, и сердце Чона сжимается от вновь вспыхнувшей боли. Издали он ещё больше похож на него… — Его тату ещё не готово, — широко улыбается Такео, скрывая за улыбкой свои собственные переживания. — На набивку его дракона уйдёт ещё месяц, не меньше. — Всё-таки дракона? Скептичный взгляд Юдзуру забавляет Такео, хрипло смеясь с него. — А чего ты хочешь? Он японец, а не китаец! У него был свой клан, к уничтожению которого и ты, и я приложили достаточно усилий. — Ты хочешь вернуть ему клан? — догадка осеняет Юдзуру, заставляя вскинуть брови изумлённо, но Такео не спешит с ответом, вновь потягивая красный чай. — Отчасти, — более мужчина не добавляет ни слова, давая понять, что и эту тему он пока обсуждать не готов, и всё, что так или иначе связано с именем Джиро — тоже. — В Чайна-таун есть не только твои соратники, — снова Юдзуру пытается уговорить друга, но осторожничает, не до конца осознавая, может ли поднимать эту тему вообще. — Там твой омега. Взгляд Такео, горящий и полный какой-то тревоги, даёт понять, что Юдзуру затрагивает что-то трепетное и нежное для сердца альфы. Такео откидывается в кресле, в каком-то бессилии прикрывая глаза. — Прости, — Юдзуру и самому трудно говорить, потому что та же боль в его сердце. — Возможно, я не до конца понял сути ваших отношений, и, может, не стоит говорить об этом вообще, но тот юноша… Он говорил, что ждёт тебя. И его глаза не врали. — Вот уж точно не стоит говорить об этом, дружище, — как-то зло выпаливает Такео. — Этому малышу будет лучше без меня. — Ты велел поставить ему свою метку! — Только чтобы защитить! — нетерпеливо перебивает своего друга Такео. — Ты же видел, Юдзуру! Видел, какой он: невообразимый, неземной, чистый и сердцем, и мыслями! Самый прекрасный из тех, кого я видел в своей жизни! — Да, Эджи показался мне именно таким, — от Юдзуру не укрывается, как болезненно заламываются брови друга при упоминании имени омеги. — И знаешь что? Он отказался покинуть Чайна-таун, отказался уехать в безопасное место. Я хотел отправить его к своей матери с почестями, как твоего омегу. Но он отказался. Это ведь говорит о многом, — Юдзуру смотрит в глаза другу пристально, а после ухмыляется по-доброму. — Он очень испугался моего предложения. — Что? Почему? Ему что-то угрожало? — Нет. Он испугался, что ты не сможешь его найти. Что можешь потерять его, если он покинет квартал, — Юдзуру смеётся добродушно, а Такео не до смеха. Эджи действительно ждёт его, преданно и искренне любя. — Такой прекрасный человечек не заслуживает такого, как я. Он заслуживает лучшего. — Позволь это ему решать, дружище. Вернёмся со мной. — Нет. Об этом всё, — Такео поднимет руки вверх, словно сдаётся перед обстоятельствами. — Но ты-то сам? Что думаешь делать? В Йокогаме тебя не ждут, а жить, скрываясь за юбкой матери, тебе не к лицу. — Я возвращаюсь не к матери. Я еду к своему омеге. Громкий, несдержанный хохот проносится над террасой, пугая прислугу и настораживая охрану. Такео сгибается над столом от смеха, ещё и тычет пальцем в друга. Еле отдышавшись, всё ещё охая и поглаживая напряжённый от смеха живот, он смотрит на нахмуренного друга. — Ну, если едешь к своему яблочному омеге, то да, конечно, — не удержавшись, Такео снова прыскает от смеха, но виновато смотрит и поднимает руку в примирительном жесте. — Дружище, мой тебе совет. Если ты и вправду собираешься предстать перед Мичи, то для начала переименуй себя в камикадзе. Потом сделай пластику лица, вот чтоб прямо до неузнаваемости. Блокаторы прими, а лучше глотай их до конца жизни. Может, тогда и получится что-то. Пылкие советы друга не впечатляют альфу, что всё ещё хмуро смотрит своими чёрными глазами. Но всё же уводит взгляд в сторону, выдыхая обессиленно, понимая, что в шутке Такео есть доля правды. — Ради него я готов не только на такое. — Знаю я, — хрипло тянет Такео. — Ради него ты уничтожил всю его семью и убил его альфу, — он внимательно смотрит в темнеющее лицо друга, понимая, что задевает за самое больное. — Так что я верю, ты способен на многое. В том числе и на возрождение из пепла. Внимательный взгляд, которым Юдзуру смотрит на друга, говорит, что тот идёт в правильном направлении. — Ты должен измениться до неузнаваемости в его глазах: сгореть в огне, принести себя в жертву, показать, что ради его прощения ты способен на всё! Заметь, не любви, а прощения. А после положись на судьбу. Она лучше знает, когда и чему случиться в нашей жизни. — Лучшее в моей жизни уже случилось, — лёгкая улыбка расплывается на губах мужчины: — Я встретил своего омегу. — Я рад за тебя, дружище, — искренне улыбается Такео, понимая, что его друг счастлив, несмотря на удручающие, почти безнадёжные обстоятельства. — Но всё же на твоём месте я бы подумал о пластической операции, — не удержавшись, снова хохочет альфа. Несколько долгих и приятных минут они проводят среди зелени великолепного парка, позволяя себе напоследок насладиться общением друг с другом. Да и вкуснейший завтрак не остаётся тоскливо остывать на столе, медленно, но верно исчезая в желудках двух здоровых и сильных мужчин. Оба понимают: возможно, они ещё не скоро встретятся, и обговорить ещё нужно многое, но Юдзуру всё же не удерживается от вопроса: — Давно хотел узнать. Джиро ведь не знает о том, что его брат жив? Почему ты не сказал ему об этом? — Тогда бы я не смог его удержать. Да он бы просто сбежал! Зубами порвал бы всю мою охрану и переплыл бы море руками, — радостно гогочет Такео, но вмиг становится серьёзным, смотря пронзительно на друга. — Ты ведь не собираешься обрадовать своего омегу этим? Юдзуру позволяет себе несколько долгих секунд пощекотать нервы другу, но после говорит откровенно: — Не я спас Джиро, а ты. И это не моя прерогатива — сообщать хорошие новости о его брате. Хотя не скрою, узнай он о Джиро сейчас, это открыло бы его сердце для меня, и мне было бы легче заслужить его доверие. — Ты прав, это не твоё дело, — серьёзно заключает Чон. — Всему своё время, друг. — Да, — Юдзуру затихает, опустив глаза, в полной мере осознавая: перед своим омегой он один должен держать ответ. Никто более: ни Таканэки, ни Такео, только он сам.*
Снова альфа замирает перед солнцем, но уже закатным. Он провожает свой последний день в Шанхае, но уже с надеждой. Впереди ночной перелёт Шанхай — Йокогама. Именно туда альфа и вернётся, потому что его вотчина — это Йокогама. И он вернёт себе её, а после положит к ногам своего омеги. Солнце село, и в зеркальной поверхности панорамного окна альфа видит своё отражение. Юдзуру смотрит на себя внимательно, словно видит впервые, находя в себе новые черты: взгляд, в котором глубинная тоска и жажда, заострившиеся скулы, бледные губы, напряжённые плечи. Облик человека, готовящегося к решительному шагу. И ни оступиться, ни ошибиться он не имеет права. Юдзуру усмехается сам себе, загребая пальцами свои выбеленные волосы, вспоминая слова друга. Что ж, если ради Мичи нужно изменить себя, он это сделает.