*
Предзакатное солнце искрится в синих водах залива, и тёплый солёный ветер треплет рыжие прядки, пока омега поглощает с завидным аппетитом сладкие кристаллики конфет. Хироки всё же не изменяет себе, оставаясь таким же своевольным и шаловливым омегой, и выбрал вместо стула колени альфы, а взамен столовых приборов — пальцы Омори. Он без стыда и совести, наплевав на недовольно косящиеся на них взгляды, принимает с рук альфы сладкие кубики аманатто самых разных вкусов. А когда Хироки решает посмотреть, как они будут чувствоваться на губах Омори, парень и не собирается сопротивляться, лишь крепче прижимает к себе, целуя упоительно, пока красный от смущения официант не просит их прекратить. Тот удачно послан куда подальше, но и сами парни понимают: ещё немного, и они не смогут совладать с клокочущими в них чувствами. — Тебе обязательно нужно присутствовать в доме Хару? — голос альфы тих и низок, выдавая томление, играющее в его сердце, а глаза с манящей поволокой затаившейся страсти. Хироки плавится от этого взгляда, тает от такого Омори. И прямо сейчас готов послать весь мир к чёрту, лишь бы и дальше оставаться в этих сильных руках. — Нет… Необязательно, — голос предательски ласков, и карие глаза затуманены желанием, пока тонкие пальчики зарываются в густые чёрные волосы. — Брат будет волноваться, — юноша пытается зацепиться за последние остатки здравого смысла. — Я, наверное… поеду к нему в гараж, только мой байк остался у тебя. — Останься со мной! — от неожиданности Хироки вздрагивает. — Останься этой ночью со мной, Хиро. — Что-о? — Хирокиа снова обдаёт жаром, и он неконтролируемо дрожит в руках альфы. Он прячет взгляд, в котором желание перемешивается со страхом. — Хиро, ты ведь сам знаешь обо всём. Знаешь меня и то, что я чувствую к тебе. — И что же? — Хироки смотрит хитро. Он, правда, знает обо всём, но хочет, чтобы альфа шепнул ему страстно, сказал ласково, до боли сжимая его в своих руках. — Моё чувство к тебе — неизбежность, — шепчет альфа именно так, как и желает омега, страстно, хрипло. — Настигнет — и не скроешься, колючий мой, — так мягко затекает прямо в ушко, а руки сжимают с такой силой, что нет спасения. — Правда? — играет юноша, всё же пытаясь раздразнить своего альфу, чувствуя, как тот зарывается носом в его волосы. — Настигнешь и не скроюсь? Ну, посмотрим. Только… догони сначала. Выкраденный из кармана ключ сверкает в последних лучах солнца, а рыжие пряди рассыпаются по плечам, когда омега спрыгивает с крепких бёдер альфы, уносясь к пустынной набережной. И в этот момент мчавшемуся наперегонки с солнцем омеге кажется, что этот невероятный день — лишь начало чего-то нового и, несомненно, счастливого, а руки, поймавшие его — самые родные и любимые.***
Такеши мало помнит, как добирался до Лендмауер-парка. Глаза застилает пелена горечи и стыда. Прошлая ночь стала переломной в его жизни, за которую он многое передумал. А главное, осознал, он совершил непоправимое — отдал своего омегу, своего супруга в угоду своим амбициям и алчности. Такеши понимает, что вряд ли вернёт Рэна. Омега не простит, да и никто, наверное, не простит такого. Но он попытается… Попробует для начала простить себя, исправить всё, вернуть себе тот облик, какой был до того, как его поглотила его же собственная жадность. А после он вернёт и своего любимого, своего нежного супруга, завоюет его заново, покорит снова заботой и любовью. Мысли альфы дают ему надежду. Да только Такеши прекрасно понимает, во что он ввязался. Он попытался тягаться с жестоким и беспощадным «хозяином» Йокогамы Масахито Таканэки и проиграл, даже не начав игру. За это он заплатил слишком дорого. Снова золочёный лифт уносит его на шестьдесят восьмой этаж, где в кабинете, отделанном шикарным красным деревом, его ожидают сразу несколько влиятельных политиков, руководителей города, приближённых к Таканэки. Такеши уверенно садится перед ними в глубокое кресло, пряча свой больной взгляд за напускной маской победителя, а руки сжимая в кулаки. — Сенатор Накамуро, — Таканэки говорит первым. — Все условия нашего договора рассмотрены и обговорены с заинтересованными лицами. Думаю, мы можем подписать договор. Наш союз принесёт всем её участникам гораздо больше, чем мы рассчитываем. За спиной главы «Яматэ» стоит Юдзуру, чьи глаза блуждают по комнате, словно мыслями он не здесь. Такеши замечает его отстранённость, как и то, что третьего участника союза большого босса «Вошинво» здесь нет. Самого себя сенатор к союзникам не причисляет, что и озвучивает незамедлительно: — Союза не будет. Я не поставлю своей подписи ни под какими договорами. И сюда я приехал исключительно, чтобы сказать это. — Прошу прощения? — Таканэки замирает на полуслове, даже Юдзуру кидает свой недоумевающий взгляд на осмелевшего сенатора. — Вот именно, просите прощения, которого Вам, господин Масахито, не будет. Я знал, в чьё логово иду, но всё же глупо надеялся хоть на малое подобие порядочности в Вас. Я ошибся. Никаких дел более я не намерен иметь с Вами. — Вы точно ошиблись, господин сенатор, — Таканэки не скрывает накатывающей ярости, сверкая потемневшими глазами и сжимая кулаки поверх блестящей поверхности широкого стола переговоров. — Вы очень ошиблись, не до конца осознавая, с кем сейчас говорите… — Прекрасно осознаю. С гнусным и недостойным альфой… — А-а, — глава Таканэки не даёт договорить мужчине, поднимая напряжённую руку вверх. — Гнусный и недостойный тот, кто отправил собственного омегу на потеху чужому альфе, а сейчас строит из себя оскорблённого и обиженного! Вы сами на это подписались, а прямо сейчас подпишите и эти бумаги! — мужчина выдыхает после гневной тирады, снова откидываясь в кресло, сцепив пальцы перед собой. — С этого дня мы крепко повязаны, господин сенатор. Каждый Ваш шаг, каждое Ваше слово будет контролироваться лично мной. Вы теперь моё доверенное лицо перед общественностью, а за Вашей спиной буду стоять я. — Сенатор Накамуро, зря Вы так, — Юдзуру более спокоен, чем его импульсивный родственник. — Вы сами пришли на поклон к «Яматэ», а теперь пытаетесь идти на попятную. Некрасиво. Не стоит тратить слова и время. Всё уже решено. — Пусть даже так, неприглядно и малодушно, но я попытаюсь не допустить дальнейших ошибок… — Ошибкой было то, что Вы уже пришли сюда. Если Вам ещё дорог ваш омега, Вы примите условия, что предлагает мой дядя. Поверьте, таких щедрот мало кто удостаивался, — Юдзуру откровенно насмехается над политиком, попавшим в собственную ловушку, как паук в свою же паутину. И сколько бы Такеши не «дрыгал» грозно лапами, он и сам понимает — ему не позволят повернуть обратно. — Вы же сами этого хотели, сенатор Накамуро. Не так ли? — Юдзуру теперь откровенно смеётся, смотря своими бездонными глазами на чуть сгорбившуюся фигуру мужчины. Рука всё же дëргается, и пальцы обжигает роскошная «Visconti» из белого золота, когда Такеши подписывает драгоценной ручкой когда-то «драгоценный» для него самого договор, сейчас не имеющий уже никакого значения. Он и так пал в собственных глазах ниже некуда. Мозг лихорадочно обдумывает другие варианты отступления, но в один момент осознание накрывает его с головой. Ему не нужно никуда отступать, не стоит таиться, скрываться в тени. То, что сейчас происходит — это лучшее решение. Таканэки сможет победить лишь тот, кто сильнее его, а судьба дарит Такеши именно такой шанс — стать выше главы «Яматэ». Каким бы могущественным не был Масахито Таканэки, он был и остаётся преступником, которого он, будущий окружной советник в Парламенте страны, легко сможет победить. Нужно только принять правила игры, подчиниться обстоятельствам, а после подчинить всё себе. Эта мысль так будоражит альфу, что рука снова дëргается, а брови сходятся к переносице, словно от боли. Но Такеши быстро берёт себя в руки и с хмурым выражением подписывает бумаги, передавая их юристу, сидящему позади них. В тот же момент Юдзуру кладёт перед ним другие бумаги. — Это ваш текст, господин сенатор, который Вы произнесёте на сегодняшней экстренной пресс-конференции по окружному каналу, где Вы сообщите о слаженной работе силовых структур и законопослушных сторонников легальной власти и отметите, конечно же, корпорацию «Yamate Group», в частности, имя моего дяди и ещё нескольких влиятельных лиц, имена которых записаны в тексте. — Сегодня? Что за спешка? — Такеши кивает согласно, но смотрит потемневшими драконьими глазами. — Думаете, клан Киро можно уничтожить за один день? Следовало бы тщательно подготовиться и продумать всё наперёд. — Всё давно продумано и подготовлено. Вы просто пришлись ко времени и к месту, — Таканэки выдыхает, расслабленно откидываясь в кресле. — В Вашем выступлении должно быть указано также, что семья Хару погибла во время штурма их особняка, оказав упорное сопротивление правоохранительным органам, — Юдзуру прячет руки в карманы, пока говорит эти слова, боясь выдать своё волнение. — Семья? — Такеши снова в недоумении. — То есть… его супруг и… дети? — и получая подтверждающий согласный кивок, напрягается в кресле. — Я понимаю, что старший сын — наследник ответит за дела отца, но супруг и сын-омега? А младший — так вообще ребёнок! — Такеши сам себе удивляется, ещё вчера он поносил всё семейство Киро, а сейчас почему-то сердце тревожно сжимается. Тотчас в голове вспыхивают слова, произнесённые нежным и родным голосом: «В субботу я приглашён на помолвку к Хару…». Рэн! Он будет в особняке, который будут штурмовать люди «Яматэ»! — Это всё? — торопится сенатор, будто вспомнил срочные дела. — Я покину вас, если с бумагами покончено. — С бумагами всё, — Таканэки сверлит Накамуро тяжёлым взглядом, — но не забывайте, никаких несогласованных дел предпринимать Вы не будете. Кресло окружного советника Ваше, господин сенатор. Приступите к полномочиям в ближайшие дни. — Теперь всё? — Такеши снова поражается самому себе. Он услышал наконец-то заветные слова: «Кресло окружного советника Ваше», но почему-то ожидаемого восторга не испытывает. Скорее раздражение от всего, что происходит сейчас. Ему нужно к Рэн немедленно, пока он не уехал на церемонию. Он вынужденно пожимает руки альфам, присутствовавшим при подписании, и стремительно уходит. Такеши смотрит на свои шикарные электронные часы Seiko, единственную дорогую вещь, которую он себе позволил, отмечая, что уже перевалило за три часа по полудню. Альфа сразу набирает контакт в телефоне, хотя прекрасно осознаёт — ему, скорее всего, не ответят. Но всё же обречённо выдыхает, когда слышит, что абонент не обслуживается. — Рэн, ну что же ты? — Такеши упорно набирает номер снова и снова, но, понимая всю бесполезность, адресует следующий звонок своему секретарю, отменяя запланированные встречи и просит дозвониться до его супруга, а сам выезжает из Каннаи, направляясь в район Яматэ. Он должен перехватить Рэн, пока тот не отправился к Хару на эту проклятую кровавую помолвку.***
Мичи дрожит немного, хоть и сидит в горячей воде с ароматными мыльными пузырьками, и немного сходит с ума. Сегодня он официально становится женихом, а Чикара — его будущим мужем. Всё готово к скромной церемонии: белоснежная шёлковая рубашка, изящные украшения из белого золота и обручальное кольцо, которое он наденет своему жениху в знак преданности и любви. Всего лишь несколько часов, и омега увидит своего альфу. Внизу, в большой зале суетятся прислуга и организаторы. Пусть церемония немного поспешная, но Хару Акио постарался, чтобы всё было на высшем уровне. Старший омега даже пригласил небольшой камерный оркестр. Вокруг множество цветов разных оттенков белого, их аромат кружит голову в счастливом предвкушении. Подносы наполнены пока что пустыми бокалами, фуршетные столики — закусками, шампанское охлаждается, а вино ждёт своего времени в погребе. На церемонии будут присутствовать только члены семьи, родители Акио и несколько близких друзей, в числе которых Рэн и Хироки. Мичи, уже готовый, выпархивает из рук стилистов и спускается в общую залу, где вовсю командует его папа, а за ним едва поспевает помощник. — Оу, Мичи, тебе нельзя здесь быть! — Акио сразу замечает своего сына, хотя не обратить внимание на омегу невозможно. — Боже! Ты прекрасен, мальчик мой! — Папа, вообще-то это моя помолвка, — улыбается юноша, довольный комплиментом родителя. Он и сам себе сегодня нравится. — Спасибо, папа, это потому, что я счастлив. — Мой малыш, даже не верится, что это всё происходит, и твой альфа решился сделать тебя своим. Мастер Чикара, как никто заслуживает счастья, а его счастье — это ты, мой сынок. Мичи заливается смущением, но не успевает он выдохнуть своё волнение, как слышит знакомый, но всё ещё неприятный голос: — Вы абсолютно правы, господин Акио. Счастье моего друга этот юный омега. — Наоки? Добро пожаловать! — Акио приветствует нежданного гостя, радостно протягивая руку, а Мичи застывает с растерянной улыбкой. Этот красивый зрелый омега слишком долго считался парой Чикары, и юноше при виде Наоки не сразу удаётся выбросить этот образ «возлюбленного» из головы. Сердце сжимается чуть тревожно, и глаза юного омеги сияют подозрением. Но Наоки сразу всё понимает. Он обнимает Мичи мягко, шепча поздравления и пожелания счастья с любимым альфой, и юноша выдыхает, хотя всё ещё напряжён. — Я приехал с Чикарой, — Наоки ошарашивает и папу, и сына этой новостью. — Он сейчас с твоим братом, — продолжает омега, — и они, скорее всего, направились к твоему отцу. Это он меня сюда пригласил, и я очень счастлив за него… за вас, Мичи. Хотя… кажется, я должен попросить у тебя прощения, ведь столько времени играл роль близкого для Чикары омеги и тем самым делал тебе больно. Прости меня за это, Мичи. И я правда очень рад, что мой друг всё же нашёл в себе силы признаться и сделать тебя своим. Он так давно тебя любит… — И я люблю его, — Мичи снова выдыхает, на этот раз с облегчением и улыбкой. — Спасибо за тёплые слова, господин Наоки… — Просто Наоки. Теперь ты и мой друг тоже. — Хорошо, Наоки, — улыбка юноши искренна, как и его объятие. — Просто сделай моего друга счастливым, люби его. Чикара заслуживает этого, как никто другой. Мичи лишь кивает, снова заливаясь смущением, когда слышит другой голос, а аромат пурпурной розы дарит столь необходимое сейчас спокойствие. — Мичи, ты снова поражаешь меня, — Рэн подходит к нему с мягкой улыбкой, всё так же сияя красотой, но Мичи сразу замечает его бледность, круги под глазами, опущенные плечи… — Семпай! Как я рад, что ты пришёл! Здравствуй, — Мичи обнимает друга без каких-либо церемоний, прижимаясь к груди омеги, тотчас чувствуя бешено бьющееся сердце и дрожащие руки на своей спине. — Здравствуй, мой хороший. Как же ты восхитительно нежен, мой мальчик, и пахнешь так волнительно. — Рэн, с тобой всё хорошо? — Мичи не обманывает мягкий голос старшего омеги, и юноша смотрит пытливо в слезящиеся глаза. — Всё хорошо, — улыбка Рэна словно приклеенная, хоть и красивая, а глаза всё равно смотрят с тревогой. — Мы можем поговорить позже, Рэн? Только не уходи сразу, хорошо? — Не уйду, малыш, не волнуйся ни о чём, — Рэн всё же выдыхает судорожно, понимая, что напрасно тревожит своего друга в такой значимый для него день. Мичи смотрит с ещё большей тревогой, сжимая ладонь старшего, но Акио тянет сына к лестнице. — Так, всё! Марш в комнату до самой церемонии, твой жених уже здесь! Всё, всё! — Обещай, что не уйдёшь, семпай, — Мичи цепляется за старшего, улыбаясь, глазами говоря, что переживает за него. — Обещаю, Мичи. А где это рыжее недоразумение? — тихо смеётся Рэн, глазами пробегаясь по присутствующим в зале. — Хиро обещал прийти, — чуть успокаивается юноша, вспомнив о друге. — Мы договорились с ним о парочке уроков вежливости и манерах поведения достойных воспитанных омег, — чинно и важно заявляет Рэн, но уже со смешинками в глазах, и Мичи это гораздо больше нравится. — А мне он говорил о паре приёмчиков, так сказать, запилить твой лайкос и научить флексить на полную. У Рэна от услышанного челюсть отвисает, и он огромными глазами смотрит на поднимающегося по лестнице юношу, но с вызовом скрещивает руки на груди, щуря глаза хитро. — Это мы ещё посмотрим, кто кого! — Рэн вздёргивает голову, улыбаясь, на этот раз искренне, и от сердца на короткое мгновение отступает боль. Мичи тоже ему улыбается, глазами прося не грустить, и коротко машет, прежде чем исчезнуть за дверью комнаты. — Вы так близки с Мичи? — Рэн оглядывается, видя перед собой статного и красивого омегу. — Меня зовут Наоки, я друг жениха-альфы. — Очень приятно, — мягко улыбается Рэн, отмечая, что они с Наоки одного роста и комплекции, и даже черты лица немного схожи. — Да, Мичи мой друг, хоть мы и познакомились совсем недавно. — Малыш умеет притягивать к себе людей исключительно хороших и красивых. Вы так необычайно прекрасны и пахнете просто волшебно, что я не удержался, сам подошёл познакомиться. Извините. — Ну что Вы, мне тоже очень приятно. Хоть я гораздо старше, но нашёл в Мичи родственную душу, чему очень рад. — Вы ведь супруг сенатора Накамуро? Я видел вас рядом с ним во время его речи после победы на выборах. В сердце отдаëт острой болью, едва услышав некогда родное имя, но Рэн держит лицо, лишь проводит по волосам, маскируя дрожь в руках. — Да, Вы правы. Я — Рэн Накамуро, очень приятно. — Восхищаюсь Вашим мужем. Для меня, как и для сотен людей, он олицетворение чести и благородства. Уверен, его ждёт блестящее будущее в политике. — Д-да, я… тоже уверен, — Рэну всё сложнее говорить об альфе. Он не хочет думать о нём, даже как о бывшем муже. Не хочет вспоминать то, что он пережил. Зачем перебирать в памяти, как он чуть не утопился в ванной, пытаясь стереть горький мускус Таканэки, как сжёг свою одежду, заляпанную семенем альфы там же. Как отчаянно хотел заплакать, но слёз не было, так пусто было внутри… Рэн хочет забыть всё. И, наверное, его больной взгляд всё же замечают, когда доносится обеспокоенное: — С Вами всё в порядке? Рэн смотрит немного расфокусировано и снова улыбается «приклеенной» улыбкой. — Да, всё в порядке. Всё в порядке, — дважды произносить «что всё хорошо» — признак того, что всё полностью наоборот, и потому Наоки теряется, не находя ничего более действенного, чем отвлечь прекрасного собеседника. — Какая чудесная брошь! Никогда такого изысканного украшения не видел. Рэн непонимающе прослеживает взгляд омеги, обнаруживая на лацкане своего пиджака брошь из белого золота с алмазными осколками в виде изогнутого цветка. Это подарок мужа на годовщину их свадьбы. Красивая брошь в бархатном футляре, красивый вечер, свечи и вино, страстная ночь… Видимо, украшение осталось ещё с прошлого раза, когда он надевал этот тёмно-синий пиджак. — Наверное, подарок от дорогого для Вас человека? — Наоки всё щебечет, не зная, что творится в душе Рэна. Омега тут же срывает украшение с одежды, протягивая его Наоки. — Вовсе нет, — с улыбкой отрезает он. — Но вот теперь точно подарок. Это Вам в честь нашего знакомства. Наоки столь опешивает, не зная, что и сказать, и пытается отпихнуться от протянутого украшения. — Нет, что Вы, я не могу принимать такие подарки… — Можете, — Рэн ловко прикрепляет брошь к рубашке нового знакомого. — Вот. Примите, как залог моей дальнейшей дружбы. Я настаиваю. — С-спасибо, — ошеломлённо мямлит Наоки, накрывая ладонью украшение.*
Мичи снова в своей комнате в компании одного из стилистов, который то и дело поправляет ему светлые прядки и складки на рубашке. В дверь робко стучатся, и темноволосая макушка младшего брата просовывается между створками. — Можно я войду, Мичи? — Джиро! Конечно, можно, иди ко мне. Джиро прошмыгивает сразу, а вслед за ним появляется статная фигура Сёхуна в парадном костюме и с аккуратной укладкой на тёмных волосах. — Какой ты… омега, Мичи! Ты очень красивый! — Спасибо, Джиро. Ты тоже выглядишь просто замечательно, — юноша мягко проводит по тёмным длинным прядкам своего младшего брата, отмечая его великолепный костюм и галстук-бабочку, нарядно завязанную на шее мальчика. — К тебе можно? — за приоткрытой дверью слышится голос, от которого братья переглядываются между собой, улыбаясь. — Ичиро, дорогой брат, конечно, можно! Проходи. — Джиро? Ты тоже здесь? — Ичиро театрально хмурит брови, смотря на младшего. — То есть, ты опередил меня? — Эмм… я подумал, что ты уже здесь, — Джиро сжимает зубы в виноватой улыбке, вытягиваясь в струнку перед старшим братом. — Расслабься, Джиро, я был немного занят, и ты не мог знать всего. А вот перед тобой, мой прекрасный брат-омега, я должен попросить прощения за свою загруженность, — Ичиро обхватывает нежные руки юноши, притягивая его к себе в объятия. — Мои поздравления, Мичи. Будь счастлив, мой дорогой! — Спасибо, Ичиро-сан, — тихо шепчет омега в объятиях брата. — Я до сих пор не могу поверить, что всё это не во сне. — Даже если это сон, пусть он никогда не заканчивается в твоей жизни. Идём, Мичи, нас уже ждут, — мягко шепчет старший из братьев, кладя руку юноши себе на согнутый локоть, глазами говоря, что всё будет хорошо, а потом ещё и говорит это вслух: — Всё будет хорошо, Мичи. Я позабочусь об этом. — Я знаю. Я люблю тебя, брат, — растроганно шепчет Мичи, смотря заблестевшими от подступающих слёз глазами. — И тебя, Джиро, очень люблю. Я счастлив, что вы у меня есть. Они медленно спускаются по позолоченной лестнице в сияющий зал, где их уже с нетерпением ожидают родные, но более всех — Чикара. Взгляд альфы горит огнём, он больше не хочет и не может скрывать своих эмоций, своих чувств. И даже разница в возрасте между ними более не имеет такого значения. Чикара больше не боится своих чувств. Он боится лишь одного — потерять своего нежного мальчика. Ичиро кажется, что он слышит, как бьётся сердце его прекрасного брата, и успокаивающе сжимает его тонкую руку. — Всё хорошо, Мичи, — слишком часто он говорит об этом, и альфе самому не нравятся его ощущения, словно он снова слышит гул нарастающей лавины. Но альфа уверен, всё под контролем. Он подводит брата сначала к родителям, что расцеловывают его в обе щеки, и потом к замершему альфе. — Дыши, Чикара, — шутливо треплет он друга за плечо. Тот и правда выдыхает, словно и не дышал до этого, протягивая руки к своему прекрасному омеге. — Здравствуй, мой цветок, — совсем тихо шепчет он, чувствуя дрожь юноши и видя его смущённую улыбку. — Здравствуй, Чикара, — впервые Мичи так просто обращается к мужчине, всё так же смущаясь, но продолжает решительно, — …мой альфа. Мужчина улыбается широко и счастливо и сдерживается, чтобы не притянуть омегу к себе прямо сейчас, на глазах у всех. Несколько торжественно сказанных слов от старших, сияющие кольца на пальцах влюблённых и искрящееся шампанское в холодных бокалах. Казалось, сердце юноши больше никогда не сможет биться спокойно, так он счастлив. Глаза его любимого безотрывно следят за ним, а руки мужчины всё время ищут повод прикоснуться к нему. Мичи позволяет ему и то, и другое, и сам смотрит искрящимся взглядом, шепча тихо: «Я люблю тебя». Чикара на какой-то миг обводит взглядом сияющий хрусталём и позолотой зал, где сейчас находятся самые близкие для них люди. Он видит радостные лица и искренние улыбки, слышит тихую речь и звон бокалов, плавный ритм музыки. А в сердце странное волнение, будто он видит всё это в последний раз: лицо своего друга, с которым он вместе, сколько себя помнит, добрую улыбку своего крестника, чьё крепкое пожатие руки вселило в него уверенность бороться за своего омегу. Но главное — эти глаза — самые нежные и прекрасные на свете. — Мичи, — мужчина тихо зовёт юношу, отвлекая от разговора с Рэном, извиняющимся взглядом смотря на старшего омегу. Тот отходит, улыбаясь понимающе-снисходительно, напоследок коротко приобняв Мичи за плечи. Юноша смотрит ласковым взглядом, тут же обхватывая широкую ладонь мужчины. — Наверное, это эгоистично, но почему-то именно сегодня я не хочу делить тебя ни с кем, — Чикара тихо смеётся себе под нос. — Побудь со мной, мой маленький. — Побуду… Сегодня и всегда, до конца наших дней, Чикара. — До конца… — странно улыбается мужчина, притягивая к себе своего мальчика и выдыхая так несмело, по-детски. — Я прошу тебя, не будем загадывать. Я счастлив, что у нас есть этот день, у нас есть сегодня… сейчас, и я могу прикоснуться к тебе так, как желает моё сердце, большего мне не надо. — Чикара, зачем ты так говоришь? — Мичи обхватывает руки своего альфы. Уже плевать на всё и всех, хоть вокруг нет осуждающих взглядов. — У нас с тобой есть много дней… Есть вся жизнь. Чикара глаз не спускает с их переплетённых пальцев, на которых белым золотом сияют парные кольца, и понимает, что зря волнует своего омегу. Но он возносит молитву небесам, чтобы этот день действительно стал лишь первым в череде их долгой и счастливой жизни.*
Музыка льётся тихой плавной рекой, и мелодия скрипок разносится по залу, даря умиротворение, но входящий сигнал телефона Ичиро звучит слишком громко. Мичи успевает лишь мельком посмотреть в сторону старшего брата, как раздаётся звонок с противоположной стороны. Киро недовольно тянется за телефоном, а вокруг начинают раздаваться десятки звонков почти одновременно. Ичиро понимает всё сразу. Он слышит голос Тэёна в трубке, слышит звуки выстрелов и скрежет шин. — Братан, кажись, началась заварушка. Прости, что в такой день… — Откуда идут? Держись. Я направлю людей к вам, — Ичиро и сам видит, что происходит: как отец бледнеет заметно и, отдавая короткие приказы, устремляется к выходу, как люди их клана обеспокоенно, но дисциплинированно рассредотачиваются по дому. Гости пока ни о чём ещё не подозревают, но Чикара смотрит пронзительно, он всё понимает. — Прости, Ичи, но, кажись, здесь уже ничего не поможет, — голос Тэёна тонет в грохоте перестрелки, пока Ичиро спешно выходит в сад, созывая своих людей. — Мы отступаем. Весь порт у них в руках. — Сколько их? Мои люди будут на границе с Яматэ! — Ох, брат, лучше спроси, кто они! — смех не к месту, но Тэён громко хохочет, хотя Ичиро уверен, что прямо сейчас тот отстреливается от нападавших. — Кто? — как-то глухо звучит вопрос, ответ на который Ичиро боится услышать. И к чёрту, если бы это была Триада или грёбанная «Яматэ», но он слышит то, что и предполагал. — Это «Якудза», Хо. Мы у них под полным колпаком.***
Сегодня «Ukiyo-E» закрыт. Кажется, весь Чайна-таун вымер после полудня. Так непривычно тихо… Опасно тихо. Эджи идёт привычными улочками, видя, сколь быстро закрываются лавки и закусочные, даже привычные рикши, вечно снующие по кварталу, едва встречаются на пути. В клубе приватное обслуживание, и Эджи быть там необязательно, а ноги всё равно несут его туда. Не может больше омега ни дня без аромата своего альфы, без его скрипучего и высокого голоса, без Такео. Даже если и видит его лишь мельком, слышит издали, чувствует аромат тамаринда, переплетённого с запахами других омег, всё равно сердце юноши трепещет от восхищения этим великолепным альфой. Эджи обожает его стиль, восторгается его манерами, любит каждую частичку божественного тела. Но самое невероятное — это то, что рядом с ним Эджи буквально преображается. Он ни разу не подумал, что некрасив для него, не задумался, что его собственный аромат слаб и почти был незаметен на нём. Юноша никогда не чувствовал себя рядом с альфой ненужным, неправильным, ущербным. Может, это и есть, когда «любовь окрыляет»? Возможно, найдя своего альфу, Эджи почувствовал себя целым и гармоничным? Хотя не важно, что именно случилось, потому что Эджи безумно влюблён впервые в жизни. Дверь служебного входа тяжело и скрипуче открывается, и юноша сразу попадает в тёмный проход, освещённый люминесцентными лампами, а дальше — привычная кухня и всё ещё непривычный зал. Эджи даже никого не спрашивает, да и с того судьбоносного вечера никто и не пристаёт, когда он заваривает «хогча» в глиняном чайничке, берёт тонкостенные фарфоровые пиалы, любимые альфой рисовые шарики и с глупой влюблённой улыбкой идёт наверх, в небольшой кабинет, где иногда тот задерживается. «Обезьянка снова идёт к боссу», — чуть обидное прозвище доносится вслед, но даже это не может стереть улыбки с его лица. Эджи сам знает, как некрасив, но он влюблён и счастлив. Ему сейчас всё нипочём. — Господин? — омега с нескрываемой радостью заходит в сумрачное помещение, смотря на широкую напряжённую спину альфы. Пиджак мужчины небрежно отброшен на подлокотник кресла, и шёлковая майка от Armani не скрывает перекатывающихся по коже цветных татуировок. Эджи запомнил каждую из них: крылья феникса на плечах в окружении лиловых пионов, ветки вишни, прячущиеся в подмышках и расцветающие на груди, россыпь бархатцев, уходящих по кромке пояса к тазовым косточкам, и невероятный огромный затаившийся дракон, раскинувшийся по всей спине, гибким хвостом переходящий на кожу живота. Но самый главный символ притаился у основания шеи — чёрный пересечённый треугольник — знак Триады. Юноше должно быть страшно. Ему и вправду надо бы испугаться, ведь перед ним безжалостная смерть в облике красивого альфы. «Добрые» люди успели рассказать юному омеге о всех деяниях Большого босса «Вошинво», не упуская жестоких подробностей, а Эджи всё равно не боится, лишь жаль, что его альфе жилось так трудно, что был одинок, и никто не видит величия и красоты его души. — Ваш чай, господин Чон, — тихий голос звучит тонко, по-детски, но с затаённой теплотой. — Хорошо, малыш, поставь туда, — альфу словно вырывают из раздумий, и он рассеянно оборачивается. Эджи совсем не пахнет, и мужчина не может почувствовать его, но видит широкую, столь… несуразную улыбку, что не может не улыбнуться в ответ. — Спасибо, Эджи. Ты очень заботливый, малыш. — Мне только в радость, господин, — Эджи непослушно поднимает тонкостенную пиалу, в которой горячий чай обжигает пальцы и протягивает еë альфе. Такео выпивает чай залпом, обжигает горло, давится горечью, тонет в густом терпком аромате… и в сомнении. Впервые Такео в сомнении, а это верный путь к провалу. Он явно что-то упускает, чего-то не видит, не чует… и это выбешивает не хуже промаха. С Таканэки нужно быть настороже, но Юдзуру… Он его единственный и лучший друг, словно брат родной. И в этот грёбаный союз он вступил ради него. «Вошинво» только в выигрыше, но капля сомнения, словно дёготь в лохани с мёдом. А Эджи всё смотрит так же с улыбкой, чуток страшной, но самой искренней, какую видел альфа в своей жизни. Руки странным образом сами тянутся к этому худому личику, пальцы мягко откидывают каштановые кудри вверх, пытаясь разгладить эту несуразность, гладят скулы и щёки. Такео заглядывает в глаза, в эти золотые омуты, и странное волнение накатывает на альфу, будто он должен защитить это беспомощное существо, уберечь от всего и вся, может даже от себя самого. — Малыш, не ходи сегодня домой, лады? Ты ведь один живёшь, так? — Эджи кивает заворожённо, не отводя взгляда от лица мужчины. — Бо выделит тебе одну из комнат, переночуешь здесь, он за тобой присмотрит. А утром, когда… всё это закончится, тебя отвезут домой. Возьмёшь выходной себе. Юноша снова кивает безмолвно. И только сейчас Такео понимает, что до сих пор держит лицо омеги в руках. Он медленно отстраняется, задерживая запястья у основания шеи омеги, вновь легко помечая запахом. Такео сам чувствует, как что-то тёмное внутри него успокаивается, затихает, и он выдыхает с некоторым облегчением. — Пока, малыш. Спасибо за чай. Мужчина выходит сразу же, не оборачиваясь, не позволяя себе раздумывать более. Сомнений больше нет. Его родные «американцы» гладко греют бока, приятной тяжестью надавливая на тело, даря уверенность, именно ту, в которой он нуждается — неизбежности смерти, неизбежности от него. Вмиг квартал оживает, словно по сигналу. Время отсчитало срок, и он настал. Всё, что так тихо заползало и оседало в тёмных переулках Чайна-тауна за последние недели, теперь поднимается, грузится в машины, придавленное чёрным металлом оружия. От пестроты татуировок на их руках, цветными чернилами, исчезающими под рукавами пиджаков, рябит в глазах. От черноты их глаз, в глубине которых лишь бессмысленная пустота, выжженная амфетамином, дрожь холодом опускается по позвоночнику. Босс и сам с расширенными зрачками дышит жаром марихуаны, пока «кормит» свои М-1911 девятимиллиметровым калибром, плавно заталкивая в промасленную глотку. А теперь воздух вокруг жжёт легкие, требуя иного аромата — пороха и крови. Белая BMW одиноко смотрит своими кошачьими фарами вслед своему хозяину. О, эта ночь явно не для этой машины. Такео на пассажирском сиденье скоростной Nissan GT-R, что петляет по кварталу, а за ним десятки… сотни внедорожников и чёрных седанов. Звонок на мобильный некстати, но Такео знает, Юдзуру до последнего будет контролировать. — Скажи, что всё готово. — Более чем. — Самолёт готов? Медики на борту? — голос в трубке словно рык. Юдзуру явно на взводе. — Ведь ты уверен? Помни, я должен увидеть это собственными глазами! — Я умею стрелять. Больше не говори мне этого, и ты сам всё увидишь, обещаю. Но более всех это должен увидеть твой дядя. Молчание на том конце затягивается, но молчат так, словно дают понять: пощады не будет… ни для кого, даже для Такео. — Брат, — голос хрипит в отчаянии. — Я доверяю тебе его. Я доверяю тебе свою жизнь. Такео молча сбрасывает звонок. Не нужно больше слов, пусть теперь пули говорят за него.*
Вечер ложится густой мягкой пеленой, всё больше и больше накрывая своей темнотой огромный город, зажигающийся в золотых и красных огнях. И в этой сумеречной неге, когда мегаполис выдыхает день, вдыхая на полную наступающую ночь, двое скрываются от всего и вся, словно нет никого, кроме них. Альфа и омега дарят друг другу долгожданную страсть и нежность. Хироки и сам не понимает себя, своего порыва, но сдерживать омегу внутри себя не в силах, да и не пытается. Отпускает всего себя, отдаваясь в сильные руки альфы. Омори не может поверить, что всё происходит здесь и сейчас, но лишь напирает сильнее, смотря в глаза любимому, целуя глубоко, прижимая требовательно. И Хироки ведёт от этой силы, от страсти, исходящей от альфы. Вся его дерзость, его непокорность и своеволие плавятся, сгорают, когда альфа прижимается со спины, заключая хрупкое тело в плен своих рук. — Хиро… я люблю тебя, — хриплым шёпотом затекает в ушко, заставляя омегу выдохнуть судорожно, чуть сгибаясь, подстраиваясь под пылающее тело альфы, выгибая спину, затылком припадая к крепкому плечу. — Люблю тебя, мой колючий. Хироки знает об этом, но слышит впервые и хочет слышать снова и снова, до конца жизни, до бесконечности. Но прямо сейчас торопится, разворачиваясь стремительно, окольцовывая тонкими руками, оплетая стройными ногами, прижимаясь губами так, словно пытается через поцелуй передать весь трепет, всё то, что высказать пока не может. Да и к чему слова, когда аромат гвоздики так густо переплетается со сладким белым лотосом, а жар тел заставляет избавиться от одежды. В крохотной комнатке над мастерской, где стены, как у подростков, завешаны постерами и вырезками с крутыми байками. Сейчас двое сгорают в пламени страсти в сплетении тел, со сбитым дыханием и глухими стонами. Ткань футона впитывает смазку, бесстыдно текущую по бёдрам, и пот, стекающий горячими каплями с крепкого тела альфы. Хироки жаден и пытлив. Горящими глазами смотрит, как альфа растягивает его нутро своими длинными пальцами, как горячие губы проходят по коже живота, а острые клыки задевают тазовые косточки. Омега сам раскрывается, но не проявляет нетерпения, тянет момент, откровенно любуется восхитительным телом альфы и просто изнывает от восторга, когда не может объять своими руками его широкие плечи. Юноша движет бёдрами навстречу пронзившей его нутро плоти, обхватывая крепкую шею рукой, а второй — упираясь в мягкую ткань под ним. Хироки не может проявить покорность, потому что тоже любит, хоть и кусает губы, чтобы не простонать это прямо сейчас. Любит глазами, что, не отрываясь, смотрят на альфу. Любит всем телом, двигаясь с ним в одном ритме. Любит всем сердцем, что не может выдержать разрывающего его чувства. — Омори! Сладким криком улетает в темноту ночи имя альфы, когда судорога охватывает покрытое испариной тело, заставляя сжиматься и растекаться горячей лавой в руках любимого. Обессиленный страстью омега падает на хлопок ткани, чувствуя глубокие короткие толчки сквозь оргазм. Дрожащие руки едва держат нависшего над омегой альфу, что дышит коротко и рвано, находясь в невероятной эйфории, ощущая, как его горячая сперма наполняет омегу. И от этого потрясающего осознания волны оргазма накрывают его, снова, всё-таки рухнув на любимого. Хироки и сам оплетает его руками и ногами, прижимая влажное тело, пытаясь дотянуться до мокрых прядей. Омега не может не понимать того, как альфа совсем легко проводит губами у основания его шеи, горячо выдыхая. Он и сам на инстинктах вытягивает шею, наклоняя голову в сторону, давая больший доступ. — В первую же течку здесь будет стоять моя метка, — шепчет альфа, зубами чуть царапая тонкую кожу, целуя ароматную железу. — А здесь, — широкая ладонь альфы медленно накрывает низ живота омеги, — будет мой ребёнок. Хироки скулит от этих слов, весь во власти своего омеги, что в этот момент желает лишь одного — подчиниться, хоть разумом юноша понимает, когда пройдёт эйфория, рассеется и это наваждение. Но сейчас сладость неги и трепетную тишину меж них нарушает входящий сигнал мобильного. Он настойчиво звенит, подсвечивая синим экраном темноту комнаты. — Это, наверное, брат, — мягко улыбается Хироки, всё ещё обнимая альфу. — Я отвечу, он волнуется. Но мобильный омеги глух. И оба понимают, что звонят Омори. — Тэён? — Омори встаёт с матраса, отходя в глубь комнаты, не подозревая, что омега откровенно любуется им. Хироки глаз не может оторвать от этого восхитительного мускулистого тела, мерцающего бриллиантовой испариной в свете ночных фонарей из окна, и совсем упускает тихий разговор по телефону. — Когда? Д-да, выезжаю, — на том конце провода говорят громко, а Омори почему-то ещё тише: — Ичиро-сан? Увезёт? Н-но… он со мной, — звучит нерешительно, а собеседник, видимо, сквозь трубку душит его, потому что Омори буквально выкрикивает: — Хироки со мной, в моём доме! Юноша подскакивает с футона, охваченный непонятной тревогой, выхватывает мобильный. — Брат!.. — связь обрывается, но за секунду до этого Хироки слышит выстрелы. Он непонимающе смотрит на Омори огромными, полными волнением глазами, а тот торопливо впихивает ему джинсы, накидывая на плечи тонкую ветровку. — Он сказал, чтобы я отвёз тебя к Хару. Ичиро-сан увезёт тебя… увезёт со своей семьёй… — Омори, что происходит? Я слышал выстрелы. Что с братом? — омега не слышит сказанных ему слов, и волнение накатывает на него сильнее, пока Омори сам поспешно одевается. — Я отвезу тебя в особняк Хару. Чёрт! Ты должен был быть там сегодня! Это я тебя отговорил… Не нужно было… Чёрт! — Не нужно было чего? Соблазнять меня? Трахать меня? — сталью в голосе юноши можно резать до крови. — Омори, скажи мне, что происходит? Где Тэён? Омори полуголый застывает на миг, выдыхает обречённо: — Район захвачен «Якудза», на улицах перестрелки, идут бои. Тэён с парнями у самой границы… — «Якудза»? Разве это возможно? Йокогама не их территория! Этому закону десятки лет и так было неизменно! — Теперь их. Нам нужно уходить… — Я поеду к брату, — омега судорожно надевает джинсы, одновременно протягивая футболку через голову и пытаясь нашарить ключи от байка. — Невозможно. Нельзя… — Пошёл к чёрту! — Хироки наконец-то уже одет, но попадает в руки Омори, что обнимает его крепко, прижимает к себе отчаянно. — Нет, Хиро, — юноша замирает в его объятиях. Ещё минуты назад они горели в огне страсти, их тела ещё не остыли, кожа помнит ожог прикосновений, а губы — сладость поцелуев. И всё, что сейчас происходит, кажется сном… Дурным, странным сном. — Тебя увезут отсюда. Прошу, не противься. Звук щелчка затвора отвечает за юношу. Холодное дуло упирается в висок альфе, а карие глаза смотрят красными зрачками, заставляя умолкнуть парня. Хироки давит сильнее, наклоняя пистолет под углом, и сам смотрит хищным взглядом. И где тот омега, что плавился в его руках, ловил его ритм, хотел его метку? Перед Омори сейчас рыжая бестия сильнее и смелее любого альфы. — Ты ведь знаешь, что я выстрелю, — так тихо шипяще звучит в тишине, что у альфы мурашки бегут по коже. — Я еду к брату! Он отталкивает от себя Омори, решительно спускаясь вниз, где в полутьме мастерской сияет его Yamaha. Красные диоды и фары прорезают темноту ночи, когда байк на полном ходу вылетает на улочку, где пока ещё тихо, тут же ныряя в жерло тоннеля. Хироки оглядывается лишь на миг, выхватывая глазами сливающийся с темнотой ночи серый матовый Honda, и в сердце стреляет счастьем, несмотря на дикое волнение и страх за брата, Омори с ним и никогда его не оставит… Так же, как и он.