Сигареты в руках, чай на столе

      Сигареты в руках, чай на столе. Едкий, пронзающий лёгкие дым, въедается клубком жжёного никотина и отдаёт горечью на кончике языка, плавно оседая на нём. Заваренный несколькими минутами ранее чай из сушенных листьев остыл совсем, образовав на поверхности тканную плёнку, что трескается после того, как жидкость мешают маленькой ложкой, чей шум разбавляет убивающую без пуль тишину в двухкомнатной квартире.       Горько и холодно. И речь вовсе не о напитке с табаком. Речь о сердце. О двух бьющихся сердцах, готовых вот-вот обессиленно остановиться от осознания происходящего и следствия запустения кризиса в отношениях. — Как мы пришли к такому? Как угробили то, что имели... — Тэхён безжизненно прожигает точку глазами на светло-коричневых кухонных обоях в молочную полоску, смахивая подушечками пальцев пепел с тлеющей сигареты в серебряную округлую чашечку. — В один момент перегорели, как последнее полено в пламени, и никто не потянулся спасать это пламя, — так же безэмоционально отвечает Чонгук, гулко сглатывая, а после делает затяжку, прикрывая медленно веки. — Неужели мы ошиблись, когда сошлись. Так всё хорошо ведь начиналось. — Красиво началось, а закончилось так скудно и тускло. — Как в какой-то мелодраме, — усмехается досадно Ким, туша сигарету в пепельнице. — В нашей мелодраме выхода нет, — полушёпотом говорит Чон. — Вход без выхода. Тривиально, — замечает Тэхён, поджимая губы и поднимая на секунду брови.       Раньше в янтарных глазах Кима отражались костры жаркой и дикой любви к рядом сидящему человеку за их бывшим общим столом, сейчас же лишь тусклый свет лампы, моргающий от перебоя энергии, собирающийся уныло потухнуть в одночасье. Когда-то в бездонных шоколадных радужках Чонгука виднелось глубокое ночное небо, наполненное плеядами сверкающих звёзд, одной из которой для него ярко и мощно светил Тэхён, сейчас же в очах слабо виднеются потухшие угли, погрязшие в копоти.       Больше нет ничего. Одинокая пустота.       Перемен яростно, безвыходно требуют их раненые сердца, перемен невыносимо просят их уставшие души. Перемены — уход из жизней друг друга от безысходности и потери желания выбраться из замкнутого круга проблем. — Всё собрал? — не глядя на Чонгука, интересуется Ким. — Не нашёл наушники и зарядку от них, — вяло отвечает мужчина, туша остаток сигареты. — На полке с фигурками в гостиной. Как обычно бросаешь, а потом ищешь, — одаривает недовольством Тэхён, цокая. — Так не трогал бы. Я бы вспомнил, где оставил и забрал, — язвит Чон и смотрит укоризненно. — Вещи должны быть на местах, а не валяться где попало. — Они лежали. Лучше бы за своими вещами смотрел. А то они чудесным образом оказываются у чужих людей. Точнее у одного человека. — Хватит, не переводи стрелки, — Тэхён бьёт сжатыми в кулак пальцами по столу, бросая на Чона разгневанный взгляд, а тот молчит мгновенье и позже говорит: — Солидарен. Поздно переводить их. Поезд уехал в другом направлении от дома.       Чонгук, гневаясь, поднимается со стула с характерным скрипом и спешным шагом направляется в гостиную, чтобы забрать последние вещи и уйти, скорее всего, навсегда из уже бывшего совместного жилья. Чон нервно хватает коробку с наушниками и белым шнуром зарядки, разворачивается, направляясь к сумке с вещами в коридоре, злится от воспоминаний моментов, когда, будучи в натянутых отношениях, к ним на порог дома приходил мужчина и приносил то шарф Тэхёна, то пакет с документами, то кофту или другую вещицу из его гардероба — Ким иногда ночевал вне дома.       Видимо, у кого-то иного, у кого-то получше, у кого-то сумевшего слышать и слушать Тэхёна, уделять ему безграничное количество времени, выполнять его не вульгарные прихоти, одаривающего презентами, за которые, как думает Чонгук, Ким в благодарность рассыпается на чужих простынях. Чужаку удалось, получается, сделать Тэхёна счастливым, а Чонгуку вот — нет.       Чонгук упустил шанс на долго и счастливо сам из своих же рук, и Тэхён упорхнул из-за безразличия в другие, ранив предательством. Он нарушил клятву печати, треснувшейся печати верности. — Можешь сообщать своему хахалю, что вторая половина кровати официально свободна и ждёт его, — стоя спиной в проёме дверей коридора, рядом с кухней, Чон, криво ухмыляясь, проговаривает последние слова. — Прекрати уже! Собрался уходить, так уходи молча. Тебе же всё равно, зачем тогда затрагиваешь то, что уже мертво? — взрывается Ким, глядя на уходящего Чонгука, который режет без острия ножа, делает больно словесно. — Хотел увидеть напоследок в твоих глазах совесть и раскаяние от измен, — Чонгук поворачивается полубоком, дарит конечный пустотой взгляд, с печальной полуулыбкой, за которой умело прячется столько всего. Столько всего бесконечного к Тэхёну. — Уходи, Чонгук. Уйди, прошу, — Тэхёну тяжело. В озёрах глаз собираются каплями слёзы, намеривающиеся выйти наружу и скатиться дорожкой вниз, освобождая эмоции на свободу. — Так не терпится выставить меня, распрощаться, — Чонгук сам едва терпит бурю внутри себя, улыбается ложно от досады и от факта, что ему нашли замену. — Пожалуйста, уйди. Не усугубляй, — тише обычного умоляет Тэхён, морщась словно от удушья, и отворачивается в сторону окна.       Невыносимо до умолишения всё это: прощание, недосказанность, колкости, обида, боль. — Уйду, не волнуйся. Надеюсь, ни ты, ни я больше не встретимся. — Чон поднимает сумку с пола, вешает на плечо, поправляя, затем делает пару шагов к выходу и останавливается, опуская дверную ручку. — Будь счастлив, Тэ. И передай ему привет.       Прощальная фраза будто бы заживо ядом убивает, двигаясь по линиям вен, делает множественные порезы мачете, включая порезы в лёгких, вызывая пневмоторакс. Звук грома на улице, шёпот дождя делает хуже, добавляет своего рода трагичность к ситуации, превращая жизнь в драму кинофильма.       Тэхён вздрагивает от возникшего холода в стенах квартиры, словно морозный зимний воздух врывается посреди первого месяца лета, а после и вовсе покрывается крупной дрожью. Мокрые дорожки из глаз каплями падают вниз, стекая по подбородку, оставляя за собой влажный след, после чего на коже образуется засохшая корочка.       Ким обнимает подрагивающие, как и всё тело, колени руками, желая спрятаться, скрывает в них плачущее, постепенно краснеющее лицо, сжимает кулаки и чуть ли не воет от горести дикой. Что они с Чонгуком наделали... Что натворили. Запустили и всё зашло слишком далеко, перешло черту запрещённого.       Чон, пройдя несколько метров от когда-то родного подъезда до машины, надевает капюшон на голову, потому как проливной дождь не заканчивается, из-за чего ткань одежды намокает, как и не перестаёт расплываться по внутренностям злость, непонимание и несправедливость. Чонгук не ожидал предательства, не ждал его совсем, несмотря на то, в какой нелёгкой ситуации они с Тэхёном находились, как чувства рассыпались бусинами почерневшего жемчуга по углам, исчезая в пропасти.              В какой момент они запустили состояние неизбежного, почему опустили руки или же вовсе не предпринимали попытки хвататься за друг друга? Как только позволили так легко отдалиться, раствориться, испариться, разрушиться, погибнуть их любви, когда-то зарождающейся из химической формулы, их личной формулы в могущественную, сумасшедшую, как казалось ранее, силу слившихся воедино чувств.       Есть ли шанс восстановить разбитое?       Возможно ли оживить мёртвое?       Можно ли поднять вверх падшее?       Попадая со второго раза ключом в замок двери чёрного Рено Сандеро, Чонгук открывает заднюю дверь, бросает сумку с вещами на сиденье, хлопает дверью и, открывая водительскую, садится вперёд. Отбрасывает капюшон назад, взъерошивает слегка влажноватые волосы, которые позже станут кудрявыми, зачесывает двумя руками локоны назад, проводя пару раз руками, сжимая у корней.       Чон прикрывает веки с целью чуть утихомирить пыл, задерживает дыхание, а хочет задержать резвое биение сердца, но знает: нельзя идти на поводу у эмоций, а потому лишь откидывается на сиденье, зажмуриваясь сильно. Ему бы стоп-кнопку прямо сейчас, чтобы поставить на паузу происходящее, и возможность прийти в себя, осознать, поступить здраво, но никак не опрометчиво.       Просидев несколько минут, а по ощущениям адскую вечность, в гулкой тишине, Чонгук, тяжко и часто дыша, сглатывает ком в горле, заводит машину и выдвигается к другу, который, разумеется, в курсе печальных событий и который давно готов поддержать товарища, предоставить дружеское верное плечо или даже жилетку для соплей, как обыденно говорит Хосок.       Чонгуку хочется напиться в хлам, так, чтобы потерять память, стереть всё, что только можно, поэтому он сначала заезжает в ближайший супермаркет, покупает пару бутылок крепкого алкоголя, не жалея денег, и только после этого едет к другу. Хосок уже ждёт его.       Раздражает многое: частый свет красного на светофорах, медленно передвигающиеся пешеходы на отведённых им дорожках, плохое видение пути из-за рушащихся каплей дождя на лобовое стекло и музыка на флешке из мультимедийки. Альбомы песен Тэхён закачал давненько, специально подбирал песни согласно вкусам обоих, чтобы потом они слушали любимых исполнителей, обожаемые группы с комфортом, озорством и кайфом.       Тем не менее сейчас каждая последующая музыкальная композиция выводит из себя, наносит молниеносный удар в грудную клетку, отчего Чонгук сердится сильнее, психует и, вытаскивая флешку из разъема, швыряет ту в сторону, куда-то назад. Кажется, будто в автомобиле витает запах парфюма Кима: ноты сандала, сирени и жёлтых цветов окружают и берут в плен, напоминая о человеке, проделавшем разрастающуюся дыру в отдающимся пульсе органе.       Не сосчитать вещей, не собрать все воспоминания разом, связанных с друг другом. А их ведь так безгранично много. Число Вселенных покажется мелкой россыпью пыли, кружащейся по дуновению ветра.       Дома у Хосока, как и всегда, слышны голоса из телевизора, на этот раз доносятся крики болельщиков, жаждущих победы своих команд — Чон тот ещё заядлый фанат футбола. Хосок встречает друга, выглядевшего на вид так, будто его избили и вытащили душу подобно Дементорам, без слов забирает сумку у того из рук и ведёт в зал. Разговаривать не спешат, ибо Чонгуку нужно переварить разрыв с прошлой пассией, успокоиться и тогда выговориться по полной. Сейчас же Чонгук желает молчать. Наговориться они успеют позже.

***

      Ким после хлопка входной двери, чьё эхо разносится глухим звуком по подъезду шестого этажа, роняет горькие слёзы, несмотря на то, что он мужчина — плевать, боль заживо сжирает изнутри, кусает острыми зубами, пронзая эпителий кожи. Постепенно успокаиваясь от подобия истерики, Тэхён поднимается со стула, заторможенно передвигается на ватных ногах, направляясь в кабинку, чтобы под струёй воды душа раскрошиться, словно хлопья снежинок холодной зимой.       Как египетская мумия Тэхён медленно снимает с вздрагивающего тела жемчужного оттенка льняную рубашку, скользящую вниз к полу, непослушными пальцами расстёгивая пуговицы, затем стягивает брюки цвета оливок и аккуратно ступает в душевую. Ким не мыслит здраво, когда поворачивает кран, тем самым включая неслабый напор холодной воды, из-за чего покрывается ещё больше дрожью и ознобом.       Опухшие глаза остаются открытыми, обращают взор в пол, пока в голове творится немыслимое безумие, граничащее с реальностью. Тэхён будто фарфоровая кукла стоит, не шевелится, не ощущает даже, как неосознанно поворачивает кран в противоположную сторону, позволяя воде повысить неспешно температуру и опалить кожу. Ему безразлично на то, что он творит. Тревожит совершенно иное: плохой финал отношений с Чонгуком, который создал некто неизвестный, перекрыв им действия.       Проходят считанные секунды после включения горячей воды, после чего слышатся обрывки фраз мужчины, зовущего Кима. Этот кто-то сразу же, как попадает в квартиру и находит пропажу, выключает поток жидкости, тормошит Тэхёна за плечи, а затем обхватывает пугающее пустотой лицо Кима грубоватыми ладонями, пытаясь дозваться. — Ты в своём уме?! Что творишь, чокнутый?!       Тэхён с торможением понимает, кто стоит перед ним, кто в испуге ругает и старается достучаться до его разума, тем не менее не произносит ни слова. Лишь молчит, потупив взгляд. — А если бы я не оказался рядом, что тогда было бы? Совсем уже свихнулся.       Не он. Не Чонгук. Хотя, наверное, стоит забыть о нём. Нужно жить дальше. А как это жить без Чонгука? Впрочем, они давно начали маленькими шажками учиться существовать по отдельности, но то другое. Далеко не то, что сейчас. — Он ушёл. Навсегда ушёл. Из-за меня...       Спустя пару минут несмело и нечётко проговаривает Тэхён жалящие слова, всё так же глядя в пол. Чувство вины и осознания, что по большей части Ким является создателем крушения отношений, уничтожает безжалостно, непоколебимо. Мужчина, бегающий фокусом внимания туда-сюда по лицу напротив обрабатывает услышанную информацию, вздыхает и прижимает обнажённое, влажное тельце к своей груди, крепко сжимая.        Объятия мужчины в этот моменты неприятны, будто совсем ни к месту, пусть и в былые времена служили утешением, успокоением, но не сейчас. Чонгук обнимал по-особенному. Больше Тэхён не ощутит его касаний уже никогда. У Кима не было иного выбора. А может, и был, однако воспользовался он легчайшим, почему и корит себя. Теперь ему запрещено думать о когда-то любимом человеке. Остаётся лишь проглатывать убивающую боль и ненависть к себе, к Чонгуку, к бездействию обоих.       Потерявшее однажды уже не вернёшь. Ведь кто-то найдёт и присвоит себе, а чужое трогать не дозволено.