Помощность

Из сна выдергивает резко. Сон ли? Бакуго Кацуки немного не понимает. Сон состоял из странных, сюрреалистичных наборов его памяти. Яркое желтое детство, пропитанное солнцем и карамелью. Соленой, почему-то, он ее не особо любил, мягко говоря, но соль оседает на языке. Голубое небо над школой UA. Серые галстуки, запах леса, сломанных веток и, что странно, ощущение, будто держишь теннисный мячик. Тот, который он запустил в стратосферу на первом уроке. Пальцы рук чуть покалывает. Оранжевое. Огненное. Бьющее его в грудь. Второй курс, кажется. Начало третьего. Так много жертв, мир треснул и раскололся для мальчишки, для начинающего героя. Сердце стучит в страхе от незнания, где он. Неприятное, сосущее чувство под ложечкой. Ненависть. Понятная и простая, жгучая, преследующая. Потом становится легче. Серое марево, запах дождя, окончания всего этого ада. Примешивается аромат свежих фруктов и зеленых елей. Зеленый. Да, потом были зеленые полосы. Становление его, как героя. Как человека, как личности. Красный, говорят, ему к лицу. Красная рубашка на выпускной, она же — на свадьбе Деку. Кто бы мог подумать. Красный — цвет крови, цвет жизни, цвет страсти и ненависти. Любви. И черный, перечеркивающий все цвета разом. Потому что Бакуго, надо же подумать, умер. Нет, он точно знает, что умирал. Чувствовал, как сердце его останавливается, как разум мутнеет, как последнее, что он видит — зеленые и испуганные глаза Деку. Тот не успел к нему на помощь. Вот и весь толк от блядской помощи. И черный сейчас вместе с ним. Черный для него — цвет помощи. Черный перед глазами рассеивается в мягкий солнечный желтый сквозь неплотно зашторенное окно, становится удивительно знакомым звуком аппарата жизнеобеспечения, пиликающего до того пронзительно, что Кацуки уже хочет взвыть. Эй, доктора, у вас тут кто-то ласты склеивает, вам не кажется? Но получается только чуть скосить взгляд, понимая, что аппарат подключен к нему. Что черный перед глазами снова плывет и поглощает. Что он, вот скука, опять умирает. Мелькает белый рядом, затем зеленое. Становится громко, чужие голоса не доходят до него, он будто снова в бассейне, а папа учит его плавать. Делай глубокий вдох, сынок, так и останешься на плаву. Бакуго делает выдох, утопая в несуществующих темных водах сознания.

***

— И какие прогнозы? Только не этот голос, пожалуйста. — Сказала бы, что оптимистичные, но это не так. И, блять, пожалуйста, только не этот ебучий тонкий голосок. — Он нас слышит? — Я не знаю, Изуку. Слышу, конечно, дебилы. Вы возле меня стоите, трепитесь, дайте поспать, голова и так болит просто… Бакуго хочет уже возмутиться, но понимает, что не может. Даже глаза открыть. Слабость такая синяя-синяя, такая раздражающая, придавливает его к чему-то мягкому, но неудобному. Хочется пошевелиться. А он, хах, не может. — Подожди, — снова этот тонкий голосок. Открой блядские глаза. Ну, давай. — Кацуки? — ее вопрос заставляет мысленно взвыть. Нахуй по имени-то? Ненавидит, когда его так шепчут. Прямо сокровенность из чужих уст. — Он пришел в сознание, — выносит вердикт и так нагло раскрывает один глаз, что Бакуго натурально охреневает. Свет фонарика слепит. До такой головной боли, что Бакуго тут же отрубается, не в силах больше выносить эту пытку. Вот же глупая девчонка. Вот же… плакса… Он слышит, как она говорит. Говорит: Изуку, он, кажется, нас слышит. И очень сильно бесится. Потому что бесите. Но Бакуго уже глубоко в царстве Морфея. Постепенно, спустя еще несколько незапоминающихся попыток Бакуго понимает, что может открыть глаза. Говорить пока выше его сил. Он смотрит на белый, ну кто придумал эти кружащиеся точки, потолок, понимает, что в дерьме. Фигурально. Он не может двигаться, говорить и дышать без трубки. Он может только лежать и ждать, когда сознание перестанет разрываться на какие-то мелкие осколки собственной жизни. До чего же бесит беспомощность. Давай, сла-бак, сожми руку в кулак. Ты должен, ты справишься, ты… Опять писк. Нет, снова он ошибку не повторит. Успокаивается, маска мешает сделать глубокий вдох, да и, приложив руку к сердцу, он не может. Зато врачи возле него сменяются калейдоскопом. Мужик с усами, без усов, пожилая медсестра, девка с розовыми волосами, с белыми, с зелеными… Так, стоп, последнюю он узнает. И смотрит она иначе. — Не смей отключаться, придурошный, — слышит он этот ебучий тонкий голосок. Хочет показать ей средний палец и посмеяться. Как в детстве. Как в подростковые годы. Как недавно. Мне никто не нужен, Мидория, съеби уже за горизонт. С радостью, мудак. Перед ним мелькает ее озобоченная рожа. Он поправляется. Лицо. Ее лицо, полное страха, она тянется к нему, не трогай меня, дура, а на руке мелькает обручальное кольцо. Поздравляю, Мидория. Но поздравить никак не получается и Бакуго снова исчезает.

***

Мидория Изуку сидит напротив койки, вглядываясь в бледное лицо друга. Стаканчик с кофе уже опустел, но герой не собирается его убирать. Почему-то, пока он крутит этот пластик в руках, мысли идут линейно и собранно. Последняя вылазка выдалась тяжелой. Злодеи, пусть их и стало в разы меньше после событий с Шигараки, стали только сильнее. И каждая битва уносит все больше и больше сил. Героев не чествуют, как раньше. Смотрят с презрением, улыбки на лицах не внушают доверие. Деку, пожалуй, один из последних героев, кому еще доверяют. За кем идут. А Деку вот тут, в больнице, в палате друга, старается не расплакаться и не опустить руки окончательно. — Чего кислый такой? — открывается дверь в палату. На него даже не смотрят. Заранее знают, какой он. Изуку ставит стаканчик на пол, ерошит отросшие волосы, Урараке нравится его новая прическа, а Каччан называл его патлатым долбоебом, и устало пожимает плечами. Теплые руки ложатся на плечи, чуть разминают. — Этот придурок скоро окончательно очнется, — сообщают доверительно, лишая Изуку родного тепла. Он наблюдает краем глаза за сестрой, раскрывающей шторы и открывающей окно. Июльский воздух врезается теплом и ароматом полевых цветов. Иоко опять их принесла, выбрасывает повядший букет, ставит возле Каччана, замирая взглядом на его лице. Изуку предпочитает не замечать. Не его это. Чужие отношения, еще и с таким подтекстом, о котором сам Мидория предпочитает не знать. Сестра, все-таки, и лучший друг. — Знаешь, — начинает тихо Иоко, оборачиваясь к брату, — когда ты его принес, я думала, он умрет. Даже, может, в глубине души радовалась, что его хоть кто-то победил. — Врешь ведь, — усмехается Изуку, поднимаясь на ноги. — Вру, — выдыхает устало девчонка. — Я думала, что сдохну рядом, если с ним или тобой что-то случится. А случилось с вами многое, придурки. Изуку усмехается и треплет макушку младшей сестры. Она фыркает, приглаживает короткие волосы одним движением, но ответить не успевает. — Доктор Номура, — зовет мужской голос, и Изуку сначала хочет сказать, что такого тут нет. Но потом вспоминает и усмехается. — Что случилось, Тоши? — тут же выходит Иоко, пока медбрат говорит о каком-то пареньке, сломавшем ногу. Изуку кивает лишь, поймав на себе вопросительный взгляд сестры. Она двигается быстро, оставляя его одного. Изуку присаживается на край койки, плечи ссутуливая. Как же хреново все получилось. Неправильно. Бакуго сказал бы, что пиздец. Изуку пока молчит. Лишь сильнее трет лицо, пора возвращаться в агентство, злодей, который сотворил такое с Каччаном, должен быть уже пойман. И, желательно, закрыт в такую глубокую камеру, чтобы сам Каччан его нахрен никогда не нашел. Перед глазами уже начинают плясать точки, наверно, стоит поесть. Мидория встает, отряхивает штаны и замирает. Он точно понимает, что на него смотрят. Пристально и долго. Изуку почти с улыбкой смотрит в красные глаза друга, еще рассеянный, но вполне осмысленный взгляд. — Каччан, ты меня слышишь? — Изуку чуть наклоняется к напарнику, проверяет, не кажется ли это ему. Все таки, два месяца прошло. В ответ ему лишь слегка прикрывают глаза. — Я рад, что ты очнулся, — в голосе Изуку столько теплоты и честности, что в пору разрыдаться. Но оба просто смотрят друг на друга. А аппарат жизнеобеспечения мирно отсчитывает ровное сердцебиение Бакуго. Он выкарабкается. Изуку уверен в этом. Мидория молчит, вглядывается около минуты в лицо друга, живого, дышащего и крайне недовольного ситуацией, уж Деку-то знает. И только после зовет врачей. Плохую новость он хочет взвалить на плечи младшей сестры. Не по геройски, конечно, но сам сообщить точно не сможет. Потому что Мидория Изуку вообще не хочет присутствовать при их встрече. Потому что сказать лучшему другу, своему напарнику, что он больше не сможет ходить — не то, что хочет услышать герой после глубокой комы. Потому Мидория и замирает у входа. Он просто рад, что Бакуго Кацуки жив. А дальше… время покажет.